Больше всего его трясло, когда они проходили проверку в аэропорту Бен-Гурион, и он пришел в себя лишь сидя в кресле самолета, летящего в Копенгаген, где была пересадка на Хельсинки. Небольшой чемоданчик, в котором уместилось все «шпионское добро», он держал между ног, то и дело оглядываясь на сидящего сзади, который весь полет мирно проспал. Цигель думал о том, что если не наладит контакт со связным, то закажет поездку на пароме в Стокгольм, и ночью, гуляя по пустой палубе, вышвырнет чемоданчик в море.
В Хельсинки прилетели ночью. Такси привезло их в гостиницу «Скандия», которая была прямо в морском порту, у причалов, так, что громада парома «Викинг», сверкая иллюминаторами, буквально высилась над крышей гостиницы.
Номер был еще заказан из Израиля.
Утром они выглядывали в окно, не в силах охватить взглядом девятиэтажный, многопалубный «Викинг».
После завтрака вышли на прогулку. К гиганту «Викингу» так и не могло привыкнуть, слиться с ним, достаточно приземистое городское пространство Хельсинки, словно бы сбегающееся к нему улицами, портом, гостиницей.
Цигель повсюду таскал с собой чемоданчик.
– Можно подумать, что там у тебя кнопки от ядерного оружия, – смеялась жена Дина. Ему удалось ее убедить, что он хранит некоторые документы, с которыми не имеет права расставаться, находясь вне Израиля.
Столица выглядела весьма провинциально. Произвел впечатление парк имени композитора Сибелиуса, множество зелени, в которой прятались дома, памятник Маннергейму, генералу из свиты царя, показавшему Советам силу финского характера. Но больше всего потряс памятник царю Александру Второму-Освободителю, даровавшему финнам автономию. Главное, что он стоял здесь десятки лет, на высокой колонне, вместе с собором видимый в дальних далях.
Жена толкалась у причалов. Там был раскинут импровизированный живописный рынок на катерках и моторках – с дарами моря и лесными ягодами. Цигель смотрел на плещущиеся у его ног воды Финского залива, и думал о том, что если плыть прямо на восток, причалишь на противоположном берегу к Петродворцу, чуть севернее – к Кронштадту, а там – рукой подать – Питер.
На юг, совсем недалеко, Таллинн, куда в выходные дни каждый час отчаливает теплоход с финнами. В Эстонии спиртные напитки дешевы и без ограничения. В конце концов, он может рискнуть, поехать в Таллинн и оттуда связаться. С кем? Все телефоны были европейскими. Сотрудники Государственного разведывательного управления – ГРУ хорошо продумали, как держать на белой стене жертвенное насекомое, называемое шпионом, чтобы в случае надобности тут же размазать его по этой стене.
Цигель несколько отошел от рынка и вдруг увидел рядом, прикрепленный к столбу связи телефон-автомат. Без всякой надежды набрал номер. В трубке щелкнуло и костяной голос сказал «Алле». Цигель назвал свой код.
После паузы голос произнес по-русски: «Завтра, в одиннадцать утра, в центральном книжном магазине…»
Жена рвалась к магазинам одежды. Знакомые надавали ей адреса.
– Тут, говорят, один из самых больших русских книжных магазинов в Скандинавии, я туда пройдусь, – сказал Цигель, – встретимся в гостинице за обедом.
В другое время, в другом месте жена бы удивилась, что это вдруг Цигеля заинтересовали книги, но тут она была настолько возбуждена предстоящим ей посещением фирменных магазинов, что пропустила это мимо ушей.
Книжный магазин был действительно огромным. Толпилась уйма народа. Цигель замер.
У одной из полок листал книгу Аверьяныч.
Он сильно осунулся и постарел. Увидел Цигеля издалека, терпеливо ждал, пока тот приблизится.
– Привет, Цигеленок, – сказал негромким, усталым, равнодушным голосом и таким тоном, как будто они расстались, быть может, всего каких-то десять минут назад, – я сейчас выйду из магазина, а ты старайся незаметно идти за мной.
Так они пришли в русский ресторан «Три богатыря», который, очевидно, был местом тайных встреч резидентов со своими подопечными. Это выдавали наметанному глазу Цигеля официанты в косоворотках с вышитым русским орнаментом и лицами мастеров заплечных дел, маскируемых под облики русских богатырей. Недаром на стене с репродукции картины Васнецова «Три богатыря» Илья Муромец озирал орлиным взором под козырьком ладони беспокоящие его дали.
Естественно, заказали русский борщ, который, по словам Аверьяныча, был здесь намного вкуснее борща в Копенгагене, у гостиницы «Астория», где Цигель останавливался перед полетом в Хельсинки.
– Аверьяныч, – сказал Цигель, ненавидя себя за дрожащий голос, – переложите как-то все из чемоданчика, и верните его мне, а то, сами понимаете, жена всполошится.
