– Не знаю, мсье, – впервые за время разговора смутилась Джейн. – Я и сама это не читала… писала Уна, моя горничная, она шотландка, с островов. У неё брат под Севастополем, она попросила меня отвезти записку. Это на гэльском языке. Вы, может быть, читали что-нибудь из романов сэра Уолтера Скотта…
Джейн, разумеется, не могла знать про историю с заговором гимназистов и про то, что с того времени одно только имя шотландского барда действовало на Сабурова, как вид мальчишки на Мистера Моргана. Более верный способ ввести ротмистра в сквернейшее настроение было трудно себе представить.
Сабуров отложил конверт и заговорил с уже явственным неверием в голосе:
– Любопытная, воля ваша, история получается. Чтобы горничная девушка носила записки для барышни – это бывает-с. Но чтобы барышня пустилась за тысячи вёрст доставлять записку от горничной – это позвольте-с не поверить. Нет-с, тут не Вальтер Скотт, тут графом Монте-Кристо пахнет. Это, сударыня, шифр, и чем скорее вы мне объясните, как его прочесть, тем лучше будет для всех присутствующих.
Теперь лицо ротмистра успокоилось, стало профессионально-суровым. Джейн, едва ли не с болью – крепкой, глубинной, беспощадной болью, – поняла: он выбрал грязную одежду.
– Что ж, очень даже любопытно. Некоторые подробности, указанные вами, мадемуазель Летфорд, представляют особый интерес. С вашей стороны было бы любезно вспомнить адрес дома в Санкт-Петербурге, в который вас пустили на ночлег и передали посылку для Севастополя… да, непременно напомните имя адресата-мичмана. Мне также нужно имя воспитанника Морского корпуса, присоединившегося к вам в Столице, причины, почему он это сделал, и причины, почему он отстал от вашего путешествия. Но все же в первую очередь мне важно понять, с какими поручениями вы прибыли в усадьбу Льва Белецкого и с какими лицами вступили в сношения, пребывая в губернии.
– Так вы по-прежнему придерживаетесь предположения о шпионском заговоре? – иронично заметила Катерина Михайловна, перебив Сашу, чуть не вскочившего от возмущения.
– Увы, приходится, – чуть ли не с грустью сказал Сабуров. Он явно одолел прежние недолгие сомнения. – На основании услышанного и увиденного (он кивнул на непонятное письмо), но главное, на основании своего опыта, я должен предложить несколько иную картину произошедшего…
И он начал свой рассказ, время от времени прерываемый возмущёнными возгласами Саши. Катерина Михайловна чуть ли не приказала ему переводить для Джейн – пусть отвлечётся.
Если кратко, то на версию Сабурова новые сведения не наложили практически никакого отпечатка. Версия же повествовала об агенте британского правительства, высадившемся на побережье Великого княжества Финляндского для последующего перемещения в Россию, со сбором по дороге различных сведений. Согласно версии, Александр Белецкий, выращенный дядей-англоманом в любви к Британии, был заранее отправлен дядей к месту появления шпионки и сопроводил её, через Петербург и Москву, в усадьбу Рождествено. Там, в течение зимы, продолжался сбор сведений об оборонительных усилиях России, а также настроении местных жителей, в первую очередь ссыльных поляков, и возможности вовлечения их в заговор. Особая роль отводилась Катерине Михайловне, как знающей все сословия губернии, а также ненавидящей власти.
Когда сведения были собраны, а попытка заговора оказалась очевидно невозможной, дядя попросил Екатерину вдову Степанову доставить шпионку в английское расположение, под Севастополь, поручив проследить за этим своему племяннику.
Сабуров говорил ровным, быстрым голосом, будто зачитывал. Он сбился лишь несколько раз, когда упоминал отношения англичанки и обитателей Рождествено – племянника и дяди. Он начинал говорить «вследствие обольще…» или «вследствие соблаз…», но обрывал речь. В прежних предположениях Сабурова незнакомая англичанка неизвестного возраста представлялась некоей леди Винтёр из популярного французского романа «Les trois mousquetaires», главным оружием которой были обольщение и соблазн. Возраст Джейн все же вынудил его отказаться от этой части своей теории, но проговорки были.
– Так вы утверждаете, что мой дядя находится в сношениях с британским правительством, а Джейн пыталась его обольстить? – спросил побелевший от возмущения Саша, пытавшийся держать себя в руках (то есть впившийся ногтями в ладони). – Г-н ротмистр, но это же… это просто подло, – Саша так и не нашёл другого слова.
Двое жандармов поднялись и на всякий случай встали рядом.
