После наступившего покоя, после того, как по Урсуле прокатился мощный таинственный поток, затопивший ее, лишивший рассудка, после того, как он стек вниз по позвоночнику, коленям, ступням, — удивительный поток, сметающий все на своем пути и превративший ее в совершенно новое существо, она почувствовала себя полностью свободной, — свободной и безмятежной, самой собой. Поднявшись, она, тихая и радостная, улыбнулась Беркину. Таинственно мерцающий, он стоял перед ней — такой до боли подлинный, что у нее чуть не разорвалось сердце. Его удивительное тело, как и тела сынов Божьих из Начала всех начал, имело множество чудесных источников. Эти необыкновенные источники были мощнее и таинственнее всех, которые она знала или могла вообразить, и доставляли большее наслаждение — ах! — в конечном счете, они доставляли мистически-плотское наслаждение. Она раньше думала, что нет источника более мощного, чем фаллический. А теперь видела, как из этого охваченного страстью, крепкого, как утес, мужского тела, из этих необыкновенных бедер и торса извергаются потоки более мощные и загадочные, чем из фаллоса, — их тайну невозможно постичь, как и измерить их сокровища.
Оба испытывали радость, все ненужное испарилось из их памяти. Смеясь, они сели за стол. Им подали — подумать только! — пирог с олениной, крупно нарезанную ветчину, яйца, салат, свеклу, мушмулу, яблочный пирог и чай.
— Какая замечательная еда! — воскликнула Урсула в восторге. — Как достойно она выглядит! Разлить чай?
Обычно Урсула неуверенно и нервозно исполняла некоторые публичные обязанности, вроде разливания чая.
Но сегодня она даже не вспомнила об этом — испытывая приятную раскрепощенность, она не думала о дурном. Чай легко лился из горделиво загнутого носика. Она подала Беркину чашку, радостно улыбаясь. Наконец она научилась держаться спокойно и величаво.
— Все принадлежит нам, — сказала она.
— Все, — подтвердил он.
Урсула издала по-детски ликующий возглас.
— Как я рада! — воскликнула она с непередаваемым облегчением.
— И я, — сказал Беркин. — Думаю, надо поскорее покончить со всеми нашими обязательствами.
— Какими обязательствами? — удивилась Урсула.
— Нужно немедленно распрощаться со служебными обязанностями.
До нее наконец дошло, что он имеет в виду.
— Конечно, — согласилась она.
— Нужно уволиться, — продолжал Беркин. — И уехать отсюда как можно быстрее.
Урсула взглянула на него с сомнением.
— Но куда? — спросила она.
— Не знаю. Куда глаза глядят.
И вновь в ее глазах был вопрос.
— Я была бы счастлива и в доме у мельницы, — сказала она.
— Он будет напоминать о прежней жизни. Давай сменим обстановку.
Его голос был таким нежным и беспечным, он кружил ей голову. И все же она мечтала о жизни в долине, заросших садах, тишине. Ей хотелось также и блеска, аристократического, экстравагантного. Предлагаемое Беркином скитание казалось проявлением неугомонности, неудовлетворенности.
— Куда ты предлагаешь уехать? — спросила она.
— Не знаю. У меня такое чувство, что раз я встретил тебя, нам надо пуститься в путь — куда-нибудь подальше.
— Но куда? — взволнованно повторила Урсула. — В конце концов, мир только один, и по-настоящему далеких мест нет.
— И все же мне хочется уехать с тобой — в никуда. Пусть это будет путешествие в неведомое. Место назначения — неизвестно. Покинем обжитые места и найдем именно наши.
Она по-прежнему размышляла.
— Видишь ли, любимый, — сказала она. — Боюсь, что мы всего лишь люди, и потому должны принять тот мир, который нам дали, — ведь другого нет.
— Нет, есть, — возразил он. — Есть место, где мы будем свободными, где необязательно носить много одежды, а может, и вообще ничего не надо носить, где мало людей, а те, кто там живет, многое повидали и теперь принимают вещи такими, какие они есть. Там можно быть самим собой, не волнуясь по этому поводу. Есть такое место, где всего один-два человека…
— Но где оно? — вздохнула Урсула.
— Где-то — где угодно. Давай искать. Вот чем надо заниматься — искать.
— Да, — согласилась Урсула. Мысль о предстоящем путешествии щекотала ей нервы. Все же для нее это было только путешествие.
— Чтобы быть свободными, в свободном краю, в окружении нескольких людей!
— Да, — задумчиво отозвалась она. «Окружение из нескольких людей» несколько ее опечалило.
— Но главное, конечно, не место, — продолжал Беркин, — а идеальные отношения между нами и остальными — совершенные отношения, при которых мы — ты и я — были бы свободны, находясь вместе.
