— Привет, Басаул! — помахал рукой Толя.
— Ругаться — плохо! — эвенк засмеялся и, понукнув оленя, поехал дальше.
Толя, насупясь, поглядел ему вслед, качнул головой.
— Н-да, верно сказал — устроили базар на всю тайгу. Вот он до таких визгов никогда не унизится. Если уж сильно припечет, всадит в тебя пулю, и дело с концом. Сын тайги!..
— Что, неужели убьет? — недоверчиво глянул Роман.
— Убить и я могу, если кровно обидишь, — ухмыльнулся Толя. — Ну что, пойдем обратно?
— Двинулись. Я не говорю «тронулись» — мы давно тронулись, — Роман засмеялся, поднял опорожненную бутылку и уже было замахнулся, но Валентин успел перехватить его руку.
— Дай сюда! Что за мода — всякую дрянь обязательно в речку. А потом ноги режем…
— Куда ж ее девать?
— Унесем в поселок, там кто-нибудь подберет, приспособит для дела.
— Нудный ты человек! — вздохнул Роман. Возвращались молча, как бы недовольные друг другом.
Стояли уже густые сумерки. Ярко сияли окна поселка. Кое-где на черном склоне и гребне хребта, который с темнотой как бы придвинулся вплотную к домам, горели огни буровых вышек.
Не доходя до общежития, Толя тронул Валентина за рукав:
— Кстати, Панцырев уверен, что ту скандальную телеграмму сочинил ты.
— Какую телеграмму? — не сообразил Валентин, размышлявший в эту минуту совсем о другом.
— Здравствуйте! Да ту хохмаческую телеграмму, которая… Ну, не помнишь, что ли?
— Да-да, что-то такое говорили… Но это ж давно было?
— Какая разница! Панцырев, он мужик злопамятный, и вообще…
— Сукин сын и очень себе на уме… Нет, это я в хорошем смысле, — Роман рассмеялся. — Старики, а что за телеграмма?
— А, глупость! — отмахнулся Валентин.
— Это как посмотреть, — не согласился Толя и, обращаясь к Роману, продолжал — Панцырев перевелся к нам, а через полгода, это уже осенью было, узнаем вдруг: какая-то комиссия должна приехать, в том числе люди из Москвы. И тут Панцырев засуетился — срочно затеял проверку документации, всей графики, то да се — ну, это в порядке вещей. Новая метла! Но ему вдруг стукни еще в голову, почему камеральные помещения не побелены? У нас, видишь, в камералках стены были бревенчатые — голое дерево, но аккуратно обтесанное. Приятные были стены. А Панцырев завелся: темно, мешает чертежным работам. Только начали белить — сразу дожди, дожди, а потом снег. Сырость, конечно, развели в камералках, женщины попростывали, но ничего, оклемались. И вдруг — дней через десять, наверно, — телеграмма из города: «Срочно побелите штольню, едет комиссия». А подпись такая: старший геолог Монголо-Охотского пояса [44].
— Колоссально! — вскричал Роман. — Море удовольствия!.. Представляю, сколько было веселья…
— Да уж! — сдержанно хмыкнул Толя.
— А подозрение, значит, пало на тебя, мой скромный друг? — Роман хлопнул по плечу Валентина и снова залился хохотом.
15
Переступив вслед за Романом порог, Валентин с неудовольствием обнаружил, что веселье продолжается. Правда, в кухне, за чудовищно захламленным столом, никого не было, но из боковой комнаты доносились громкие, перебивающие друг друга голоса, топот и смех.
Неведомо куда запропавший было Гриша, к счастью, отыскался — он сидел на своей койке и, поставив на колени литровую банку, ложкой ел из нее варенье.
— Гигант! — рявкнул Роман. — Нашлась бабушкина пропажа!
— Где был? — спросил Валентин.
— А эта… ждать пришлось, — запинаясь, отвечал Гриша. — Там какой-то начальник пришел… серебрый мужик… шибко сердитый… Пошто, говорит, чужие кони… Я спрятался…
— Постой, ты выпил, что ли? — Валентин, нагнувшись, заглянул ему в лицо.
Гриша хихикнул. Щеки у него были перемазаны вареньем, глазки веселые и как бы запыленные.
— Ну? — настаивал Валентин.
— Угостили, — Гриша кивком указал за стенку, откуда доносился буйный неразборчивый галдеж. — Прихожу, а они сидят… и пей, говорят…
— Варнаки, мальчишку напоили! — обозлился Валентин, вгорячах упуская из виду, что «мальчишка» этот моложе его всего на каких-то пять-шесть лет.
— А теперь, значит, закусываем? — хохотнул Роман, пригляделся к Гришиной банке и ахнул — Варенье из лепестков розы!.. Да ты гурман, старик! Ты — жуир!
— Не, — отверг Гриша и, зажмурясь, облизал ложку. — Я люблю, когда сладко.
— Так это и я люблю! Но лепестки ложками не жру! — вполне натурально возмущался Роман. — Тем более после водки. На это никаких денег не хватит!..
— Брешешь, — добродушно возразил Гриша, продолжая орудовать ложкой. — Ты из Москвы, а там все начальники, и хорошо зарабатывают…
Тут содержательный разговор был прерван — черт принес неугомонного Вовчика. Он ввалился встрепанный, лицо набрякшее, глаза в красных прожилках.
