— Тащишь ее за машиной?
— Тащу.
— Зачем?
— Отец ему приказал, чтобы забирал все, что немцы украли, — злорадно подсказал Вихура.
— Молоко — вещь хорошая, — сказал Густлик, желая разрядить напряжение. — А еще лучше было бы седло достать.
— Перестаньте острить!..
— Хорошо, Янек, не будем, — успокоил его Елень.
— Отвяжи, — приказал Кос.
— Она не привязана, я ее за веревку держал.
— Брось. Оставь.
— В лесу? Волки сожрут.
— Ее раньше солдаты на гуляш переделают, — шепнул Вихура Лидке.
— А здесь есть волки? — спросила девушка и внимательней, чем прежде, посмотрела вокруг. Вверху светились на солнце медные стволы сосен. Внизу, в тени, носился Шарик, вынюхивал лесные запахи. Звенели влюбленные синички-самцы, а в косых столбах солнечного света кружилась мошкара.
— Так зачем ты ее из деревни потащил? — разозлился Кос.
— Потому что там ни одного человека, а нельзя, чтобы корова была недоеная, — деловито начал объяснять Томаш. — Молоко ее распирает...
— Какого черта ты в армию пошел?!
— Отец приказал, — пожал Томаш плечами.
— Принесла тебя нелегкая на мою голову. Или оставим эту скотину, или...
— На мясо ее — и дело с концом, —• предложил Вихура, выразительным жестом поднимая автомат.
Шарик, сновавший по следу, вдруг остановился и громко пролаял, чтобы обратить на себя внимание. Глухо ворча, он стал как вкопанный на неподвижных ногах с горизонтально вытянутым хвостом: делал стойку, чуя какого-то крупного зверя, укрывшегося в густом ольховом кустарнике.
Янек обернулся на звук предостерегающего лая и, прикрывая ладонью глаза от солнца, стал внимательно вглядываться в кусты.
— Ты спрашивала, есть ли здесь волки... — сказал Вихура Лидке, а потом повернулся к Косу: — Дам-ка я очередь по кустам, убью или спугну.
— Подожди, — Янек жестом показал шоферу, чтобы тот опустил вниз ствол автомата, поднятого для выстрела.
В кустах что-то шевельнулось, Вихура сделал шаг в ту сторону. Взглянул, смотрит ли Лидка, и, желая щегольнуть своей меткостью, стал медленно подтягивать приклад автомата ближе к плечу. Шарик издал короткий лай, прыгнул вперед и спугнул выслеженного зверя, который выбежал из кустов в можжевельник.
Вихура вскинул автомат.
Янек, все время пристально смотревший туда из-под ладони, молниеносно подскочил к шоферу, и в тот момент, когда тот нажал на спуск, Янек ударил по стволу его автомата снизу вверх. Очередь прошлась по кронам деревьев, срезала листья, ветки.
Шарик бросился за беглецом, двумя прыжками без труда опередил его, преградил путь и, глухо ворча, оскалил зубы.
— Стой, Шарик, стой! — приказал Янек, бросаясь к нему.
Перебросив автомат за спину, он бежал с вытянутыми руками и кричал:
— Не бойся, малыш!
Маленький, самое большее семилетний, мальчик был испуган: он тяжело дышал, а по грязному лицу его текли слезы. Он боялся собаки, которая была у него за спиной, боялся человека, бежавшего к нему из танка. Он взглянул в сторону и бросился туда, но путь ему преградил стрелявший в него человек, который и сейчас держал в руках автомат.
— Эй, хлопец! — кричал Вихура. — Зачем убегаешь?
— Мы ничего тебе не сделаем, — успокаивал его Янек. — Помоги, — обратился он к Густлику, подбегавшему большими шагами.
Ребенок завертелся на месте и, стремясь избежать ловушки, побежал в сторону Еленя. Силезец, на вид такой неуклюжий, быстро вытянул руку и схватил малыша за плечо. Мальчик весь изогнулся, как ласка, ухватился за комбинезон и вцепился зубами Еленю в палец. Густлик отдернул руку, схватил мальчишку левой рукой за одежду и поднял вверх, как собака поднимает щенка за загривок.
— Кусаешься? А что я тебе плохого сделал? — заговорил он беззлобно.
Неся беглеца к танку, он посасывал ранку, сплевывал и показывал мальчишке кровоточащий след от зубов. А тот брыкался, старался еще раз схватить руку Густлика, укусить или ударить.
Елень подошел к грузовику, сев на ступеньку кабины и поставив мальчишку на землю, зажал его между коленями и взял за локти.
— Веснушчатый, как индюшачье яйцо, и злой, как крыса, — заявил Вихура и тут же добавил: — От немцев небось добра не видел. Поэтому такой дикий...
Все подбежали к грузовику и окружили ребенка тесным полукругом.
— Ему было пять или шесть лет, когда его вывезли, — подсчитала Лидка, стоявшая, опираясь на крыло грузовика. — Наверно, потерял мать.
— Или эти сволочи ее убили, - сказал Янек. — Он голодный, надо его накормить.
