— Вы посылаете самолет в Гульзакандру, сир? — спросил Керфоро, не в силах скрыть свое изумление. — Вы передаете его в распоряжение Фульбры?
— Нет, — терпеливо сказал Мелькарт. — Я полечу на нем в Гульзакандру и оставлю его в своем распоряжении. Я намереваюсь стать героем войны. Если повезет, сражение будет выиграно еще до того, как мы туда прилетим, но даже если нет… самолет — оригинального имперского образца. Это лучший из имперских оригиналов, сохранившихся у нас, и его старательно поддерживают в исправном состоянии. Мы на нем будем вполне в безопасности.
— Мы? — испуганно повторил Керфоро.
— О, не ты, — ответил Мелькарт, у которого столь очевидная трусость вызвала отвращение. — Я возьму Форха и лучших дворцовых телохранителей.
Керфоро все еще смотрел на него в изумлении. Тишину нарушил долгий протяжный крик боли, лишь слегка заглушенный толстыми стенами тюрьмы. Кто-то явно развлекался. Мелькарт улыбнулся, но в его улыбке не было веселья. В отличие от Рагана Баалберита Керфоро не боялся высоты, но было что-то в самой идее полета — даже на лучшем образце оригинальной имперской техники — что приводило его в ужас. Мелькарт летал на самолете четыре раза, каждый полет занимал меньше часа, но боялся он только в первый раз и то лишь немного. Ему нравилось летать. Каким бы правителем он был, если бы ему это не нравилось?
— Мой дед рассказывал мне истории о скиммерах, — сказал Керфоро, пытаясь говорить весело и беспечно. — Но это были легенды, которые он слышал от своего деда, легенды о лучших воинах Императора. Ваш самолет не боевая машина — это просто транспортное средство. Вы уверены, что он выдержит двенадцатичасовой перелет, ваше превосходительство? Вы уверены, что будет безопасно лететь на нем в зону военных действий?
— Стрелять во врага я предоставлю солдатам Фульбры, — устало сказал Мелькарт. — Смысл в том, что я лично прилечу, чтобы поддержать генерала. Я так заинтересован в его победе, что решил взять под личную ответственность выяснение обстоятельств провала операции «Зонд». В конце концов, я именно такой губернатор, в поддержке которого генералы могут быть уверены. Я — губернатор, который заслуживает верности всех своих подданных.
— Но если вы не сможете выяснить, что случилось с пропавшими грузовиками, сир? — произнес шпион в явном недоумении.
— Какая разница, что случилось с грузовиками? — отмахнулся Мелькарт. — Смысл в том, что все в Состенуто увидят, как я лечу на помощь генералу Фульбре. Мы сделаем над городом два круга, чтобы уж точно все увидели. Одного зрелища самолета будет достаточно, чтобы ввергнуть большинство из них в благоговейный трепет. Новость о том, что я на борту, мгновенно пресечет все злонамеренные слухи, распространяемые агентами Баалберита. Когда я улечу — и когда генерал Фульбра вступит в решительное сражение с еретиками Гульзакандры — всякие подробности уже ни для кого не будут важны. Я вернусь с известиями о нашей великой победе, о которой я объявлю лично с моего балкона… и этот триумф послужит моим целям, как в том случае, если произойдет чудо, и Имперский Флот установит контакт с нами, так и в случае, если мы будем предоставлены сами себе и сами станем вершить свою историю. Это великолепно. Почему ты еще сидишь здесь? Почему не идешь на аэродром?
Керфоро вскочил со стула, его лицо неожиданно прояснилось, когда он вспомнил, что ему отдан приказ — и, как минимум временно, не грозит гнев его повелителя. Он поспешно выбежал из комнаты.
«Жаль, что шпион не застанет самое интересное на вечеринке», подумал Мелькарт. Впрочем, похоже, он сейчас не очень в настроении развлекаться. Самому губернатору тоже сейчас было не до развлечений, когда назревали такие важные события.
Когда Керфоро ушел, Мелькарт приказал одному из охранников разыскать губернаторского водителя — пусть прекращает развлекаться и подгонит машину к запасному выходу из тюрьмы. Если охранник и был удивлен, то никак этого не проявил.
Готовясь уезжать, губернатор все сильнее ощущал радостное волнение.
«Я слишком долго составлял планы и слишком много поручал другим», подумал он. «Я уже забыл, как это приятно — быть человеком действия. Но раньше я всегда был человеком действия, пока не слишком увяз в политике. Следовало запланировать эту экспедицию с самого начала. Это именно то, что мне нужно».
