Эбенезер Гуд держался весьма учтиво и даже благодушно – по крайней мере, внешне. Поднявшись с места, он прошел на середину зала с выражением крайней заинтересованности на его весьма необычном лице.
– Все происходящее, очевидно, вызвало у вас глубокое потрясение, милорд Рэйвенсбрук. Это вполне естественно, и я постараюсь быть предельно кратким. – Адвокат тяжело вздохнул. – Вы нарисовали яркую картину жизни двух братьев, вначале испытывавших к друг другу глубокую привязанность, впоследствии переросшую во взаимную неприязнь, поскольку один оказался всеми любимым, послушным и способным, а другой – непокорным, не укладывающимся в рамки привычных представлений и поэтому, справедливо или нет, ощущающий себя менее желанным. В этой связи нет ничего удивительного в том, что в нем стали проявляться ненависть и зависть. – Он обернулся к присяжным, посмотрев на них со своей вызывающей удивление, напоминающей волчью улыбкой. – Между братьями всегда время от времени происходят стычки. Это подтвердит любой, когда-либо живший в семье человек. Однако вы заявили, что ни разу не замечали, как они дрались?
– Это так. – Лицо Майло, казалось, не выражало абсолютно никаких чувств.
– А телесные повреждения, будь то полученные в драке или во время других мальчишеских развлечений, – продолжал Гуд, – например, когда они лазали по деревьям, катались верхом и тому подобное, – они никогда не были серьезными? Я имею в виду переломы, сильные ушибы, опасные раны…
– Нет, только ссадины и иногда большие синяки. – Рэйвенсбрук внешне по-прежнему оставался бесстрастным, а голос его звучал ровно.
– Скажите, милорд, а не случалось так, чтобы один из братьев получал более сильные телесные повреждения, чем другой?
– Нет, насколько я помню, они казались совершенно одинаковыми.
Эбенезер пожал плечами.
– И вы не замечали ничего серьезного, что могло навести вас на мысли о намеренном желании нанести увечье или пожизненную травму?
– Нет.
– Иными словами, с вашими подопечными случалось не более того, что могло случиться в детстве с вами или, скажем, со мною?
– Да, если вам будет так угодно, – согласился Рэйвенсбрук, проговорив эти слова ровным, лишенным видимого интереса тоном, словно этот разговор навевал на него скуку.
– То есть, по вашему мнению, эта достойная сожаления зависть не приводила ни к чему, кроме словесных стычек? – настойчиво интересовался защитник.
– Да, насколько мне известно.
Гуд взглянул на членов суда с широкой ослепительной улыбкой и объявил:
– Благодарю вас, милорд, у меня всё.
Слушание дела продолжалось после полудня и весь следующий день. Рэтбоун вызвал в зал Арбатнота, подтвердившего, что в день своего исчезновения Энгус находился в конторе, а потом, после того как к нему приходила какая-то женщина, заявил, что хочет встретиться с братом, после чего ушел, обещав вернуться в крайнем случае на следующий день.
Эбенезер не мог запутать его и даже не пытался этого сделать.
Затем последовала целая череда свидетелей из Лаймхауса и Собачьего острова. Каждый из них добавлял новые подробности к медленно вырисовывающейся весьма расплывчатой картине, где все по-прежнему оставалось неопределенным, не позволяющим сделать те или иные выводы. Однако сама по себе эта картина казалась довольно мрачной, проникнутой духом трагедии, которую все присутствующие в зале суда ощущали словно пронизывающий воздух леденящий холод.
Рэтбоун не переставал исподволь наблюдать за Эстер, сидевшей возле Энид Рэйвенсбрук; он следил за выражением лиц двух этих женщин в те минуты, когда перед их глазами один за другим проходили испуганные и подавленные собственными заботами люди, чьи немногословные выступления напоминали скупые штрихи, придававшие новые оттенки этой истории, по-прежнему изобиловавшей пробелами и темными местами. Обвинитель заставлял себя не придавать этому чрезмерного значения. Их чувства не имели значения так же, как и чувства Кейлеба, сидевшего теперь подавшись вперед, устремив взгляд в зал. Оливер, правда, не мог угадать, на чьем лице тот сосредоточил внимание, однако лицо Стоуна по-прежнему оставалось исполненным злобы, смешанной с болью и каким-то непонятным торжеством.
Эбенезер Гуд тоже допрашивал свидетелей. При этом ему лишь удалось показать, насколько обрывочными сведениями они располагают. Картина оставалась неполной, искаженной и позволявшей толковать ее весьма двусмысленно. Но защитник так и не сумел рассеять нарастающее ощущение ненависти и мрачной темноты, убежденность в том, что Энгус Стоунфилд мертв – и что в его гибели повинен злобный и жестокий человек, сидящий на скамье подсудимых.
