как он говорит. Он знает, что можно продать, а мы – нет. Сделай хорошую, популярную книгу и получишь столько денег, сколько возможно. Мало-помалу, когда у тебя будет имя, ты сможешь позволить себе отступать от темы и включать в свои романы философов и метафизиков, – сказала Эми, которая придерживалась сугубо практического взгляда на дело.
– Ну, – сказала Джо со смехом, – если мои герои «философы и метафизики», то это не моя вина, потому что я ничего не знаю о таких вещах, кроме того, что иногда слышу от отца. Если некоторые из его мудрых идей вплетаются в мой роман, тем лучше для меня. Ну, Бет, а ты что скажешь?
– Мне бы так хотелось, чтобы его напечатали поскорее, – вот и всё, что сказала Бет, и улыбнулась. Однако на последнем слове она невольно сделала особый акцент, а задумчивый взгляд её глаз, которые никогда не теряли своего по-детски искреннего выражения, заставил Джо на минуту похолодеть от ощущения надвигавшейся беды и решить «поскорее» пуститься в своё рискованное предприятие.
Итак, со спартанской решительностью юная писательница положила своего первенца на стол и искромсала его так безжалостно, как какая-нибудь людоедка. В надежде всем угодить она следовала каждому совету и, как старик и осёл в басне[74], в итоге так и не смогла угодить никому.
Её отцу понравилась метафизическая струя, которая неожиданно для самого автора проникла в роман, так что этой струе было позволено остаться, хотя у Джо имелись сомнения на этот счёт. Её мать считала описания слишком подробными. Поэтому они были удалены, как и многие связующие звенья в романе. Мэг хвалила драматические сцены, поэтому Джо ещё больше сгустила краски, чтобы угодить ей, а Эми, в свою очередь, возражала против комедии, и с самыми лучшими намерениями Джо убрала весёлые сцены, которые вносили разнообразие в мрачную тональность повествования. Затем, чтобы довершить разрушение, она сократила роман на треть и доверчиво отправила бедный коротенький роман, как ощипанную малиновку, в большой, неспокойный мир, чтобы попытать свою судьбу.
Что ж, роман напечатали, и Джо получила за него триста долларов, а также множество похвал и упрёков – и того и другого намного больше, чем она ожидала, что повергло её в некоторое замешательство, и ей потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя после этого.
– Вы говорили, мама, что критика будет мне полезна. Но чем она может помочь, если всё настолько противоречиво, что я не могу понять, написала ли я многообещающую книгу или нарушила все десять заповедей? – воскликнула бедная Джо, перебирая ворох рецензий, чтение которых наполняло её то гордостью и радостью, то гневом и ужасом. – Вот один критик пишет: «Изумительная книга, которая полна правды, красоты и искренности. Всё в ней свежо, безупречно и высоконравственно», – продолжала озадаченная писательница. – А второй пишет так: «Теоретическая база книги слабая; роман полон порочных фантазий, спиритуалистических идей и неестественных персонажей». Но ведь у меня не было никакой «теоретической базы», я не верю в спиритуализм и брала своих персонажей из жизни, я не понимаю, как этот критик может оказаться прав. Третий отмечает: «Это один из лучших американских романов, выходивших в течение многих лет». (Я же знаю, что это не так.) А следующий утверждает, что «хотя роман оригинальный и написан очень убедительно и проникновенно, эта книга опасна». Но она не такая! Одни высмеивают роман, другие превозносят его достоинства, и почти все настаивают на том, что у меня была глубокая теория, которую я хотела изложить, хотя я написала роман только ради собственного удовольствия и денег. Жаль, что я не напечатала его целиком, или лучше вообще не отдавала бы в печать, потому что я терпеть не могу, когда обо мне судят превратно.
Её семья и друзья великодушно подбадривали и поддерживали её. И всё же это было непростое время для чувствительной, жизнерадостной Джо, желавшей сделать как лучше и, по всей видимости, добившейся обратного результата. Но это пошло ей на пользу, потому что те, чьё мнение имело реальную ценность, дали ей критику, что служит лучшим уроком для автора, и когда минуло чувство обиды, она могла посмеяться над своей бедной книжечкой, но всё ещё верила в неё, чувствуя себя мудрее и сильнее после перенесённых ударов.
