Тауберт. Позвольте усомниться в вашей мудрости.
Входит с бумагами архивариус Стефангаген.
Передает Шумахеру письмо.
Шумахер. От кого?
Стефангаген. От господина Теплова.
Шумахер (читая письмо). А-а…
Стефангаген начинает доклад на немецком языке.
Доротея. Господин архивариус, Иоганн Данилыч любит, чтоб в нашем доме говорили по-русски.
Шумахер (показывая письмо Стефангагену). Ты читал?
Стефангаген. Откуда же, господин советник? Оно запечатано.
Шумахер. Запечатанное как раз и есть интерес читать. Докладывай.
Стефангаген докладывает. Шумахер пишет.
Стефангаген. Их сиятельство, высокородная графиня Катерина Ивановна Разумовская, поручением их императорского величества посланы в Академию наук сделанный в подарок их императорскому величеству предивный андроид принять. И поелику вам, господин советник, сегодня недужится, позволю себе думать, что графиня Катерина Ивановна сюда, на квартиру вашу, прибудут.
Доротея. Батюшки! Сама Катерина Ивановна едет!
Шумахер. Письмо великому Эйлеру приготовили?
Стефангаген. Извольте прежде о студентах, кои просятся к Ломоносову, равно как и о строении так именуемой «ломоносовской химической лаборатории». Мнение ваше, господин советник, о сем предмете известно. Я уже составил решение канцелярии Академии наук. Прошу подписать. (Подает перо.)
Шумахер. А какое мое мнение?
Тауберт. Студентов гнать, лабораторию не строить.
Стефангаген. Так и написано тут.
Шумахер. В огонь! Разрешение на постройку химической лаборатории будет подписано.
Тауберт. Кем?
Шумахер. Мной.
Тауберт. А президент?
Шумахер. Президента я уговорю.
Тауберт. Что, сенат настаивает на сей постройке? Императрица?
Шумахер. Нет, я. (подает написанное им Стефангагену.)
Тауберт (разводит руками). Ну, Иоганн Данилыч, удивил! Теперь вам остается позволить всем желающим ни о студентам учиться у Ломоносова.
Шумахер. Я так и сделаю.
Тауберт. Нет! (Стучит кулаком по бумагам.) Да вы читали жизнеописания сих студентов? Питер Алексеев из мужиков Калужской провинции, кои бунт поднимали. Никифор Пиленко, запорожец, ездил туда тож, едва ли не оружие бунтовщикам ковать. Анкудин Баташ — татарин, и в церковь не ходит. Его любимец Николай Поповский — ритор и поэт, перевел стихами «Опыт о человеке», где проповедует богомерзкое учение Коперника и осмеивает догматы православной церкви!
Шумахер. И, однако, канцелярия Академии наук разрешает Ломоносову принять сих учеников к себе и учить!
Тауберт. Вы так приказываете?
Шумахер. Я.
Тауберт. И зачем тогда вы велели мне выписывать извлечения из латинских трактатов Ломоносова по физике и химии? Зачем?
Шумахер. Чтобы послать великому Эйлеру с письмом о Ломоносове. Ломоносов сообщил Эйлеру новый открытый им закон сохранения материи и энергии. Нам давно пора опровергнуть этот закон. Сколь ни невежественны русские придворные круги, но и они уважают имя величайшего математика. И, если Леонид Эйлер поддержит новый физический закон Ломоносова, — мне будет труднее с ним бороться. Жаль, конечно, что академики мои мало влиятельны для Эйлера, ибо они бездарны и тупы. Но зато они яростные сторонники бога и престола! Что же касается плохих книг, которые они пишут и печатают, то зачем людям хорошие книги, если, по мнению богословов, человек вообще плох?
Тауберт (возмущенный). И все-таки…
Доротея. Иоганн!
Тауберт. Что Иоганн? Ты знаешь физику и химию, и тебе известны, может быть, свойства флогистона?
Доротея. Разумеется.
Тауберт. Читай трактат Ломоносова: «Нулус флогистоном нон эстс» — флогистона нет! Ученые Европы доказали, что флогистон, или по-русски «теплотвор», сия божественная, непостижимая сила управляет тяжестью, светом, воздухом, металлами, всем! Всей вселенной!
Ломоносов пишет — нет флогистона, а есть различные, разнообразные атомы, из коих составляются молекулы или «корпускулы», а из сих бездушных молекул — все тела, весь мир! Я, ты, твой отец, вот это кресло, дрова, огонь — все лишь действие разнообразных атомов. А бог? Где, я спрашиваю, бог и его флогистон?.. Об этом ни слова! Ломоносов богохульствует, утверждая — нет флогистона!
Доротея. Богохульствует?! Не вернее ли сказать, что это гипотеза, как многие другие?
Тауберт. А подтверди опытами в своей лаборатории Ломоносов эту атомную гипотезу, что тогда?
Доротея. Тогда она не будет гипотезой, а будет научным фактом.
Тауберт. Доротея, ты — дура! Если атом будет фактом, значит, человек узнает всю сущность материи. Всю! А узнав всю сущность материи, человек сможет управлять ею. Всей материей! Он станет равен богу. Понимаешь, кому уподобляет себя Ломоносов? Страшно сказать — богу! Шарлатан! Иоганн Данилыч, вы создатель глубочайшего сочинения «О боге, мире и душе», за которое вами получена ученая степень, вы подпишете ему разрешение на постройку лаборатории?
Шумахер. Подпишу. (Похлопывает по щеке Тауберта). Тауберт! Ученик Шумахера! Скоро ты меня поймешь. (Часы бьют один раз. Стефангагену.) Почему мастеровые медлят с андроидом?
Стефангаген (медля уходом). Господин советник! Я тоже вложил все свои капиталы в товары для вывоза и в императорской награде за андроид я хотел бы иметь свою скромную долю…
Шумахер. О! И вас охватила сия горячка? Что же вы скупили? Кожи? Железо? Лес? Пеньку? А вдруг Фредерик Прусский побоится воевать с Россией? Вы тогда разоритесь, Стефангаген!
Стефангаген. Наш король с помощью Англии…
Шумахер. Стефангаген, об этом вам нужно поменьше думать, а того меньше говорить. Идите. Я о вас не забуду.
Стефангаген уходит.
Доротея, душенька, иди к себе.
Доротея собирается уходить.
Тауберт. Иоганн Данилович, как вы могли подписать разрешение на лабораторию и на студентов? Разве ним десять Ломоносовых надобно? Нам и один в тягость.
Шумахер. Поди, поторопи академиков. Доротея, кажется пришла госпожа Цильх? Проси ее сюда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