— А-а! — стоя в дверях, он хитро ухмыльнулся и помахал пальцем. — Все п-понял!.. Мужики, отдайте, что взяли, и все будет по уму.
— Чего тебе надобно, старче? — засмеялся Роман.
— Отдайте! — хмуро озираясь, потребовал Вовчик. — Не вышло у вас и… не вышло… Все! Надо отдавать!.. Не хочешь по-доброму — будем по-худому!..
— Объясни толком, что тебе нужно? — Усилием воли Валентин сдержал раздражение.
— Ч-чемоданчик… маленький такой… Ладно, хрен с ним, берите… забирайте… Но там на дне одна вещь… дорогая память — вот ее отдайте!..
Роману все это казалось страшно забавным. Посмеиваясь, он подошел к насупленному Вовчику.
— Какой был чемоданчик? Какого цвета? — спросил он, явно намереваясь превратить все в шутку.
— А? Черный, а что? — Вовчик перекатил на него налитые злобой глаза.
— Черный? — осклабился Роман. — Ну, так он в бане. Отмывается.
— А-а! — взревел Вовчик и рванул на себе рубаху. — Смеешься, гад!..
Валентин мигом вклинился между ними и, действуя плечом, выдавил Вовчика в кухню. Сзади, дыша в самое ухо, напирал Роман, и раздалось его удивительно-веселое:
— Держите меня трое!..
— Тр-рое?! — зарычал Вовчик. — Да я один тебя! Как бог черепаху!
— Иди спать, — оттеснял его Валентин. — Завтра поговорим, завтра…
— Идешь ты пляшешь! — Роман ни в какую не желал оставаться в долгу.
— Послал! — взвился Вовчик. — Да я ж тебе хавальник порву!.. Ты у меня… бледный вид и тонкую шею!..
Видимо, коль уж человек привык «посылать» и быть «посылаемым», то до родственности знакомые выражения чудятся ему на каждом шагу. И вообще, бедный Вовчик жил, надо думать, в ужасном мире: куда ни глянешь — ни одного человеческого лица, а лишь «хавальники» да «хлеборезки».
Будто только и дожидавшаяся этого момента, в кухню мигом вывалилась вся остальная компания. Впереди, навесив на брови волосы — рыжий. Глаза как у бешеного барана.
— Кто сказал на кума падла?!
— Я!.. Меня!.. — вытаращившись, Вовчик с неожиданным проворством кинулся на Романа.
Валентин еле успел оттолкнуть москвича в сторону и как бы ненароком подставил ногу — споткнувшись об нее, Вовчик боком врезался в стол и вместе с ним загремел куда-то в угол.
Действуя почти автоматически, Валентин впихнул Романа обратно в комнату, захлопнул дверь и снаружи навалился на нее спиной.
— Что ты мне дуру гонишь! — намеренно грубо заорал он на выбирающегося из-под стола Вовчика. — Какой тебе чемодан! Сказано — спи, завтра разберемся!
«Вот вляпались! — неслось между тем в голове. — Итээровцы устроили в общежитии драку с рабочими! Вот будет скрипу в экспедиции!»
Сзади начал ломиться Роман — не терпелось прийти на помощь. Его тут только не хватало! Пришлось изо всей силы упереться в дверь плечом.
Вовчик между тем поднялся. На него явно подействовал внезапный срыв ровного и спокойного до этого Валентина, и он заколебался. В довершение к нему подскочил Кузя, начал теребить за рукав, торопливо бормоча:
— Вовчик, кончай… слышь, кончай… Брось это дело, плюнь…
У Валентина уже появилась было надежда, что авось на этом дело кончится, но все сломал рыжий. «Сын» неведомого начальника управления кинулся, как тигр, умело выстреливая на лету кулак. Валентин, на стороне которого были все преимущества трезвого человека, без труда перехватил его за запястье и, резко выкручивая, развернул рыжего спиной к себе. Мгновеньем позже, беспорядочно молотя кулаками, навалился приободрившийся Вовчик, и вот тут рыжий весьма пригодился — Валентин ловко заслонился им, так что удары Вовчика не доходили или летели мимо. Роман же продолжал рваться наружу. Ему, видимо, взялся помогать Гриша, но теперь с этой стороны барахтались и всей тяжестью давили на дверь уже трое, за что Валентин мысленно возблагодарил судьбу. Он лихорадочно соображал, что же делать дальше — дать по сопаткам, чтобы долго не могли прочухаться, или утихомиривать расходившиеся страсти как-то иначе, — и в эту секунду уголком глаза засек вдруг давешнего брюнета. Тот подбирался бочком-бочком, обтирая спиной стену. Из-под улыбчиво кривящейся губы подмигивала фикса, в руке блестел нож. Какая-то особенная паскудная вкрадчивость проступала во всей его фигуре. Едва заметив его, Валентин мгновенно определил — этот будет резать, потому что в данной компании этот красавчик за какие-то свои тайные или явные позорные пороки находится на положении презираемого и давно ищет случая отличиться, утвердить себя чем-нибудь этаким. Подобные личности Валентину уже встречались. Как бы вмиг ощетинившейся кожей он ощутил тяжесть и, показалось, даже очертания укромно висящего под курткой нагана. Эх, выдернуть бы его да жахнуть в потолок, но это, конечно, не более чем сладкая мечта. «Придется бить ногой», — с сожалением подумал он. Заметил брюнета с его мясорезом и рыжий. Вне себя от ярости, он захрипел, мотая головой и брызжа слюнями:
