– Встань! – Кутергин поднял его и с удивлением увидел слезы на глазах Али-Резы. – Пока я жив, я сделаю все, что в моих силах.
Молодой шейх схватил его руку и прижал к своей груд. Потом снял с себя висевшую на тонком шнурке маленькую дошечку из темного дерева с выжженными на ней непонятными значками, похожими на распростерших крылья птиц, и надел ее на шею русского:
– Покажи это отцу, он все поймет. Увидев эту вешь, твои помощники станут ее рабами и выполнят любой твой приказ.
Капитан потрогал дощечку: она казалась теплой на ощупь, словно согревалась изнутри неведомым жаром. Дерево – красно-коричневого цвета, а оставленные на нем раскаленным железом значки кажутся покрытыми черным лаком. Ладно, пусть загадочный подарок Али-Резы висит рядом с православным крестиком, чудом сохранившимся во всех передрягах.
Молодой человек отвел Кутергина в другой конец зала, где уже приготовили одежду – широкую белую рубаху, холщовые штаны и сандалии. Капитан скинул плащ и переоделся. Али-Реза подал ему мешочек с золотом и тихо позвал:
– Мунна!
Колыхнулся занавес, скрывающий потайную дверь, и появился почти голый мускулистый юноша. Его кожа отливала бронзой, а иссиня-черные длинные волосы были собраны на затылке в пучок. На шее висело ожерелье из ракушек. Шейх показал ему на деревянную дощечку, висевшую на шее Кутергина, и Мунна тут же распластался на полу. Он поймал ногу русского, поставил ее себе на голову и прошептал по-английски:
– Твой раб, сахиб!
Капитан онемел от изумления: индус говорил на языке гордых сынов Альбиона?
– Ты знаешь язык инглизов? – спросил Али-Реза.
Федор Андреевич кивнул и убрал ногу с головы юноши. Тот отполз в сторону и застыл.
– Мунна не владеет другими языками, кроме хинди и английского, – объяснил шейх. – Он будет твоим проводником.
Индус неслышно исчез. Али-Реза подал русскому чеканную чашу, вроде той, что поднесла в храме жрица, внезапно возникшая в луче света. Капитан понюхал напиток: кажется, то же самое снотворное челье?
– Зачем?
В душе вновь шевельнулось подозрение: не спектакль ли это, затеянный, чтобы притупить его бдительность? Но шейх успокаивающе улыбнулся:
– Ты не должен видеть дорогу в город храмов. Пей! И прощай!
– Я видел дорогу через горы, – прежде чем поднести чашу к губам, возразил капитан.
– Там не пройдет никто, пока есть племена джаджи-майдан и воинственные африди! Ради всего святого для тебя, пей! Время уходит!
Федор Андреевич пристально поглядел ему в глаза и большими глотками осушил чашу…
Все вокруг качалось и скрипело, по лицу скользили причудливые тени, перемежаясь с яркими пятнами света. И – гулкий мерный звук, странное сопение, непонятные гортанные выкрики. Может быть, он на корабле и это скрипят снасти, когда утлое суденышко раскачивают волны?
Кутергин открыл глаза: над ним простирался зеленый полог тропического леса. Переплетение лиан, яркая зелень лишайников на высоченных стволах, мясистые листья незнакомых растений. Воздух был влажным и душным, как в парной. Сам русский полулежал в большой корзине без крышки, укрепленной на боку огромного животного, продиравшегося сквозь заросли. Приподнявшись, капитан увидел голую спину Мунны, сидевшего на загривке большого слона. В руках юноша держал железный анкас – похожий на багор толстый крюк, которым он время от времени ударял стона по голове, понуждая его двигаться быстрее.
Услышав, как завозился пассажир, Мунна обернулся и показал в улыбке белые зубы:
– Сахиб?
– Долго я спал? – поинтересовался Федор Андреевич.
– Долго, сахиб. – Мунна опять улыбнулся. – Вода и провизия в корзине.
– Куда мы едем? – не унимался капитан.
– К реке, сахиб, к реке. Если слон устанет, пересядем на другого.
– Сколько он проходит в день? – Кутергин слегка похлопал ладонью по морщинистой, пыльной и жесткой коже мастодонта.
– До пятидесяти миль, сахиб.
«Примерно шестьдесят верст, – прикинул Федор Андреевич. – Сколько же мы уже отмахали таким манером?»
– Уже много прошли, сахиб, – словно подслушав его мысли, сказал Мунна. – Скоро река, там сядем на лодку.
– И куда поплывем?
– К морю, сахиб, к морю. Мирт идет туда.
Есть не хотелось, но капитан заставил себя пожевать лепешки и запил их водой. Трясло и качало в корзине просто ужасно, хуже, чем на море, однако зелье Великих Хранителей еще продолжало действовать, и вновь навалилась дрема. Устроившись поудобнее, Федор Андреевич смежил веки и провалился в сон.
Разбудили его в сумерках. Помогли выбраться из корзины и повели к реке. Там у длинной узкой лодки ждал пожилой чернобородый индус в грязной набедренной повязке. Мунна обменялся с ним несколькими словами, пассажиров приняли на борт и устроили под навесом из широких листьев. Лодочник оттолкнулся от берега шестом, и суденышко заскользило по темной воде, разрезая острым носом отражение первых звезд.
– А как же слон? – поинтересовался капитан.
– Его отведет другой махаут, – улыбнулся Мунна. – Другой погонщик. Не беспокойся, сахиб…
Через два дня они приплыли к большому городу. Лодка причалила на окраине, спрятавшись среди таких же посудин. Мунна попросил Кутергина подождать и убежал, оставив его в обществе неразговорчивого лодочника. Да как им говорить, если они не понимали друг друга и могли объясниться лишь при помощи жестов? К тому же за время скитаний Федор Андреевич успел узнать, что многие привычные европейцам жесты имеют для азиатов совершенно иное значение.
Вернулся юноша ближе к полудню. На голове он принес тюк с одеждой для русского: европейского покроя, не слишком дорогой, однако вполне приличной. Нашлись также белье, рубашка, галстук и обувь. Капитан переоделся и с помощью Мунны подстриг перед осколком зеркальца бороду и волосы.
– Мы отвезем тебя в порт, сахиб, – виновато сообщил юноша. – Тебе нужно сесть на корабль.
– Что произошло?
– Мирта нет здесь, – вздохнул Мунна. – Он уже в открытом море. Пленник с ним.
– М-да. – Капитан был ошарашен.
Проделать такой долгий путь и оказаться у разбитого корыта. Куда, черт его раздери, направился проклятый Желтый человек? Что делать разбойнику из знойной пустыни в теплых южных морях, какая нужда заставила его нестись вместе со слепым Шейхом под парусами в неведомую даль?
– Куда они плывут? – мрачно спросил он у индуса.
– К арабам, – ответил тот, и Федор Андреевич удивленно покачал головой: ничего себе, Синдбад-мореход, с легкостью сменяющий седло ахалтекинца на шаткую палубу. Делать нечего, придется и ему отправляться следом. – Тебе приготовили бумаги. – Мунна почтительно подал русскому несколько листков.