– Это меня не убьёт, ведь я не гениальна, как Китс[75], – твёрдо сказала она, – и в конце концов, это я сыграла с ними шутку, потому что части книги, взятые прямо из реальной жизни, осуждаются как невозможные и абсурдные, а сцены, которые я выдумала из своей собственной глупой головы, объявляют «очаровательно естественными, нежными и правдивыми». Так что я утешу себя этим, а когда буду готова, снова поднимусь на ноги и попробую ещё раз.
Глава 5
Опыты домоводства
Как и большинство других молодых женщин, Мэг начала свою замужнюю жизнь с решимости стать образцовой домохозяйкой. Джон должен обрести рай в доме, он должен всегда видеть улыбающееся лицо жены, должен великолепно питаться каждый день и никогда не думать о потерянной пуговице. Она вкладывала в работу по дому столько любви, энергии и бодрости, что не могла не преуспеть, несмотря на некоторые препятствия. Ее домашний рай не был безмятежным, потому что маленькая женщина хлопотала, слишком стремилась угодить мужу и суетилась, как истинная Марфа[76], обременённая множеством забот. Иногда она слишком уставала, чтобы даже улыбнуться, у Джона начиналось расстройство желудка после перемен изысканных блюд, и он неблагодарно требовал простой еды. Что касается пуговиц, то она вскоре стала удивляться, куда они исчезают, качать головой из-за беспечности мужчин и грозить мужу, что заставит его пришивать их самому и посмотрит, справятся ли с этим его неуклюжие нетерпеливые пальцы лучше, чем её.
Они были очень счастливы даже после того, как обнаружили, что они не могут жить лишь любовью. Джон не считал, что Мэг стала менее красивой, даже когда она улыбалась ему из-за привычного кофейника. Мэг не пропускала ни одного романтичного ежедневного расставания, когда муж вслед за поцелуем нежно спрашивал её: «Не прислать ли мне телятины или баранины, чтобы ты приготовила ужин, дорогая?» Их домик перестал быть разукрашенной беседкой, но стал просто домом, и молодые вскоре почувствовали, что эта перемена – к лучшему. Сначала они играли в домашнее хозяйство и радовались, как дети. Затем Джон решительно окунулся с головой в работу, чувствуя на своих плечах бремя главы семьи, а Мэг убрала свои батистовые платья в шкаф, надев большой фартук, и принялась за работу, как уже было сказано, скорее с большей энергией, чем с осмотрительностью.
Во время своего приступа кулинарной мании она изучила «Книгу рецептов» миссис Корнелиус от корки до корки, как будто это был задачник по математике, решая задачи с терпением и осторожностью. Иногда они приглашали Марчей, чтобы те помогли им съесть слишком обильные удавшиеся блюда, или втайне отправляли Лотти с порциями неудавшихся кушаний к юным Хюммелям, которые должны были скрыть неудачу от посторонних глаз в своих желудках, вполне пригодных для этой цели. Вечер, проведённый с Джоном, склонившимся над своими бухгалтерскими книгами, обычно приводил к временному затишью в кулинарном энтузиазме, за ним следовал приступ бережливости, во время которого беднягу кормили хлебным пудингом, тушёным рагу с овощами и чуть тёплым кофе, что испытывало его терпение, хотя он переносил это с похвальной стойкостью. Однако ещё до того, как была найдена золотая середина, Мэг включила в свой домашний обиход то, без чего молодые пары редко обходятся в течение длительного времени, – семейную ссору.
Воспылав желанием по-хозяйски наполнить свою кладовую домашними заготовками, она взялась за приготовление желе из собственной смородины. Джону было дано указание заказать домой дюжину или две маленьких горшочков и сахара сверх обычного количества, так как смородина в их садике созрела и должна была быть немедленно обработана. Поскольку Джон был твёрдо убеждён, что его жёнушке всё было по плечу, и, естественно, гордился её мастерством, он решил сделать ей приятное и заготовить единственный созревший у них урожай в самом приятном виде для употребления зимой. Дома появились четыре дюжины очаровательных горшочков, полбочки сахара и маленький мальчик, чтобы