— Да, любимый, да, — сказала Урсула. — Ты и я. Ты и я, ведь так? — И она протянула к нему руки. Он подошел к ней и, нагнувшись, поцеловал. Ее руки вновь обняли его, ладони легли на плечи и медленно поползли вниз, к спине, — они двигались медленно, ритмично, возвращаясь назад и снова пускаясь в путь, все ниже и ниже по спине, таинственно надавливая на бока и поясницу. От сознания безграничности сокровищ, которые никогда не уменьшатся, у нее закружилась голова, это было похоже на обморок, на смерть от этого удивительного обладания — несомненная мистика. Он полностью, безраздельно принадлежал ей, и оттого сама Урсула как бы исчезла. Она продолжала сидеть на стуле, ее руки ласкали его, и в то же время она отсутствовала.
Беркин снова нежно ее поцеловал.
— Мы никогда больше не расстанемся, — тихо шепнул он. Урсула ничего не ответила, но ее руки еще крепче надавили на таинственный темный источник в нем.
Выйдя из обморочного состояния, они решили без промедлений послать прошения об увольнении. Урсула настаивала на этом.
Беркин позвонил и попросил принести обычной почтовой бумаги. Официант убрал со стола.
— Сначала ты, — сказал Беркин. — Напиши свой домашний адрес, поставь дату, теперь обращение: «Начальнику отдела образования, муниципалитет. Сэр…» Ну как там… Не знаю точно правил. Кажется, тебе можно уволиться прежде, чем пройдет месяц. Как бы там ни было — «Сэр, прошу освободить меня от обязанностей преподавателя школы Уилли-Грин. Буду очень признательна, если Вы сделаете это как можно скорее, не дожидаясь конца установленного месячного срока». Все. Написала? Покажи мне. «Урсула Брэнгуэн». Очень хорошо! Теперь я напишу. В моем положении следует уведомлять об уходе за три месяца, но я сошлюсь на нездоровье. Все будет как надо.
Он сел за стол и написал прошение об отставке.
— Надо подумать, отправлять ли их из одной почты. — задумался Беркин. — «Какое совпадение!» — скажет Джек, получив наши идентичные письма. Доставим ему это удовольствие или нет?
— Мне все равно, — сказала Урсула.
— Все равно?.. — Беркин размышлял.
— Это ведь не имеет значения?
— Не стоит давать пищу их воображению. Твое письмо отправим отсюда, мое — чуть позже. Не хочу, чтобы они строили предположения на мой счет.
Он смотрел на нее необычно твердым и открытым взглядом.
— Ты прав, — сказала Урсула.
Обращенное к нему лицо сияло. Оно было таким открытым, что казалось, он мог шагнуть и сразу оказаться в эпицентре сияния. На лице Беркина отразилось смущение.
— Поедем? — спросил он.
— Как хочешь, — ответила она.
Они покинули городок и вновь покатили по ухабистым проселочным дорогам. Урсула уютно устроилась подле Беркина, согреваясь идущим от него теплом, и всматривалась в разворачивающиеся впереди смутные вечерние пейзажи. То это была проложенная среди лугов широкая старая дорога — сказочно-волшебная в зеленовато-призрачном освещении, то уходящие ввысь деревья, то кусты ежевики, то стены склада или амбара.
— Ты пойдешь на ужин в Шортлендз? — неожиданно прервала молчание Урсула.
Беркин вздрогнул.
— Бог мой! В Шортлендз! Ни ногой! Что ты! — отозвался он. — Кроме того, уже поздно.
— Куда же мы едем? На мельницу?
— Если хочешь. Но такую волшебную ночь жаль проводить в доме. Не хочется ничего менять. Вот бы остаться в полной темноте. Нет ничего лучше внезапно наступившей тьмы.
Урсула сидела в автомобиле, не переставая изумляться происходящему. Машина покачивалась и подпрыгивала на ухабах. Урсула знала, что не может расстаться с ним, тьма цепко держала обоих, она их поглотила, и с этим ничего нельзя поделать. Кроме того, ей таинственным образом открылась темная нежность его чресл, сладость под темным облачением, и в этом знании было нечто от неизбежности и красоты судьбы, к которой стремишься и принимаешь полностью.
Беркин вел машину, сидя неподвижно и прямо, как египетский фараон. Да он и сам ощущал, что сидит в позе древнего владыки, — такие позы видишь сейчас на подлинных египетских резных изображениях, — он чувствовал в себе ту же таинственную силу, что была в них, на губах играла та же смутная, непостижимая улыбка. Он знал, что такое, когда по твоей спине, чреслам и бедрам движется удивительный, таинственный мощный поток, сила которого так велика, что оставляет тебя недвижимым, и только лицо окрашивает легкая, смутная улыбка. Он знал, что такое, когда пробуждается и набирает мощь вторая половина твоего существа, глубокий плотский разум. Сейчас он попал под абсолютную, таинственную власть этого источника, волшебного, мистического, разрывающего тьму как электричество.
