Вечерело. Выставили боевое охранение. Хоть и по-прежнему настороженная, могущая внезапно оборваться тревогой, все-таки наступила какая-то кратковременная пауза. Осташко и Золотарев впервые после форсирования Одера созвали парторгов рот. Собрались на берегу озера. Было необычно и странно видеть здесь, поблизости от бушевавших над Берлином смерчей, старательно хранимый дачный уют. На отмели пестрел длинный ряд окрашенных в разные цвета прогулочных лодок. Неужели их владельцы настолько верили бахвальству Геббельса, что не намеревались лишиться радостей загородного отдыха и в эту весну? Подновленная, недавно окрашенная, голубела вышка для прыжков в воду; и летнее кафе, рядом с которым желтел песок площадок для гольфа и крокета. Подошедший Солодовников смотрел на все это угрюмо, осуждающе, как на дикарскую непристойность. И Алексей, перехватив его мрачный, злой взгляд, посочувствовал старшему сержанту. Уже во время весеннего наступления нагнало Солодовникова письмо из дому с новой тяжелой вестью: в мартовских боях где-то в Чехословакии погиб Дмитрий… Четвертый из девяти братьев. Льется, льется кровь… И нестерпимо для сердца было видеть на земле врага это дачное благоденствие…
Золотарев, присаживаясь на днище опрокинутой лодки, шутливо стукнул по ней носком сапога.
— Может, это уже для нас старались, товарищ майор? Смотрите, какой порядок навели! Хоть и незваные гости, а встречают…
— Встречают? Чем? Забыл, как позавчера чуть башку не оторвали!..
Позавчера, когда роты двигались на самоходках по шоссе, их головную машину внезапно из-за садовой ограды обстреляли фаустпатронами, подбили одну машину. Такие удары исподтишка, из засад, из укрытий, гитлеровцы наносили на всех путях своего отхода. Собирались они дать бой здесь, у озер: на прибрежном песке валялись брошенные фаустпатроны — их не успели пустить в ход.
Солодовников шевельнул ногой снаряд, похожий на выкинутую волной большеголовую хищную рыбину.
— И в самом деле, подлая штуковина. Неужели это про нее Гитлер брехал, что, мол, есть тайное оружие? Все же после Орла кое-что намозговали…
— Э, про что заговорил, — усмехнулся Золотарев. — После Орла и у нас сколько прибавилось! Вон как лихо бреют под заход солнышка…
Слева, из-за пилонов поставленной перед въездом в город и сейчас полуразрушенной арки, с нарастающим ревом моторов понеслись в багровое марево штурмовики — их пушечные выстрелы и разрывы сброшенных бомб поглотил все тот же несмолкаемый гул.
После того как Золотарев вспомнил об Орловской битве, Алексей невольно вернулся мыслью к пройденным дорогам. Глядя на собравшихся, он подумал о том, что из всех их только Золотарев да Солодовников могли вспомнить о том, как было под Орлом. Остальные пришли в батальон позже. Вступали в партию в Белоруссии, под Ковелем, у Западного Буга и за какой-то год-полтора закончили в боях высшую коммунистическую школу, сами стали вожаками. А сколько их, единомышленников, товарищей по оружию, по партии — и ровесников и постарше годами — не дошло до этого последнего рубежа войны… Сама память о них зовет в эти завершающие дни к такому же воинскому достоинству, к той же воинской высокой чести, которую блюли они до последней капли крови. Об этом сейчас и говорил Алексей, делясь с собравшимися парторгами своими мыслями, слушая их раздумья… Со стороны дощатого павильона, где стояла батальонная рация, послышались взбудораженные возгласы. Из двери выскочил Чапля, взмахнул пилоткой и, увидев Осташко, припустил бегом.
— Товарищ майор… Только что радист поймал… Сообщение… Знамя над рейхстагом подняли…
— Кто передает, Москва?
— Да нет, не Москва… Какая-то штабная рация, в открытую… Все равно ж обмана быть не может… Это уж точно…
Все собравшиеся невольно вскинули лица в сторону Берлина: будто ждали, что там, сквозь клубившийся над далекими крышами дым, разглядят трепетание алого полотнища.
Позже, в час, когда Москва обычно передавала сообщения с фронтов, собрались у рации. Ждали приказа Верховного Главнокомандующего, салюта. Но, хоть сводка Совинформбюро и подтвердила перехваченную радистами весть и Левитан торжественно выделил слова о водруженном Знамени Победы, приказа по Первому Белорусскому фронту не было. Поняли: все чествование — на завтра, на Первое мая, на праздник… Первомайский приказ, щедрое разноцветье огней над Москвой, праздничные салютные залпы у стен Кремля… А здесь еще не стихали боевые.
