— Так вот, гражданин Сидоров, имеем намерение произвести осмотр дома и двора на предмет обнаружения посторонних лиц! — громко объявил Тряскин.
— Батюшки-святки! — всплеснул руками Сидоров. — Какие посторонние?! Один, аки перст! Супруженница и та с детями в другом месте… Конешно, ежели таковая необходимость имеется, — пожалте! Проходите, не стесняйтесь, глазами своими удостоверьтесь, что ни души… Амбар, баньку осмотрите — а как и спрятался там какой-нибудь фулюган! Чичас времечко-то — ой-е-ей! Столь лихого люда по городу шастает!..
Сидоров откровенно издевался.
Дмитрий Иванович понял, что в доме у него действительно никого нет, и они не ошиблись. Тот самый это Степан, о нем речь и шла! И веселился, издевался он над милиционерами сейчас потому, что был предупрежден, как были предупреждены, заведомо узнали о готовящейся операции угрозыска и остальные бандиты. Сообщил кто-то ленковцам из своих, скрипнул зубами Фоменко, кто-то их предостерег.
— Тряскин! — подозвал он к себе начальника участка. — Осмотр проводите… Но, видимо, — мартышкин труд. Перед Сидоровым придется извиняться…
— Это я уже понял, — ответил сумрачный Тряскин, размышляющий, скорее всего, над тем же, что и Фоменко. Начучастка глухо выругался и вернулся к крыльцу. — Пройдемте, гражданин, в дом…
К Фоменко, вышедшему из ворот, подъехал на шумно фыркающем коне Лукьянов.
— Какие будут указания, товарищ начальник?
— Сворачиваемся. Людей распустите по домам.
— Выходит, ошибочка вышла?
— Да нет… Впрочем, может, и так.
— О-хо-хо… — по-бабьи протяжно охнул Лукьянов, что совершенно не вязалось с его боевым обликом и неприятно воспринялось Дмитрием Ивановичем. — Видать, у этого Ленкова всюду уши и глаза… Ловок, варнак каторжный!
— Насколько мне известно, каторги он не нюхал, а контрабандист был ушлый. Но в сегодняшнем срыве не это главное. Предупреждены бандиты оказались…
— Кем?
— Кабы знать…
— А ежели тряхнуть того хитреца, из-за которого каша заварилась?
— Спросить — спросим, только мало что это даст…
— А я бы ему наган в зубы! По законам революционного времени!..
— Закон, товарищ Лукьянов, во все времена — закон. Без скидки на время. А беззаконие — всегда беззаконие, хоть революционное, хоть какое… Командуйте своим по домам, чего людей понапрасну морозить…
Понурый Баташев молча ехал рядом с Фоменко. Позади сопел злой и замерзший Бойцов, чуть поодаль трусили в таком же гнетущем молчании остальные сотрудники. Трудно было отрешиться от мысли, что сработали вхолостую. Морозная дымка окутывала темные улицы, холод щипал за щеки и нос, забирался под одежду…
— Похвально, похвально, — причмокнул Бизин, выслушав рассказ Ленкова, как споро были предупреждены участники схода, как несолоно хлебавши, с извинениями покинули дом Сидорова милиционеры. — Вот тебе, Костя, и значимость иметь своих людей в милицейских рядах. Но обрати-ка внимание на одно, как думается, существенное обстоятельство во всей этой истории. Помнишь, говорил тебе, что с рядового милиционера навар в нашем деле невелик? Убедился? Говорливым оказался начальничек Лукьянов! Так? А ежели бы он своим языком не тренькнул?
— Да уж… — покачал головой Ленков, представив, как накрывает их всех милиция в портновском доме. — Сплюнь три раза через левое плечо! Амбец бы вышел полный!
— То-то и оно! Берите этого милицейского начальничка Лукьянова в оборот! Давно пора! Не забыл, что мы с тобой насчет заручения Алехи накумекали?
— Но… Чо жа! Заделам в лучшем виде! — заржал Костя, стараясь через показную веселость унять страх, пробирающий внутри после чуть не случившегося обвала.
— Не веселись раньше времени, Константин! — строго прервал Бизин. — Ты и о том покумекай, как это милиции про сходку вашу стало известно. Иль они уже своего человечка заслали к вам, иль болтунов среди людишек твоих развелось, что тараканов!..
Утром следующего дня со слащавой улыбочкой подкатился к своему начальнику милиционер Сарсатский.
— Тимофей Лукич! Не побрезговайте приглашеньицем! Жениться надумал…
— Да ты что?! — расплылся довольный Лукьянов.
— По-людски жа хочется!
— Но, и на ком глаз остановил?
— Есть одна зазноба, Анна Романовна, Нюра…
— С большим удовольствием, Ляксей, принимаю твое приглашение! — торжественно произнес Лукьянов, польщенный вниманием и уважительностью подчиненного. — Когда это будет, где?
