Я оцепенела.
Расколота пополам.
Парализована шоком.
Джона смотрит на меня, умоляет, его глаза безумны, а рубашка забрызгана красными пятнами.
Кровь Маккея.
Нет, нет, нет.
— Я очень люблю вас обеих, — говорит он мне. — Поверь в это.
Он целует меня в макушку, прижимая к себе крепче, чем когда-либо. Как будто это последний раз, когда он меня обнимает.
Так и есть.
— Позаботься о маме, — говорит он сокрушенно.
Люди в форме врываются в комнату, когда я лежу на полу в своей спальне и меня тошнит.
Не сопротивляясь Джона идет с ними.
Он сдается.
Запястья в наручниках, взгляд на мне. Моего брата выводят из спальни, пока мама беспомощно хватается за его лодыжку, а он говорит ей, что любит ее, что все будет хорошо.
Я смотрю на нее, обессиленную на бежевом ковре. Она не перестает кричать.
Мы уже проходили через это раньше, но ее крики звучат по-другому.
В ту ночь, когда Джона вернулся домой весь в крови после того, как Эрин и Тайлер были найдены убитыми, она быстро пришла в себя, вселив в себя каплю надежды и самообладания.
«Ты не делал этого, Джона», — сказала она, повторяя это снова и снова. — «Все будет хорошо. Я вытащу тебя. Это недоразумение. Ужасная трагедия, но я все исправлю. Я все исправлю, Джона».
Этот крик другой. В нем нет надежды, которая сочилась бы с его губ или кровоточила в неровном тембре. На этот раз есть свидетели преступления Джоны.
На этот раз она не сможет ничего исправить.
Каким-то образом мне удается подняться на дрожащие ноги, которые несут меня к разбитому окну. Опускаю взгляд на свою окровавленную одежду и царапины на коже от разбитого стекла. Поднимаю перед лицом руки, окрашенные в темно-красный цвет. Это фильм ужасов.
Мой фильм ужасов.
Медленно поднимаю глаза на происходящие на другой стороне улицы. Повсюду полицейские машины. Машины скорой помощи. Шеви стоит на обочине дороги, скрестив руки, на его серо-металлическом комбинезоне несколько пятен крови. Он разговаривает с офицером полиции, пока тот делает пометки в блокноте.
И Макс.
Он сгорбился на крыльце своего дома, опустив лицо на руки, покрытые красными пятнами, его плечи трясутся. Мое сердце падает к ногам, оставляя за собой еще больше красных пятен.
Я хочу побежать к нему. Быть рядом с ним. Обнять его и отмотать назад последние несколько месяцев этого фильма ужасов.
Но я в главной роли — злодейка.
А он — беспомощная жертва.
Макс поднимает голову, когда офицеры окружают его и берут показания. Интересно, почувствовал ли он меня за мгновение до того, как наши взгляды встретились с расстояния в несколько ярдов?
Нескольких милей.
Он никогда не был так далеко от меня.
Слезы текут по моим щекам, когда я одними губами произношу: «Мне жаль».
Он качает головой, на его лице отражается столько боли, что я не могу вынести. Затем устремляет взгляд вперед, а офицер садится рядом с ним на крыльцо.
Спустя всего несколько месяцев после побега из камеры смертников мой брат возвращается в тюрьму.
Я сама посажу его туда, если придется.
***
Часы ползут за часами, пока не превращаются в дни.
Поездки в полицейский участок, допросы, изнуряющее горе, конкурирующее с оцепенением.
Мама не говорит. Она только плачет и готовит куриные запеканки. Подгоревшие запеканки. Недопечённые запеканки. Она готовит их каждый вечер в тишине, и я заставляю себя съесть несколько кусочков, пока мой желудок не начинает сводить тошнотой, затем тащусь в свою комнату. Я считаю, сколько дней прошло по количеству приготовленных запеканок.
Пять дней.
Пять дней с тех пор, как Джона убил Маккея.
Риккардо приходит, чтобы утешить мою скорбящую мать, а Бринн заходит со сладостями, чтобы утешить нас обеих.
Что касается меня, то каждый день я пытаюсь примирить противоречивые эмоции, бурлящие во мне. Глубокая скорбь по Максу пронзает до глубины души, оставляя зазубрины боли и растерянности. Но под этой скорбью кипит гнев, подогреваемый осознанием того, что Джона действительно был способен на такое насилие и тьму.