Глава 10
Выступив в качестве свидетеля, Монк поспешил покинуть здание суда. Оставшись там, он все равно не сумел бы ничего добиться, а кроме того, продолжавший разъедать его душу страх настойчиво заставлял сыщика поскорее выяснить правду насчет Друзиллы Уайндхэм. Речь шла уже не том, что она могла испортить ему репутацию и оставить без средств к существованию. Детектива теперь преследовал вопрос, по какой причине он заставил ее так поступить, не пожалев при этом самой себя.
Она обвиняла его в оскорблении действием, в том, что он пытался насильно ею овладеть. Что, если Уильям на самом деле попробовал сделать это когда-то в прошлом, несмотря на то что во время их последней встречи он явно не предпринимал подобных попыток?
Эта мысль вызывала у Монка отвращение. Он не находил никакого удовольствия в том, чтобы испытать с женщиной близость против ее воли. Это действо казалось ему унизительным для обоих его участников, будучи начисто лишенным нежности, достоинства и духовной близости, превратившись в чисто физическую связь, о которой потом неизбежно придется вспоминать с чувством стыда, сожаления и сознания абсолютной бессмысленности такого поступка.
Неужели он оказался способен на такое?!
Это представлялось сыщику возможным лишь в случае, если он являлся раньше совершенно другим человеком.
Однако страх буквально сжигал его, заставлял просыпаться по ночам, задыхаясь и испытывая неожиданный леденящий озноб. Что, если его опасения окажутся не напрасными?
Из Олд-Бейли Уильям отправился прямо к Ивэну. Он решил, что обязательно посмотрит записи лично, даже если его придется доставить в участок в один из вечеров под видом свидетеля или подозреваемого, чтобы он получил возможность взглянуть на свои старые дела, закончившиеся разорением или смертью подследственного.
Но Джона опять не оказалось на месте, и сыщику пришлось ждать. Он принялся расхаживать из угла в угол, вздрагивая каждым мускулом и преследуемый мучительным отчаянием.
Дежурный сержант смотрел на него с нескрываемым сожалением.
– У вас неважный вид, мистер Монк, – заметил он, наконец. – Если это на самом деле срочно, я могу сказать, где сейчас мистер Ивэн.
– Я буду вам очень признателен, – ответил Уильям, попытавшись улыбнуться. Однако губы у него непроизвольно вывернулись, обнажив зубы, в результате чего вместо улыбки получилась неприятная гримаса.
– Грейт-Корэм-стрит, двадцать пять, рядом с Брансвик-сквер. Вы, наверное, знаете, где это?
– О да. – Это место находилось напротив Мекленбург-сквер, где обнаружили труп того человека, которого Монк едва не убил незадолго перед тем, как с ним случилось несчастье. Этого ему ни за что не удастся забыть. – Да, благодарю вас. – Неожиданно детектив вспомнил, как звали сержанта. – Парсонс.
Лицо полицейского осветилось улыбкой. Он явно не ожидал, что бывший коллега назовет его по имени.
– Не за что, сэр, – ответил он. – Я рад вам помочь.
Добежав до угла улицы, Монк остановил кеб и, вскарабкавшись в него, прокричал кучеру адрес, прежде чем успел опуститься на сиденье.
Потом ему пришлось некоторое время ждать, стоя на ледяном ветру, пока Ивэн освободится. Однако стоило тому появиться на улице, как он тут же узнал Уильяма, поскольку никто другой не стал бы просто так стоять на улице в такой одежде в конце февраля.
– Я нашел его! – с торжествующим видом заявил Джон, направляясь к Монку с противоположной стороны улицы, чуть сгорбившись и подняв повыше воротник пальто. На его лице светилась радостная улыбка, несмотря на то что холод вызывал у него легкий озноб.
Монк почувствовал, как у него захватило дыхание – столь болезненно воспринял он вновь пробудившуюся в душе надежду. Сыщик тяжело сглотнул, прежде чем к нему вернулась способность говорить.
– Нашел? – Он не посмел даже произнести имени Друзиллы, опасаясь, что Ивэн имеет в виду что-то другое. Что, если его восклицание относилось лишь к расследованию, которое он сейчас проводил? Детектив теперь с трудом сознавал, что на свете существуют другие дела, другие преступления, вопросы, связанные с жизнью других людей.
– Да, по-моему, это то, что надо, – довольно пренебрежительно бросил Джон, ловко вскочив на тротуар, чтобы уступить дорогу проезжавшей мимо двухместной карете. – Там есть фамилия Бэкингем. – Дотронувшись до плеча Монка, он зашагал навстречу ветру, направляясь по Грейт-Корэм-стрит в ту сторону, где на фоне вечернего неба виднелись обнаженные ветви растущих в сквере деревьев. – У меня ушло на поиски так много времени только потому, – начал объяснять он, – что это оказалось не какое-то серьезное дело, а просто мелкая растрата.