Спеша по коридорам тюрьмы, он услышал новый хор воплей, вырывавшихся из глоток заключенных, подвергаемых пыткам. Это была музыка для его ушей. Он ощутил приятное чувство удовлетворения при мысли о развлечениях, которым будут предаваться его самые верные сторонники этой долгой ночью, и о том, что это поощрение еще больше укрепит их верность. Впрочем, он был рад, что у него сейчас были более важные дела. Пытки заключенных, неважно насколько изобретательные, были слишком легким занятием, чтобы считаться интересным развлечением, особенно для человека действия.
Он приказал водителю ехать в Имперский дворец, чтобы собрать вещи, взять с собой телохранителей и организовать эскорт мотоциклистов, но долго задерживаться там не стал. Уже через час его машина снова мчалась по ночным улицам, ее сопровождала еще одна машина эскорта и шесть мотоциклистов. Мелькарт сидел на заднем сиденье рядом с начальником своих телохранителей Торольдом.
Путь по улицам города был не таким гладким, как мог бы быть. Имперские колонисты, высадившиеся в Калазендре, значительно улучшили дороги Состенуто еще в первые годы их жизни здесь, но впоследствии ремонт дорог был оставлен на туземцев, тогда как имперские инженеры были заняты, участвуя в новых завоеваниях. Центральные улицы города были еще в хорошем состоянии, но, насколько помнил Мелькарт, чем дальше районы были от центра, тем хуже в них были дороги.
«То же самое и со зданиями», подумал Мелькарт, глядя на витрины магазинов и фабрики. В этом районе не строилось ничего нового уже больше ста лет, потому что все знали, что новые здания гораздо хуже — как по конструкции, так и по качеству — чем те, которые построили невольные колонисты. Хотя были построены заводы, чтобы производить копии машин, которые привезли с собой имперские исследователи, эти копии всегда были плохими, а копии копий — еще хуже.
Люди Баалберита верили — или притворялись, что верили — что постоянное ухудшение качества техники происходило в основном из-за того, что техножрецы двести лет назад безупречно читали молитвы и проводили ритуалы, а современные техножрецы так и не смогли достигнуть этой безупречности, но Мелькарт относился к этому скептически. Он был склонен больше винить плохое качество местного сырья, чем недостаточную квалификацию техножрецов. Не то, чтобы это было особенно важно; какова бы ни была причина, несомненным был факт, что потомки колонистов не могли предотвратить медленное, но неуклонное ухудшение их уровня жизни и материальных благ.
В настоящее время грань, отделявшая образ жизни большинства так называемых имперцев от образа жизни богатых горожан туземного происхождения, стала воистину очень тонка. Империум все еще сохранял монополию на автомобильный транспорт, но машин на дорогах Состенуто было так мало, что это было весьма несущественным различием для всех, кроме штаба губернатора и армии.
Мелькарт смотрел из окна машины на улицы, по которым проезжал, пытаясь изо всех сил гордиться своей столицей, но это было не так легко, как ему хотелось бы. Сейчас машина уже проехала центр города, где имперские колонисты строили здания в соответствии с присущим им чувством благородного величия, и по обочинам дороги стояли дома, которые туземцы строили для себя, используя камень, цемент и дерево в беспорядочных сочетаниях. Улицы были освещены — если были освещены вообще — дымящими масляными фонарями, а люди, ходившие по ним — в таком городе, как Состенуто, улицы всегда были полны людей, даже ночью — эти люди в основном были бедными, уродливыми, пьяными и скверно одетыми.
Днем туземцы больше пытались подражать манерам имперцев, изо всех сил притворяясь, что они тоже могут быть добродетельными, дисциплинированными и верными великой идее порядка и цивилизации, но по ночам вековая привычка к лени и распущенности брала свое. Им следовало быть куда более благодарными за те усилия, которые предпринял Империум, чтобы спасти столь многих из них от жестокой тирании повелителей шабашей, которые были их первоначальными правителями, но Мелькарт полагал, что многие туземцы втайне тоскуют о старых доимперских временах, абсолютно забыв, какой зверски жестокой, опасной и полной скверны и деградации была жизнь их предков.
Насколько Мелькарт знал, в Состенуто больше не осталось действующих культов или шабашей, но в одном он был полностью согласен с Баалберитом — что скверна Хаоса хитра, коварна и трудноуловима. Люди, которые оборачивались, глядя на проезжающий мимо автомобиль со смесью враждебности и любопытства в хищных глазах, были жертвами очень дурной наследственности. Неважно, насколько старательно они пытались, они так и не смогли стать убедительными примерами нравственности и благочестия. И как бы часто Инквизиция ни проводила чистки, народ так и не стал полностью чистым, и, похоже, никогда не станет.
