Глава 19
1240 г. Нагорное Обонежье
Меч времен
А второе холопство: поиметь робу без ряду…
Русская Правда. О холопстве
– Сам пришел, ага, — громко, с этаким издевательским хохотом, повторил староста Нежила. — Зазноба-то его у нас! С утра еще велел запереть в амбаре.
Он гнусно ухмыльнулся и потер руки.
Михаил дернулся было, но тут же остыл — и не потому, что вокруг были воины. Марьюшка оказалась в заложницах! Марьюшка…
Широко улыбнувшись, Михаил снова поклонился и развел руками:
– И что вам всем от меня надобно?
– Поговорить, — отрывисто произнесла боярышня. — Спросить кое-что.
– Спрашивайте, — молодой человек с самым беспечным видом уселся на стоявшую рядом лавку. — Все, что знаю — скажу.
– Нет, — Ирина Мирошкинична резко поднялась, синие глаза ее засверкали смарагдами. О, как смотрел на нее сейчас юный боярич Борис! Как смотрел…
Да… кое-что уже стало понятно. Вот, оказывается, куда делся Борис!
Мишу все же связали — а попробовал бы дернуться! — и, выведя из избы, повели к амбару. Впереди, не оглядываясь, шагала Ирина Мирошкинична, за ней, с подобострастной ухмылкой — Кнут и его люди, за которыми уже поспешал и староста Нежила и его подручный — Страшок. Бориса с ними не было — Ирина, обворожительно улыбаясь, попросила его немного подождать в избе. О, какая же все-таки у нее была улыбка! А глаза… А…
Не на одного Бориса действовало — Кнут тоже смотрел на свою хозяйку, словно преданный пес, точнее — словно кот на сметану. Да и многие его людишки — туда же… Даже и Михаил, нет-нет, да, скосив глаза, поглядывал на боярышню, хоть и знал, что перед ним за змея! И все же, все же… Все же было в этой молодой женщине нечто такое, что притягивало мужчин, нет, не только редкостная обворожительная красота — хотя и это, вне всяких сомнений, играло свою роль, — а, скорее, некая необычность, волнующий шарм, загадочный флер — ну, как еще можно выразится? — некая явно ощущаемая внутренняя сила и потрясающий всякое воображение эротизм, почти животная страсть, манящая, непостижимо притягивающая, извергающаяся из синих глаз боярыни, словно раскаленная, пышущая огнем лава из жерла внезапно пробудившегося вулкана.
Нет, это была не женщина — это было нечто!
И боярыня явно осознавала свою волшебную силу. Вот обернулась, стрельнула глазами — и все — Кнут, его люди, староста — тут же бросились к ней, готовые исполнить любое желание, любой приказ, любое слово. Наверное, скажи сейчас Ирина Мирошкинична: «Рвите друг друга!» — рвали бы, ну, ей-богу — рвали! Да что там скрывать, под обаяние этой опасной и вместе с тем так влекущей к себе женщины, попал и сам Михаил — чужак, никто, для всех здешних — выходец из ниоткуда, а для себя человек, прорвавший время, словно клинок меча рвет вражью плоть… меч времени или меч времен… да, хорошее имя для клинка. Впрочем, здесь не рыцарство, подобные фишки не в моде… хотя — как сказать…
Ирина Мирошкинична остановилась перед запертыми воротами амбара, староста стремглав бросился с ключом к большому замку, отпер, поклонился, широко распахнув створки.
– Заходи, — обернувшись, боярышня обдала Михаила синей небесностью глаз, так, что мурашки по коже… Какой там меч времен!
Молодой человек вошел… и обмер.
Посреди амбара, на чисто подметенном земляном полу, стояла широкая лавка, на которой, привязанная по рукам и ногам, лицом вниз лежала Марьюшка. На девушке не было никакой одежды, а на дворе стоял октябрь, и первым желанием Михаила было броситься к ней, освободить от пут, защитить, обогреть…
– Староста не соврал, ты испытываешь к ней какие-то чувства, — негромко промолвила Ирина Мирошкинична. — Впрочем, мы их сейчас испытаем… Кнут!
– Я здесь, моя госпожа! — в руках садиста стремительной ядовитой змеей извивалась плеть из воловьей кожи.
Слабая улыбка — от которой мороз пробежал по коже! — тронула губы боярыни:
– Милый Кнут, поведай-ка нам, что ты можешь сделать одним ударом?
– Все, что угодно, моя госпожа! — здоровяк покраснел от удовольствия. — Могу рассечь кожу — так, что никогда не срастется, могу слегка ожечь — больно, но того не более, могу же с одного удара рассечь хребет и тогда…
– Ожги! — быстро приказала боярыня. — Покуда — слегка.
Взмах кнута. Короткий удар. Крик…
Михаил бросился на садиста, ударив того головой в грудь… эх, жаль, руки связаны…
Его тут же схватили, ударили поддых…
– Хватит! — тут же распорядилась Ирина Мирошкинична и, подойдя к Мише, нежно погладила его рукой по щеке. — Ты ведь не будешь больше ни на кого кидаться? Иначе…
– Не буду, — Михаил хмуро опустил голову. — Только и вы…
– Мы тоже не будем, — боярыня улыбнулась со всей вежливостью и теплотой, в синих глазах заплясали веселые искорки. — Нет, клянусь… коль тебе так дорога эта… Так мы с тобой поговорим?
Михаил скрипнул зубами:
– Так я же сказал! Спрашивай! Зачем было…
– Затем, чтобы ты мне не лгал. Не сердись, так было нужно, — боярыня резко повернулась на каблуках. — Оставьте нас! И закройте, наконец, ворота — дует.
Зябко поежившись, Ирина Мирошкинична подошла к стоявшей в углу жаровне, протянув ладони к углям…
– Моя госпожа, — он может быть опасен, — закрывая ворота, услужливо предупредил Кнут, в бесцветных глазах его сверкало лютое пламя.
– Я сама — опасна, — боярыня мягко улыбнулась Мише. — Ты ведь помнишь, неправда ли?
О, эти глаза! Синие, как море, как высокое летнее небо, как сверкающая молния, как смертный огонь василиска. Они притягивали, эти глаза, властно, всепоглощающе, ощутимо, словно два омута…
Со скрипом захлопнулись тяжелые двери, и теперь быстро наполняющийся теплом жаровни амбар освещали лишь угли да медный светильник, укрепленный на дальней стене.
Рядом с жаровней, у стены, стояла широкая лавка, накрытая мягкой медвежьей шкурой.
– Садись… — светски — словно ничего такого здесь и не происходило — пригласила боярыня. — Я буду спрашивать, а ты — отвечать — хорошо? Что ты так смотришь на эту девку? Хочешь ее? Так можешь взять. Прямо здесь — я отвернусь и, клянусь всеми святыми, вовсе не буду подглядывать!
Она явно забавлялась, опасная, словно змея. Играла словами. Потом вдруг снова стала серьезной, подсела к Михаилу ближе:
– Я давно хотела спросить тебя — кто ты?
Миша непроизвольно вздрогнул:
– Неужто не знаешь? Рядович я. Онциферовичей человек, боярич Борис о том ведает.
– Боярич Борис еще слишком юн и знает не все. Что молчишь о тысяцком?