– Вам не следует меня оскорблять, – заметил ротмистр с похвальной профессиональной выдержкой[84]. – Вместо этого я порекомендовал бы вам проявить честность и рассказать о вашем участии в этой истории.
– Мне не о чем с вами говорить, – бросил Саша.
– Жаль, очень жаль, – опять-таки с профессиональной искренностью вздохнул Сабуров. – Вы должны понять, что наше ведомство существует для того, чтобы спасать, а не губить. Покойный Государь заповедовал нам проявлять милосердие и самим изыскивать причины для снисходительности к раскаявшимся. В вашем случае для меня такими очевидными причинами является юный возраст мадемуазель Летфорд и господина Белецкого-младшего. Что же касается вас, Катерина Михайловна, то здесь нельзя не принять во внимание вашу нелёгкую судьбу, виновником которой оказался ваш преступный….
– Не смейте трогать моего мужа, – коротко и хлёстко бросила Катерина Михайловна, да так, что Сабуров сбился.
– Надеюсь, вы поняли меня, – договорил он. – Для такого снисхождения не так важны показательные признания, в конце концов, память может отказать любому. В первую очередь важно раскаяние в содеянном. И если оно будет выказано, то нам следует обсудить, какой линии придерживаться при дальнейших допросах, чтобы позволить нам проявить милосердие.
– Вы по-прежнему уверены в том, что главной фигурой заговора является английская шпионка четырнадцати лет от роду? – спросила полностью успокоившаяся Катерина Михайловна.
– И дети могут шпионить-с.
– Да, Дмитрий Борисович, если в Отечество вторгся неприятель, большинство мальчишек сочтут за честь шпионить в пользу национальной армии, доставляя ей нужные сведения о противнике. Но ни одно правительство в мире, ни наше, ни британское, не пошлёт четырнадцатилетнюю девочку во вражескую страну собирать сведения или устанавливать связь с местными агентами. Такой поступок принесёт мало пользы, зато при закономерной неудаче покроет вечным позором не только авторов такой идеи, но и всю нацию. Не меньший позор несёт и предположение о такой возможности. Дмитрий Борисович, вспомните, как вы рассчитывали привлечь к суду гимназистов, игравших в рыцаря Айвенго, только за то, что они закапывали тайные записки у старого дуба и составили список своей организации. К счастью для всех, в том числе и для вас, эта история не получила развития и огласки. Зачем вам понадобился новый позор?
Нарочито равнодушное лицо Сабурова перекосила злоба.
– Тайные общества в малолетстве пресекать надо, чтобы потом не было 14 декабря, чтобы в Сибирь ссылать не приходилось да вешать у равелина. И скажу вам, любезная Катерина Михайловна, честно скажу. В сомнения я впал немножко, да, не скрою. Но победил их. Благодаря вам победил. Потому что вы в эту историю впутались. Правда не правда, справедливость не справедливость, это не вам решать. В России, слава Богу, власть есть, и никакие ходатаи и заступники, что не от власти, нам не нужны. И ваши труды остановить для меня не менее важно, чем пресечь любое шпионство, потому что, милостивая государыня…
Рассуждения Сабурова были прерваны Джейн. Саша переводил ей все, что она не могла разобрать, и Джейн все поняла. Ей придётся задержаться. И из-за более серьёзной причины, чем нервная горячка.
– Мистер Сабуров, у вас есть родители? Неужели вы, узнав, что им грозит опасность, не поехали бы, чтобы их спасти? Неужели вам непонятно моё объяснение? Неужели вы не поняли, что Саша поехал на войну, потому что хочет сражаться за Россию, а Катерина Михайловна помогает всем, кто просит у неё о помощи? Пожалуйста, во имя ваших родителей, отпустите меня… и моих друзей.
Джейн даже не понимала, на каком языке говорит. Она рыдала навзрыд и не видела ничего, кроме своих слез.
– Дмитрий Борисович, – тихо, но сильно сказала Катерина Михайловна, – вспомните, что сказал покойный Государь графу Бенкендорфу, когда учреждалось ваше ведомство. Он дал платок и просил утирать им слезы. Вы видите плачущего ребёнка и знаете, что вся его вина в том, что он хочет спасти родного отца, а наша – в том, что мы ему помогаем. Дмитрий Борисович, мне жалко ваши труды, но сейчас ваш долг – проявить здравый смысл и милосердие. Они редко сочетаются, а сейчас именно тот случай.
– Господин Сабуров, – Саша еле сдерживался, похоже, уже не от гнева, но от подступающего плача, – простите меня, если можете, за то, что я называл вас подлецом. Вы славно потрудились, исследуя заговор, давайте я подпишусь, что во всем виноват, а вы их отпустите…