Пламя самодельной лампы беспокойно вздрагивало, покачивалось, искрило. И ракеты, что взлетали в берлинском небе, были по-прежнему командами на атаку, прикрытие, сближение, штурм. Фещук и Алексей, выходя из павильона в ночную темень, взяли с собой ракетницы. Оба были встревожены. Прислушиваясь, замечали странность… Канонада, что весь вечер доносилась лишь с одного направления — из Берлина, теперь порой перемещалась куда-то на фланги, далекая ружейная перестрелка раздавалась и позади, примерно там, где находился штаб дивизии.
— Уж не десант ли выбросили? — предположил Алексей, и сам отверг эту промелькнувшую мысль. — Так на чем? Да и не до того им сейчас…
— Ты так думаешь? Это не Ковельские леса и не Белоруссия, тут они у себя дома… Тебе никогда не приходилось бандита в его собственной хате брать?
— Нет, с милицией у меня знакомство шапочное.
— Я тоже в ней не служил, а в чоне был. И помню, как в Урене и Сергаче атаманцы из окон на задворки сигали. И за глотку схватишь, а он извертывается, норовит укусить. Так что надо быть готовым ко всему. И пока тихо, иди подремли, чтобы хоть свежая голова была, в случае чего…
— Кой леший, тихо, разве не слышишь?
— Ну, это где-то у соседей… Понадобишься — разбудим.
— Что ты меня спать укладываешь? Сам-то куда идешь?
— К Литвинову. На его участок должны выйти дивизионные разведчики. А ты, если и впрямь еще держишься, давай к Пономареву.
Они разошлись в разные стороны, а Алексею хотелось именно сейчас, после того, что они услышали по рации, побыть с Фещуком. Все-таки вместе два с лишним года… Начиная с Кащубы, кратковременно блеснувшей сугробами своего дикого, угрюмого бора. А путь сюда, в Берлин, начали еще раньше, гораздо раньше… И верили, убеждены были, что дойдут; если не доведется самим, то дойдут товарищи. Однажды, еще перед Варшавой, разговорились о том, чего бы больше всего хотел каждый после войны, о каких минутах мечтает? И Фещук, подумав, сказал, что ничего другого ему не надо, кроме как постоять с карабином в руках четверть часа у Мавзолея Ленина… Так же, как стоял курсантом тогда, в двадцатых годах… И пусть бы шли и шли люди… Четверть часа молчания и раздумий… Сколько бы они вместили в себя! И свою собственную жизнь, и жизнь всех тех, кто был бойцом батальона в годы войны… Алексей еще сильней ощутил сожаление, что Фещука нет рядом.
…По берегу озера под старыми раскидистыми соснами тянулась асфальтовая дорожка, и казалось, что серные испарения асфальта перебивают в весеннем воздухе даже запах хвои. Дорожка вывела на широкую просеку.
Первым, кого встретил здесь Осташко, был Спасов. Узнав замполита, он мгновенно вскочил с низенького парапета, за которым поблескивало озеро, и негромко доложил:
— Товарищ майор, пулеметный расчет несет дежурство на огневой позиции.
— Где же она, ваша позиция? — огляделся Алексей. — Что-то не вижу.
— Да тут она и есть, товарищ майор. — Спасов пришлепнул ладонью по парапету — в полуметре от земли темнела небольшая квадратная ниша, из которой высовывался ствол ручного пулемета.
— А про саперную лопату уже и забыли! — без прежней настойчивости пожурил Осташко.
Он и сам знал, что приказ Каретникова — закрепиться — и затем приказ по батальону, отданный Фещуком, если и не утратил своей категоричности, то все равно солдатами будет выполняться по-своему. К тому же выбранная Спасовым позиция была действительно удобной.
— До каких же пор, товарищ майор?! — шутливо воскликнул Спасов. — Слава богу, за три года землицы перепахал столько, сколько и совхоз «Гигант» не вспахивал. Неужели и здесь, на берлинском асфальте, руки мозолить?
— А где командир роты?
— Там, — кивнул в глубь леса Спасов, — в этой, как ее, ро… ротонде.
За деревьями белели колонны небольшого куполообразного здания, и оттуда, услышав голоса разговаривающих, подошел Пономарев.
— Товарищ майор, так это правда насчет рейхстага? Взяли?
— Правда… И Москва уже передала.
— Значит, тогда и главного нечистого схватили?
— О нем пока ничего не сообщают… А вот Муссолини казнен. Сами итальянцы-партизаны с ним разделались.
— Вот и полетела их ось в тар-та-ра-ры! Одни шпеньки остались…
— Карта у тебя есть, Пономарев? — спросил Алексей.
