Зная, что генуэзцы считаются лучшими в Европе арбалетчиками, я повел на них бригантину встречным курсом. Так было труднее обстреливать нас. Моя команда, облаченная в доспехи, у кого они имелись, в основном в кожу и стеганки, попряталась за фальшборт, мачты, шлюпку на рострах, бухты тросов. Наша сила — абордаж. Добраться до врага, перекинуть на него «ворон» — вот тогда мы себя и покажем! Бригантина шла так быстро, а корабль был таким неповоротливым, что генуэзцы не смогли уклониться от сближения судов вплотную. В полукабельтове от цели мы быстро убрали фок и опустили грот и по инерции врезались правым носовым обводом в борт корабля в носовой его части. Поскольку трюм у нас был пустой, бригантина при ударе загудела так, будто внутри нее что-то взорвалось. Наш привальный брус заскользил по их борту, вдавливаясь с такой силой, что завоняло горелым деревом. На корабль полетели «кошки», но инерция была слишком велика. Только когда наш форштевень поравнялся с передним обрезом кормовой надстройки, скорость упала настолько, что я дал команду опускать «ворон». Он упал перед бизань-мачтой, клювом ни во что не встрял, поэтому проехал, громко скуля, по фальшборту, пока не уперся в нее.
Гасмулы бросились в атаку, не дожидаясь приказа. Первых троих сразили арбалетные болты, но это не остановило бегущих сзади. Они перепрыгивали на борт корабля и смело бросались на вражеских солдат и матросов, которых было раза в два больше, чем нас. Я тоже перебежал по «ворону» на корабль и повернул в сторону кормовой надстройки. Там стоял капитан, он же, скорее всего, и владелец судна, облаченный в бацинет с забралом-хоботом и длинную кольчугу. В руках держал арбалет, из которого целился в кого-то из моих бойцов. Я метнул в него степную пику. С расстояния метров пятнадцать она легко пробила кольчугу, влезла снизу вверх на несколько сантиметров в живот. Капитан успел выстрелить и сразу уронил арбалет. Что было дальше, я не видел, потому что с саблей в руке и прикрываясь щитом начал подниматься по трапу на квартердек.
Наверху меня встретил матрос с большим топором. Босой и с обтрепанными снизу штанами желтовато-серого цвета, он стоял, широко расставив ноги, готовясь нанести удар сверху вниз, когда я поднимусь повыше. Прикрывшись щитом, я ударил первым по ближней левой ноге чуть ниже колена. Узорчатая сталь легко перерубила мясо и кость. Матрос подался вперед, падая, благодаря чему удар топора ослабел и смазался. Потеряв равновесие, матрос попытался отшагнуть назад, но сразу завалился на спину. Я рванулся к молодому человеку в кожаной куртке с нашитыми спереди, надраенными, бронзовыми, прямоугольными бляхами, который стоял рядом с валяющимся на палубе капитаном и заряжал арбалет, поставив левую ногу в стремя и зацепив тетиву крюком, свисающим с ремня. Краем глаза заметил, как поднявшийся по трапу следом за мной Тегак, отсек голову матросу с топором. Молодой генуэзец разогнулся, собираясь положить на ложе болт. Я понял, что он из богатой семьи, наверное, наследник судовладельца, поэтому решил не убивать. Приставив острие сабли к его шее слева, там, где билась сонная артерия, приказал:
— Брось арбалет и прикажи своим людям прекратить сопротивление.
Арбалет он уронил сразу, а вот вымолвить что-либо у него долго не получалось. Наверное, от испуга в горле пересохло, а слова без смазки не пролезали.
— Мы сдаемся! — наконец-то выдавил он высоким, срывающимся голосом и добавил более естественным: — Бросьте оружие!
Сопротивляться, в общем-то, было уже почти некому. С десяток генуэзских матросов закрылись в кубрике и ждали, когда вышибут дверь и доберутся до них. Как только на главной палубе затих шум боя, сразу заорали, что сдаются, на итальянском, греческом и турецком языках, чтобы не промахнуться.
— Это твой отец? — спросил я молодого генуэзца, показав на мертвого капитана.
— Да, — подтвердил он спокойно, будто речь шла о постороннем человеке.