Он всегда был таким.
К гневу примешивается борьба чувств по отношению к моей матери. Я борюсь с досадой на то, что она, непоколебимо веря в невиновность Джоны, невольно стала соучастницей развернувшегося кошмара. Я не могу не чувствовать обиду, задаваясь вопросом, не затуманила ли ее слепая вера в него ее рассудок и не затянула ли она всех нас еще глубже в эту паутину сердечных страданий.
Неудачные запеканки служат напоминанием о той расколотой реальности, в которой мы сейчас живем. С каждым приемом пищи я ощущаю вкус горечи, перемещаясь по дням, словно призрак в собственном доме, слишком хорошо понимая, насколько сложна задача заново построить свою жизнь.
На пятую ночь я вздрагиваю в постели, когда слышу стук в недавно установленное окно в спальне, которое заменил для меня Шеви.
Мое сердце замирает.
Этого не может быть…
Я сползаю с кровати и подхожу к окну, мое сердце бьется в такт надежде.
Но когда выглядываю наружу, то ничего не вижу. Там никого нет.
Только мое отражение в стекле.
ГЛАВА 38
ЭЛЛА
Проходит месяц, и весна сменяется жарким летом.
Большую часть времени я остаюсь с Бринн, сплю в ее свободной спальне. Иногда пробираюсь в ее комнату по ночам и забираюсь к ней в постель, одиночество когтями впивается в меня, кошмары омрачают мои сны.
Она не прогоняет меня. Просто держит меня за руку, и мы плачем вместе.
На прошлой неделе Риккардо переехал к моей матери, так что я не чувствую себя слишком виноватой за то, что мне нужно пространство. Жить через дорогу от Макса было слишком больно. Жить в нескольких ярдах от места убийства было слишком тяжело для моего сердца, которое еще не до конца зажило.
Теплым июньским вечером я сижу за черным обеденным столом в эклектичном стиле и ковыряюсь вилкой в куске пастушьего пирога. Он напоминает коричневую кашицу, но те несколько кусочков, которые мне удалось проглотить, на вкус великолепны. Гораздо лучше, чем мамины запеканки.
Пит смотрит на меня через стол.
— Мы добавили морковь специально для тебя, — говорит он.
Мой желудок сжимается.
Карандаш в горшочке стоит на прикроватной тумбочке в комнате для гостей, как постоянное напоминание обо всем, что я потеряла.
— Спасибо. Я ценю это.
— Тебе стоит поговорить с ним, Элла-Белла, — говорит Мэтти.
Я резко вдыхаю, вилка со звоном падает на тарелку.
У меня сводит челюсти, руки дрожат, сжимаясь на коленях.
— Папочка, — перебивает Бринн, нежно прижимаясь своим коленом к моему. — Это сложно.
— Да. Это сложнее, чем собрать кубик Рубика в темноте. — Мэтти отправляет в рот зеленую фасолину. — Но нет ничего невозможного. Я это делал. Не это, конечно, боже правый. Я имею в виду кубик Рубика. Доказательство гордо красуется над нашей кроватью в стеклянной витрине.
Я невольно улыбаюсь.
— Я пыталась… но он сказал, что ему нужно пространство, — бормочу я. — И время.
Бринн ласково гладит меня по спине.
— Я думаю, нам всем нужно время, — говорит она срывающимся голосом. — Я все еще не могу поверить, что его больше нет. Не могу осознать, что он был здесь, а теперь его нет. И не только это. Мы остались с ужасной правдой о том, что он сделал перед тем, как уйти. — Она убирает от меня руку. — Мне кажется, что я скорблю о его потере во многих смыслах. У Маккея были свои недостатки, но я никогда не думала, что он… Боже, я никогда…
— Я знаю, — говорю я.
— А Макс… я даже не могу представить, как он все это переживает. — Слезы текут по ее щекам, когда она накалывает вилкой картофельное пюре.
Я видела Макса на похоронах.
Ну, это были скорее поминки. Тело Маккея еще не перестало быть уликой, поэтому дата похорон еще не определена. От одной только мысли об этом у меня внутри все переворачивается.
