Ночь царь провел в Квемо-чала, в башне Амилахори, утром же поднялся вместе с войском на гору, пересек Пантиани и бросил затуманенный грустью взор на крепость Схвило, сверкавшую в лучах утреннего солнца…
Потам перехватил этот взгляд, но ничего не сказал.
На реке Ксанн их поджидал Эристави Иасе.
В Тианети к ним присоединился Заал Эристави с большим отрядом горцев-мтиулов, пшавов и хевсуров, подоспели и сыновья Давида Джандиери, князья Чолокашвили, Джорджадзе и Вачнадзе, много было могучих мужей, во всеоружии явившихся со своими дружинами.
Войска, прибывшие из разных княжеств, оставили Тианети и перевалили через Гомборскии хребет.
По дороге Теймураз беспощадно и мгновенно разбил кизилбашей, стоявших лагерем в окрестностях Алаверди, никого в живых не оставил — свежи были силы.
Кахетинцы, прослышав о приближении Теймураза, словно вышедшая из берегов река Дуруджи, боевыми отрядами потекли к Велисцихе, присоединяясь к царскому войску, которое направлялось к Сигнахи.
Селим-хан едва ноги унес.
Теймураз вернулся в Кахети и укрепился в Сигнахи.
* * *
Парсадан Цицишвили был на седьмом небе от радости, даже о разорении поместья своего не кручинился, когда убытки подсчитывал. Воодушевленный изгнанием Ростом-хана Саакадзе, готов был молиться на царя Ростома. Когда повелитель Картли явился в его владения, чтобы возместить нанесенный ему урон, а заодно осмотреть поля и луга, сады и виноградники, Парсадан сделал вид, будто ничего не произошло. «Я готов на любые потери, — заявил князь, — только бы мой государь и шах Сефи благоденствовали, а все остальное — пустяки…» Ростом пожаловал Парсадану халат и пятьдесят коней из своего табуна, столько же коров и большую отару овец, — знаю, сказал он ему, ты отблагодаришь меня в десятикратном размере.
При этом разговоре присутствовали и другие картлийские князья. Ростом хорошо знал, кого, когда и как нужно было облагодетельствовать, чтобы одним примером завоевать сердца десятка, а то и сотни христиан, привлекая на службу себе и шаху Сефи побольше картлийцев.
Картлийцы тоже были не дураки, прекрасно знали о лицемерии и хитрых уловках Ростома, однако виду не подавали: изнуренные войнами, предпочитали мирный труд и мирную торговлю.
Парсадан Цицишвили устроил в честь гостя праздник на славу. Два дня кормил и поил Ростома и его свиту, всех князей, сопровождающих его. Старик Ростом сильно устал, но все бодрился, от молодых старался не отставать. Наконец Парсадан сжалился над ним, проводил в спальню, сам же с телохранителями-кизилбашамн заночевал в передней, охраняя высокого гостя и самого себя.
Утром третьего дня явился к Ростому.
Ростом только что позавтракал и собирался в путь, когда Парсадан почтительно попросил выслушать его наедине. Правитель Картли немедля выполнил его просьбу и всех удалил. Когда они остались вдвоем, спросил:
— Что ты хотел сказать?
Парсадан сначала вилял и так и сяк, долго уклонялся и юлил, наконец приступил к главному:
— Государь, народ тебя любит и ценит, князья и дворяне тоже добра не забывают, тебя выше всех ставят по уму, просвещенности, отваге, щедрости и доброте, одно лишь нас всех тревожит…
Ростом, казалось, понял, о чем речь, вперил в глаза Парсадана свой спокойный взор, столь выразительный, что тот решил быть откровенным до конца.
— Что же волнует князей? — спросил Ростом, подбадривая разговорившегося хозяина дома.
— Бездетность твоя, государь… Ты как правитель мудрый и проницательный лучше меня знаешь, что никто на этом свете не вечен. А верность отнюдь не в том заключается, чтобы скрывать от царя мысли свои и тревоги. Сын Теймураза — племянник царя Луарсаба… Вы с царицей Мариам еще не подарили Грузии наследника… Дидебулы тревожатся, народ ропщет — мы, дескать, Ростому верны были и будем, но упаси бог, что случится, на кого он нас покинет… Ведь тогда за верность Ростому истребят нас беспощадно Теймураз и его отпрыск…
— Верно ты говоришь, я тоже думал об этом. У любого царя, да и у всякого человека, чем больше земель и подданных, благожелателей и друзей, тем больше у него тех, кто взирает на него с надеждой в ожидании милостей, — не только от него, но и от сыновей или дочерей его. Меня же аллах не удостоил этого счастья… ни родней, ни наследником не пожаловал… Даже дочери мне не послал, чтобы я хотя бы зятем и его родней разжился на старости. В старости большая у меня забота… — признался в печали своей Ростом.