Тотчас, вероятно, по незаметному знаку, от стены отделился официант, подошел, взял чемоданчик и столь же незаметно растворился за портьерой.
Аверьяныч постукивал пальцами по столу, поглядывал вокруг, почти не бросая взгляд на Цигеля. Не спросил, как это его угораздило, по сути, без приказания, приехать в Хельсинки, не давал никаких указаний на будущее.
– Кстати, – сказал он,– тут есть отличный магазин мужской одежды, можешь приобрести, и не дорого. Костюм-то у тебя не ахти.
Официант откупорил бутылку вина. Только в этот момент Цигель заметил, что Аверьяныч пьян. Разлил вино по стаканам.
– Ну что, Цигеленок, выпьем за встречу. Бог знает, когда еще свидимся.
Цигель слегка пригубил, Аверьяныч опрокинул в горло полный стакан.
– Ну, как там твой соседушка? Читал твои реляции о нем. Скажу тебе, он гений. Такое придумать о подземных городах нашей Госбезопасности. С ума сойти. Знаешь, – Аверьяныч наклонился к Цигелю, обдав его перегаром, – я ведь бывал в них. В этих подземных коммуникациях. Равных им попросту не существует. Да и разрешили мне туда спуститься в знак благодарности за мою безупречную службу, сечешь?
Чувствовалось, что Аверьяныча просто одолевает страсть выговориться.
Тут подошел официант и что-то шепнул ему на ухо. Показалось Цигелю, что он заметил вспышку направленного на них из-за портьеры фотоаппарата.
Это еще зачем?
Аверьяныч смолк, подтянулся. Допив вино и дохлебав борщ, он как бы ненароком извлек из внутреннего кармана пиджака конверт и небрежно передал Цигелю. Чувствовалось, что в этом ресторане он как у себя дома.
Тут сидящие за соседними столами неожиданно грянули пьяными голосами «Эй, дубинушка, ухнем…» Они не пели, а просто рычали. Лица их раскраснелись, лоснились то ли потом, то ли слезами.
Обычно, после таких спевок должна была вспыхнуть драка.
– Слышь, – сказал Аверьяныч, – ты хоть одну русскую песню помнишь?
– Что?
– Ну… С чего начинается Родина, – прохрипел Аверьяныч горлом безголосого существа, абсолютно лишенного музыкального слуха, и осекся.
– Что с вами, Аверьяныч?
Трудно было понять, что чувствовалось голосе Цигеля. То ли забота о ближнем, то ли тревога за себя.
– Проверка лояльности, – сухо и отчужденно добавил Аверьяныч.
На том и расстались.
Долларов в конверте оказалось намного меньше, чем Цигель предполагал.
«Обанкротилась Совдепия» – подумал Цигель, все же ощущая себя, под аккомпанемент «Дубинушки», как бурлак, сбросивший ношу с плеча.
Не тускнела в заглазье вспышка фотоаппарата.
Неужели ловушка?
Главное, Цигель был ужасно рад, что не проронил ни слова о Берге. Да, это был его, Цигеля, непростительный провал, но в большей степени, как ни странно, радовало, что Аверьяныч, и вся, стоящая за ним система, остались с носом. Это было странное, опять же явно на грани безумия, злорадство.
С одной стороны, он ощущал необыкновенную легкость, но с другой – он был выпотрошен, выжат, как ненужная тряпка, и даже спасибо ему не сказали.
Мучила фраза Аверьяныча: «Бог знает, когда еще свидимся».
Деньги Цигель решил везти обратно в Израиль.
С легким сердцем сошел с борта самолета в аэропорту Бен-Гурион.
В тот же вечер постучал к Орману:
– Не желаете ли пройтись?
– С возвращением, – сказал Орман озабоченным голосом, – если вас не затруднит, мне понадобится завтра ваша помощь. Тут к нам репатриировался ученый с мировым именем, Ашкенадзе. У него рак. Его надо будет утром свезти в больницу. Я договорился с профессором.
В другой раз Цигель бы точно сказал: «Нельзя, что ли, заказать машину «скорой помощи?» Но в эти минуты он был счастлив совершить доброе дело и согласился с великой радостью.
Утром заехали в гостиницу, превращенную в общежитие для репатриантов.
Угнетали темные коридоры, серые полотенца, а главное, люди. Ашкенадзе лежал в своем номере, читал какой-то научный трактат, но взгляд его уже был потусторонним. Он не мог стоять на ногах. Орман с Цигелем почти пронесли его до машины. Пытались по дороге поддержать какой-то суетный разговор. Улица Дизенгоф кишела людьми, несмотря на жаркий день. Во дворе больницы таксист начал орать на Ормана: куда тебя несет? Бросились в приемный покой, позвонили профессору.