— Я ему сейчас молочка... — обрадовался Томаш. — Хорошо что есть Пеструшка...
— И хлеба отрежь, — кивнул головой Густлик, поднимая укушенную руку.
Мальчишка, видимо, подумал, что его собираются бить, в его глазах было отчаяние, а лицо — без кровинки. Даже веснушки на носу и те побледнели. Потеряв всякую надежду убежать, мальчишка пытался плюнуть на Еленя, но, когда огромная лапа Густлика легла ему на голову и начала гладить его по волосам, он притих.
— Могло быть и шесть. Помните ту женщину из Гданьска? — вспомнил Кос и вдруг с надеждой в голосе заговорил: — Маречек... Тебя зовут Марек?
Мальчик не реагировал на голос, но под прикосновениями руки Густлика начинал успокаиваться. Он еще не до конца верил, но лицо его уже таяло в тепле ласки.
— Идет трубочист по трубе... — начал показывать Гжесь, переплетая пальцы.
— По лестнице, — поправил его Елень.
— По лестнице, шлеп, он уже в трубе. — Саакашвили вывернул ладони, и действительно — из середины торчал большой палец правой руки и комично подергивался.
Малыш фыркнул от смеха, но тут же опять стал серьезным, с сомнением оглядел окружающих и неожиданно разразился по-детски неудержимым плачем.
— Гу-гу, — загудел Елень, порылся в кармане и протянул Гжесю игрушку, которую грузин получил в рождественском подарке, когда они еще лежали в госпитале под Варшавой, а потом проиграл в «махнем».
Саакашвили отвернулся, завел лягушку ключиком и, опустившись на одно колено, поставил на другое заводную игрушку. Отпустил ее, поймал и опять отпустил.
Мальчик еще всхлипывал, но щеки у него уже порозовели, веснушки потемнели. Он начал улыбаться. Густлик разжал колени, выпустил его. Ребенок сделал полшага вперед, захлопал в ладоши и протянул руку.
— Гиб мир! О, гиб мир дизен фрош14.
При этих словах все застыли. Лягушка упала с колена Григория на траву и лежала там вверх брюхом, все медленнее двигая своими лапками.
Вернулся Томаш с толстым куском хлеба в одной руке и полным молока солдатским котелком в другой. И остановился, удивленный этой сценой. Только мальчик не почувствовал еще происшедшей перемены. Он доверчиво посмотрел на Черешняка, сглотнул слюну, глаза у него округлились при виде еды, и он робко попросил:
— Мильх. Брот1.
— Фриц? — спросил Томаш.
— Швабский сын, — процедил сквозь зубы Вихура.
И опять все замолчали. Григорий торопливо, неловко спрятал игрушку в карман. Наконец Янек, глубоко вздохнув, выдавил из себя одно слово:
— Ребенок...
— Ребенок, — как-то неуверенно протянула Лидка вслед за ним.
Кос взял из рук Черешняка хлеб и дал мальчику. Томаш поставил котелок Густлику на колено.
— Придержите, пан плютоновый, а то слишком полный.
— Как сказать, чтобы он пил? — спросила Лидка.
— Тринке, — объяснил Густлик.
— Тринке, — повторила девушка и, неумело складывая фразу, спросила по-немецки: — Как тебя зовут?
Глаза у мальчика смеялись, он ел и пил и быстро, вежливо ответил:
— Адольф.
— Тьфу, холера! — выругался Вихура. — Хорошенькое имя! Ты, малый, и это умеешь: хайль Гитлер?
Вихура хотел поднять руку в гитлеровском приветствии, но Янек схватил его за руку.
— Помолчи, хорошо?
Тем временем малыш, все еще улыбаясь и не переставая жевать хлеб, поднял кверху руку в ответ на приветствие. Однако жест этот не был грозным, напротив, он был смешон, как смешны движения обезьянки, которая строит перед зеркалом гримасы, подражая шакалу.
Янек рассмеялся и развел руками.
— Друзья, спасайте, я уж и не знаю, что делать. Сначала Черешняк и корова, а теперь вот этот мальчишка. Нам приказано завтра вечером быть в штабе армии, а еще порядочно ехать. Что будем делать?
— В лесу их не оставишь, — сказал Густлик.
— Грузовиком до Гданьска — и чтобы машина тут же вернулась, — предложил Григорий.
— Мне возить корову? Может, уж лучше сразу в Студ-зянки, в коровник к Черешняку? — разозлился Вихура. — А этого сопляка к папочке в Берлин?
— Нет, конечно же не в Гданьск, — вслух размышлял Кос, — но надо кого-нибудь найти, кому их отдать. А потом уже полный вперед.
Легко сказать — кого-нибудь найти. В апреле 1945 года трудно было найти на кошалинской земле деревню с людьми. Солнце уже поднималось к полудню. Медленно шлепали гусеницы, медленно продвигался «Рыжий» по дороге между темными, незасеянными полями. На башне рядом с Густликом и Янеком сидел найденный мальчик, доедал очередной кусок хлеба из муки, привезенной Вихурой в Гданьск.