— Может, усыновить кого… — осторожно вставил Цицишвили, который в глубине души мечтал подсунуть своего собственного сына бездетному Ростому.
— Кого же?
— Оглянись вокруг, государь! Выбери достойного юношу, доброго сына доброго отца, Теймуразу неугодного, но при этом ничем не уступающего Датуне, ибо сын Теймураза и собой хорош, и умом удался… Мудрецом прослыл.
Ростом нахмурился, не понравились ему речи о достоинствах Датуны, но чтобы не обижать Цицишвили, тотчас сладко ему улыбнулся, ибо показалось, что откровенность Парсадана прежде всего на его же, Ростома, благо направлена.
— Я уже думал об этом, мой Парсадан, и еще буду думать, потороплюсь с решением.
…Не прошло и двух недель после этой беседы, как Ростом созвал дидебулов в Тбилисский дворец и объявил своим названым сыном и наследником картлийского престола внука царя Вахтанга, царевича Луарсаба.
Замялись тавады и азнауры, но промолчали.
Попросил слова мцхетский католикос Евдемоз Первый, Диасамидзе.
— Поскольку здесь не присутствует сейчас наследник престола и ваш приемный сын и поскольку сказанное на совете — дарбази слово не должно выноситься из дворца, я хочу высказать свое мнение, государь, высказать без всякой утайки перед богом и тобой.
Не понравилось царю вступительное слово «козлинобородого», как он называл католикоса Евдемоза Диасамидзе, не понравился и тон начала его речи, и дерзость, ибо не жаловал он его вообще как духовного предводителя отвергающих его христиан. Однако прерывать старика тоже не стал.
— Дело в том, государь, что земли деда Луарсаба, блаженного Вахтанга, отданы церкви, часть же разделена меж сидящими здесь дидебулами. Как только господь всеблагой того пожелает и твой приемный сын станет законным наследником престола, снова начнутся раздоры и междоусобицы, распри и ссоры, — мир и покой в стране, твоими усердными стараниями достигнутые, снова будут нарушены, — под конец подсластил пилюлю Евдемоз, желая польстить царю.
Ростом вспыхнул, сверкнул глазами, но он сдержался и скорее для членов дарбази, чем для католикоса, задал вопрос:
— Тогда кого же вы хотели бы видеть на престоле?
Католикос, который не успел сесть, вдруг продолжил так бойко, будто вопрос относился к нему одному:
— Дело в том, государь, что в роду истинных Багратиони бездетных царей никогда не было. — Глаза у Ростома выкатились из орбит, но Евдемоз поспешил закончить свою мысль: — Потому и у тебя должны быть дети… В бесплодии вашего брака повинна царица, а поскольку вера твоя позволяет тебе это — возьми себе другую жену. — Католикос умолчал о вывезенном из Персии гареме, который Ростом, считаясь с христианским окружением, прятал где-то в горах..
— Да какое тебе дело до веры моей, козлинобородый!.. — взорвался Ростом, порываясь вскочить со своего трона, но и на сей раз сдержался, встретив спокойный, но твердый взгляд царицы Мариам, с которой Ростом считался всегда, ибо признавал в ней мудрейшую женщину.
— Да сбудется воля господа и воля твоя, государь. Я на все согласна, — смиренно произнесла царица и умолкла. Ростом же понял, что эти слова были сказаны ею скорее для собственного успокоения. Мариам Дадиани так легко не примирилась бы с соперницей, ни с кем не стала бы делить ни мужа, ни трона, ибо в бездетности царя она была совершенно неповинна, — напротив, и муж и жена прекрасно знали, что ни одна из красавиц в гареме Ростома уже не родила бы ему ни сына, ни дочери…
Под разумным давлением Мариам Ростом сумел несколько подавить в себе вспышку гнева, но не успокоился и грозно отрезал:
— А ты, козлинобородый, возьмись за ум и прикуси язык, я ведь знаю, что за червь тебя точит и почему ты хочешь разделить Мегрелию с Картли! Имерети и Теймураз у тебя на уме! Так помни, я выпотрошу эти мысли из твоей гнилой головы, а язык велю вырвать, как поганый сорняк!
Члены дарбази молча разошлись.
…Католикос Евдемоз первый дал согласие на усыновление христианина Луарсаба мусульманином Ростомом, а также на провозглашение его наследником престола.
Зароптали тавады и азнауры. Ростом сам их навел на мысль, которая прежде им и в голову не приходила: отказавшись от Луарсаба, они могли угодить Теймуразу и тем самым наладить отношения с Имерети… Избавились бы и от тяжелого, непреклонного правителя, который непременно бы стал угнетать и притеснять всех дидебулов, мстя за своего отвергнутого отца, — все припомнил бы им, став царем, Луарсаб…