— На пятое января собираемся. Специально дом сняли попросторнее, в Кузнечных рядах, на углу Набережной и второй Кузнечной, Прасковьи Прохоровой владение.
— Так это у вас помолвка?
— Ага. Только Нюра веры католической, потому по ихнему обряду называют зарученьем…
— Что в лоб, что — по лбу! — засмеялся Лукьянов. — Гостей, стало быть, много ждете?
— Человек под тридцать…
— Размах! — с удивленным восхищением покачал головой Лукьянов. — А что за народ?
— Так наши во первую очередь. Шурка Милославский, Яшка Гаврилов… Родня потом…
— Буду! — поднялся Лукьянов. — Спасибо, брат, за приглашение…
3
Ленков и Бориска Багров крепко осели на квартире у Попикова. Но Костя нервничал. Выправленные ему Попиковым документы носили временный характер. На второй день нового, 1922 года Попиков собрался в поездку до Борзи. Там у него был один знакомый писарь в штабе воинской части. Бравого «военного» требовалось легализовать по всей форме.
Проводив сожителя на поезд, розовощекая от мороза Шурочка вернулась веселой и игривой, быстро накормила и уложила спать падчерицу, а сама села у зеркала, медленно расчесывая длинные пышные волосы.
Ей мечталось о привлекательном и молодом кавалере, который кружил бы ее, подхватив на руки, дарил золотые с камушком сережки, страстно ласкал-миловал… В пылком воображении облик такого кавалера приобретал реальные черты.
В темное окно постучали, к стеклу приблизилось широкоскулое лицо младшего из постояльцев — неулыбчивого и страсть как жадного до еды Бориски. Он мотнул головой, мол, давай, отпирай.
Шурочка, набросив меховую душегрейку, ленивой кошкой проплыла в сени. Откинула на входной двери кованый крюк. В проеме возник Бориска, зарыскал глазами по темным сеням.
— Дома кто есть?
— Ага, мы с Маняткой да домовой! — Шурочку смешила эта вечная осторожность постояльцев.
Бориска обернулся в темень улицы и, вложив два пальца в рот, негромко свистнул.
— Входи ты, ли чо ли! — рассердилась Шурочка, зябко кутаясь в душегрейку. — Не лето на дворе! Ишь, мороза напустил!
Из темноты неслышно возник Ленков.
— Ой, Константин Степанович, напугали! — тут же сменила тон хозяйка, залилась колокольчиком. — Припозднились нынче, милости прошу!
— Уехал супруженик? — спросил Костя, проходя в дом.
— Проводила…
— Хорошо, — отрывисто бросил Ленков и ткнул полушубок на крюк вешалки. Завернувшийся наизнанку полушубок обнажил прямоугольный мешочек кармана, в котором явственно обрисовывался оттягивающий его револьвер.
Проследив за взглядом молодицы, Ленков пояснил:
— От лихого люда так сподручнее.
Шурочка понимающе закивала головой. На мгновение пришла странная мысль: почему-то у квартирантов постоянно служба ночью, да и днем, отоспавшись, исчезают неизвестно куда, а еще приводят порой таких подозрительных знакомых, что даже неприятно от их угрюмых и тяжелых взглядов. Липкие взгляды, страшные.
— Ты бы нам, хозяюшка, поужинать накрыла, — мягко попросил Костя.
Шурочка тотчас бросилась собирать на стол, — в печи томился чугунок наваристого борща и тушеное мясо с картошкой. Для таинственного и привлекательного постояльца Ситникова не жалела всех своих кулинарных талантов.
— Присаживайся с нами, — пригласил Костя, откупоривая заиндевевшую с мороза бутылку китайской водки.
— Что вы, я же не употребляю, — зарделась Шурочка.
— Но-о… — покровительственно протянул под Борискино гыгыканье Костя. — Как без хозяйки-то?
— Разве что капельку, за компанию…
— А лучше за близкое знакомство, — нагнулся к ней Костя, нагло улыбаясь. Куда и делась недавняя оторопь от знакомства с молодой хозяйкой!
Шурочка потупила глаза, взяла рюмочку за ножку двумя пальчиками, поднеся к губам, сморщилась, но храбро, закрыв глаза, выпила. И закашлялась!
— Ничо, перва колом, зато втора — соколом! — Костя легенько похлопал ее по спине, больше гладя.
Бориска, видя Костину заботу, скривился в ухмылке, но Ленков так зыркнул на него глазами, что Багров уткнулся в миску и заработал ложкой, как заведенный. Умел три объемных черпака борща, заел его миской тушеного мяса, не забывая поднимать с Костей стопки, потом выцедил большую фаянсовую кружку чая вприкуску. Отрыгивая, вылез из-за стола, пьяно буркнув, что пошел спать.