Может быть, это шок, а может классическая проблема отцов и детей, когда каждая сторона уверена, что должны ей, а не наоборот.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Снимай пояс с кинжалом, мешок с болтами и куртку и иди на мое судно, — приказал ему.
Весь верхний кормовой твиндек занимала каюта капитана. В ней возле трех переборок было по широкой кровати, а между ними стояло по большому сундуку, в которых была дорогая одежда и мешочки с деньгами: золото отдельно, серебро отдельно. Надо будет найти третьего жильцы каюты, если он жив. Явно не бедный человек. В центре каюты находился длинный стол, рассчитанный на дюжину персон. К четвертой переборке рядом с дверью был приделан дедушка буфета, в котором хранилась серебряная и бронзовая посуда.
В среднем твиндеке было три каюты, в каждой из которых располагались пассажиры, женщины и дети, человек по десять в каждой. Ревели они все вместе, поэтому я сразу спустился на нижний твиндек. В длинном и узком центральном помещении находилась рулевая рубка, в которой стояли два перепуганных и безоружных матроса.
— Выходите на палубу, — приказал им.
В помещениях слева и справа хранились продукты в бочках, ларях и мешках. На одном ларе сидел крупный черно-белый кот и невозмутимо вылизывался — намывал гостей. Намыл-таки на голову своего хозяина!
Я приказал своим бойцам собрать трофеи и выбросить за борт трупы, а сам перешел на борт бригантины. Молодой пленник стоял па палубе рядом с грот-мачтой¸ разглядывал с любопытством мое судно. Наверное, ему понравилась наша скорость. По себе знаю, что в молодости все кажется слишком медленным. Знаю также и то, что по мере старения всё становится слишком быстрым.
— Какой груз? — спросил его.
— Оливковое масло, вино, квасцы, мастика, шерсть, кожи, — перечислил генуэзец.
Корабль был водоизмещением тонн пятьсот, если не больше. Основную часть груза составляют дешевые товары, но при таком количестве добыча становилась ценной, а дорогие квасцы, которые применяются для дубления кож, изготовления свечей, протравки тканей перед окрашиванием, и мастика — бабушка жвачки — и пленники, за которых наверняка получим выкуп, делали ее просто восхитительной. С такой можно возвращаться домой.
50
Груз продали быстро и по хорошей цене. Почти треть груза забрал мой приятель Лоренцо Ардисонио. Как только узнал, что я стал маркграфом Бодоницы и Негропонта, сразу приплыл в гости. Тем более, что теперь никто не запрещал торговать с Каталонской компанией. Нет ее больше, а есть герцогство Афинское с новым управленческим аппаратом, с которым желательно иметь хорошие отношения, ведь мимо наших земель пролегают основные морские торговые пути венецианцев. Патрон Лоренцо привез и печальную весть о смерти дедушки моей жены. Новым дожем стал Марино Дзорци.
Я решил, что на продаже маркграфства теперь можно ставить крест, поэтому сосредоточился на реализации захваченного корабля и получении выкупа за пленных. Такое большое судно никому на Эвбее не было нужно. Придется ждать покупателей из Венеции, Падуи, Мессины. Я передал через купцов, что жду покупателя на корабль, возьму не дорого. Пообещали передать всем, кому такое предложение будет интересно. Зато с пленными вопрос решился сравнительно быстро. Это были семьи генуэзцев, проживающих в Константинополе, точнее, в пригороде Галата. Как только им сообщили пренеприятное известие, сразу появился посредник, чтобы обсудить сумму выкупа. Я запросил мало, потому что слишком много было мороки с женщинами и детьми. В итоге каждому гасмулу вышло по тринадцать с половиной золотых дукатов. Это не считая доли в непроданном судне. По мнению гасмулов, очень хорошая плата за трехнедельную морскую прогулку, в которой погибло всего-то шесть человек и вдвое больше получили ранения. Моя доля равнялась цене самого крутого палаццо в Венеции.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Беатриче, увидев груду золота, которую я добыл за один морской поход, вскрикнула от радости и сообщила:
— Мой папа столько наторговывал года за три, если не дольше! — Затем с чисто женской последовательностью сделал вывод: — И действительно, зачем нам морока с этим маркграфством?! — и закончила с горечью: — Жаль, что дедушка умер!
