Шумахер. Поди, поторопи академиков. Доротея, кажется пришла госпожа Цильх? Проси ее сюда.
Тауберт. Экономка Ломоносова?
Шумахер. Да, да, экономка Ломоносова. Иоганн!
Тауберт уходит. Доротея впускает Цильх и уходит. Шумахер сидит у камина.
(Нe оборачиваясь.) Садитесь, госпожа Цильх.
Елизавета Андреевна. Благодарю вас, господин советник.
Шумахер. О Марбурге, о Германии, не скучаете? Тяжело вам управлять хозяйством Ломоносова? Русские шумливы, когда выпьют. (Пауза. Повернулся к ней.) А в Академии, госпожа Цильх, ходят о вас странные слухи. Передают, что вы не экономка, а законная жена Ломоносова.
Елизавета Андреевна (помолчав). Да. Я его законная жена.
Шумахер (скорбно и мрачно). Давно?
Елизавета Андреевна. Несколько лет, господин советник.
Шумахер. Значит, вы стали его женой…
Елизавета Андреевна. В Германии.
Шумахер. Впервые узнаю, что в Марбурге есть православная церковь.
Елизавета Андреевна. Мы венчались в реформатской.
Шумахер. Разве Ломоносов отрекся от православия?
Елизавета Андреевна. Нет, он остался православным.
Шумахер. А разве православному венчаться в еретической церкви не значит отречься от православия? Взгляните на эти узаконения православной церкви. Они утверждают обратное.
Елизавета Андреевна. Мы думали, что академикам предоставляется некоторая свобода…
Шумахер. Ломоносов не был тогда академиком, а был простым студентом. Кроме того, свобода предоставляется академикам в области науки, а не в области религии. Государыня беспощадно карает всех, кто оскорбит православную церковь. Со скорбью сообщаю вам, что Ломоносову грозит кнут, клеймение, каторжные работы.
Елизавета Андреевна вскакивает, ломая руки.
Вы захватили из Марбурга свидетельство о венчании?
Елизавета Андреевна (рыдая). Нет!
Шумахер. Мне прислали его. (Кротко улыбаясь.) Дарю его вам, госпожа Ломоносова. Уничтожьте его.
Елизавета Андреевна. Уничтожить его?!
Шумахер. Да, я уничтожу его следы. Сегодня мы преподносим императрице чудо человеческого ума — человекоподобный автомат, андроид. И если государыня спросит: «каких милостей ждет Академия?», я отвечу: прощения Ломоносову.
Елизавета Андреевна (радостно). О боже!
Шумахер. Да трудится почтенный Ломоносов в мире и тишине! И скажу вам тайно: мною подписан приказ о постройке ему химической лаборатории, равно как и позволение набирать туда студентов.
Елизавета Андреевна. Ах, господин советник! Вижу, вы добры и снисходительны к людским слабостям.
Шумахер. Когда, душенька, проживешь столь много, как я, поневоле будешь снисходителен.
Елизавета Андреевна (горячо). Я так рада, что и дышать не могу… и слезы все текут и текут… Ведь это я упросила его скрывать нашу женитьбу! Я все ждала монарших милостей за труды его. И тогда, говорю, все объяснишь и тебе простят. А тут вдруг все разрешилось… как хорошо! (Помолчав.) Мне можно идти?
Шумахер. Конечно, госпожа Ломоносова.
Елизавета Андреевна. Но мне кажется, что вы еще что-то желаете сказать, господин советник?
Шумахер. Нет. Я сказал все. До свиданья, душенька.
Елизавета Андреевна (опять помолчав). Почему, господин советник, вы пригласили меня? Разве нельзя было передать свидетельство самому Михайле Васильевичу?
Шумахер. Просто я желал познакомиться с женой Ломоносова.
Елизавета Андреевна. Не могу ли я, однако, быть вам чем-нибудь полезной, господин советник?
Они молча и пытливо смотрят друг на друга.
Шумахер. Пока нет. Правда, мне хотелось сказать вам…
Елизавета Андреевна (подхватывая, быстро). А! Что же вы еще хотели сказать, господин советник?
Шумахер. Вы правы. Ломоносов нуждается в снисхождении…
Елизавета Андреевна (резко). В чьем? И моем или вашем?.. Нет, господин советник! Ломоносов не нуждается в вашем снисхождении. А о моем — не с нами мне толковать. (Кладет свидетельство обратно.)
Шумахер. Что это значит?
Елизавета Андреевна. Это — любовь, господин советник. Я не верю вам. Вы не простой и не добрый. Вы ненавидите и Ломоносова и Россию. А я люблю и Ломоносова и Россию. И верю в них. (Помолчав.) Пускайте в ход это брачное свидетельство. Коли дыба и каторга, так дыба и каторга нам обоим. Прощайте.
Шумахер (спокойно). Прощайте, душенька. Доротея, проводи госпожу Цильх.
Елизавета Андреевна уходит.
Стефангаген (входит). Несут андроид, господин советник.
Несколько мастеровых с трудом вносят прикрытый холстиной ящик из красного дерева. Они ставят его и уходят.
Тауберт (входит). Григорий Николаевич!
Теплов (входит, здоровается). Письмо Эйлеру готово?
Стефангаген (докладывает). Господа академики!
Входят академики. На современный взгляд, фигуры их могут показаться преувеличенными и шаржированными. Мы привыкли видеть в академике солидного ученого, широко образованного, подлинно наставника и учителя. Для нас безразлична национальность его. Академики XVIII века в Петербурге были совершенно иные. Так как развитие отечественной науки тормозилось «учеными» вроде Шумахера, имевшими тогда в правящих кругах большое влияние, и русским к науке выйти было трудно, поэтому русских ученых в Академии было мало. Шумахер, дабы убедить правящие круги Петербурга в том, что он заботится о науке, приглашал в Академию подлинных иностранных ученых, как например Рихмана или Эйлера, но приглашал их единицы, а мнимоученых — сотни. Эти мнимоученые, послушные Шумахеру, делали все, что нужно было ему, занимаясь, кстати, и пополнением своих капиталов путем торговли и спекуляции. Мрачная роль в деле торможения отечественной науки принадлежит Г. Н. Теплову. После того, как Разумовский был назначен президентом, Теплов выхлопотал у императрицы устав Академии. Насколько устав Академии был составлен в интересах Теплова и Шумахера, видно хотя бы из того, что все ассигнования на Академию наук выдавались без точного указания статей расхода, что давало канцелярии Академии наук возможность распоряжаться деньгами по своему полному усмотрению. П. П. Пекарский в «Истории императорской Академии наук» говорит: «… Теплов с Шумахером, составляя указ, увлеклись одним помыслом, видимо преобладавшим у них в каждой введенной ими в уставе мере, — это получить для себя возможность безотчетно распоряжаться всем, что ни касалось Академии, а затем поставить как можно в большую зависимость от Канцелярии академиков». Этой полной зависимости Теплов и Шумахер добились. В течение 1745 года русские и иноземные академики подавали четыре раза жалобы в Сенат на самовластие и высокомёрие Шумахера. После назначения Разумовского и Теплова, когда самовластие Шумахера не уменьшилось, а укрепилось, жалобы большинства иноземных академиков прекратились. Против Шумахера и Теплова продолжали бороться лишь Ломоносов, Рихман и несколько друзей их, подлинных ученых.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
