Кафа всегда пышно отмечала день святого Георгия. Этого святого одинаково чтили как православные, так и католики. А для генуэзцев он был еще и божественным покровителем их родного города.
В день праздника именным разрешением консула позволялись многие отступления от правил, предписанных Уставом. Горожане могли гулять всю ночь и не гасить свет в девять часов вечера, не закрывать лавки, таверны и притоны. По улицам уже с утра бродили музыканты, наполняя город праздничными звуками; виночерпии выкатывали бочки, пекари выносили пироги; церкви, ратуша и все значительные здания украшались коврами и знаменами.
Праздник в основном оплачивался из городской казны, и это делало его особенно привлекательным и многолюдным, ибо даже последние бедняки могли забыть о своей убогой доле и повеселиться, и насытиться, что удавалось им не каждый день.
В церквах с утра шли торжественные службы, для которых свечи опять же были закуплены на деньги казначейства. Готовились к состязаниям участники конных турниров и гонки парусных судов; победителям полагалась немалая награда. Мастера по устройству фейерверков ждали вечера, чтобы удивить горожан летучими огнями.
Донато, как было условлено с Мариной, пошел встречать ее у Кайгадорских ворот, где по традиции начиналось праздничное шествие. Ворота располагались возле башни святого Константина, которую называли еще Арсенальной, поскольку в ней хранились запасы оружия: алебарды, арбалеты, мечи, копья, стрелы, каменные ядра. Эта трехстенная башня, стоявшая у самой кромки воды, играла важную роль в оборонной цепи Кафы. Ожидая начала торжеств, Донато ходил вокруг и, задрав голову, оглядывал навесные бойницы — машикули в средней части башни и зубцы — мерлоны, предназначенные для укрытия арбалетчиков во время защиты крепости.
Вдруг кто-то окликнул его по имени. Оглянувшись, Донато встретился взглядом со своим давним знакомцем Бартоло, которого не видел с тех самых пор, как они расстались возле дома Симоне.
— Где ж ты скрываешься, приятель? — воскликнул сын отшельника, подойдя поближе. — О тебе какие только слухи не ходили! Родитель мой сказал, что ты потерялся в горах, но потом я слышал, будто ты вернулся-таки в Кафу, да не один, а с красоткой. Почему же до сих пор не навестил меня?
— Так уж получилось. Я был занят делами и не смог зайти в «Золотое колесо».
Донато обратил внимание, что Бартоло необычно одет: кираса, шлем, сапоги, перчатки, меч у пояса — все могло свидетельствовать о том, что он собрался в военный поход, а не на праздничное гулянье. Заметив удивленный взгляд римлянина, генуэзец рассмеялся:
— Что смотришь? Думаешь, я готовлюсь не к празднику, а к войне?
— Похоже на то.
— А вот и не угадал! Просто мы с братом собираемся принять участие в джостре[35]. Победителю достанется неплохая награда. — Бартоло подтолкнул вперед юношу, тоже облаченного в доспехи. — Будь знаком с моим братом Томазо.
— А я уже встречал твоего брата в аптечной лавке Эрмирио, — вспомнил Донато.
— Мне, конечно, еще рано мечтать о турнирных успехах, — скромно заметил Томазо. — А вот Бартоло вполне может стать победителем.
— Томазо пока еще неопытен в военных состязаниях, но ведь с чего-то надо начинать, — заявил Бартоло. — А джостра для этого — хорошая школа: опасности для жизни нет, зато можно себя проверить, почувствовать воином. Потом, в настоящей битве, это пригодится.
— А ваш отец знает, что вы оба идете на турнир? — спросил Донато, вспомнив недовольство Симоне военными пристрастиями старшего сына.
— Слава Богу, родитель не приезжает на праздник в Кафу, а то бы запретил Томазо даже притрагиваться к оружию. При таком воспитании брат мой никогда не станет мужчиной.
— Это верно, — согласился юноша. — Отец дает мне воспитание не отцовское, а материнское. Спасибо, что хоть Бартоло учит меня быть сильным.
В это время толпа зашумела, что свидетельствовало о начале церемонии, и Донато, боясь упустить из виду Марину, быстро попрощался с братьями, пожелав им успехов на турнире. Бартоло, возможно, еще бы продолжал расспросы, но его и Томазо увлекли за собой другие участники военных состязаний.
Донато посмотрел в ту сторону, куда спешило большинство людей. Именно там, возле Кайгадорских ворот, начиналось торжественное шествие консула, сопровождаемое пешей и конной свитой. Это было открытие праздника, а завершиться он должен был ужином во Дворце Коммуны.
Но Донато вовсе не был охвачен азартом толпы, жаждавшей посмотреть на консула и его нарядную свиту; римлянина гораздо больше волновало то обстоятельство, что в такой толпе они с Мариной не отыщут друг друга. Он решил, что надо бы ему занять место где-нибудь на возвышении, чтобы Марине легче было заметить его. Чуть отступив к морскому фасаду крепости, он оглянулся — и вдруг увидел ту, которую искал. Это показалось ему невероятным, но в нескольких шагах от него, возле бокового откоса башни, стояла Марина. Ее тоненькая фигурка в светло-малиновом платье ярко выделялась на фоне серой каменной стены.
Донато кинулся к ней, расталкивая на пути зазевавшихся прохожих. Но, когда он хотел обнять девушку, она предусмотрительно отстранилась:
— Осторожно, нас могут увидеть. Моя мать и отчим тоже здесь, только мне удалось от них отделиться. Они думают, что я со своей подругой Гаяне, но я и от нее отстала, когда увидела тебя. Надеюсь, Гаяне меня не выдаст.
— Марина, мне надо многое тебе сказать. — Донато, оглядевшись по сторонам, стал так, чтобы прикрывать собой девушку от посторонних взглядов. — Прежде всего знай: все готово к нашей с тобой семейной жизни. Пусть мы пока невенчанные супруги, но можем жить вместе вполне благополучно. У нас есть дом, поместье, слуги. У тебя будет все, что ты пожелаешь. Я увезу тебя в любое время, только дай свое согласие.
— Но я не могу решиться рассказать об этом матери, — вздохнула Марина. — А если расскажу, она меня не отпустит.
— А ты напиши ей письмо, которое она прочтет уже после твоего отъезда. Материнское сердце не камень: сначала она будет сердиться, но потом непременно тебя простит и благословит.
— Не знаю… может быть. Но вот кто точно не благословит, так это отец Панкратий. Он уже видел меня в Кафе и сказал, что я не оправдала его надежд, что мы с тобой — лжецы.
— Но ведь этот священник и сам не всегда говорил правду. Когда ему было нужно задержать нас в Мангупе, он утверждал, будто кафинские стражники охотятся за мной как за убийцей Заноби. А на самом деле этого не было. Я выяснил окольным путем, что никто здесь не связывает гибель Заноби со мной. Разве что отец Панкратий сам об этом кому-нибудь расскажет. Но не думаю, что ему это на руку. Тем более теперь, когда я узнал то, что интересует феодоритов.
