Что касается того, что она не ощущалась разведчицей, тут я была более уверена, но это сложнее объяснить словами.
Она просто не ощущалась как разведчица.
Её свет обладал какими-то другими качествами. Он был не то чтобы мягким, но и не обладал той наэлектризованной, лазерно-острой агрессией, которую я ассоциировала с разведчиками. Он также ощущался более открытым, возможно, более прозрачным, чем свет большинства разведчиков.
Почему-то она показалась мне знакомой.
Поначалу я не могла определить, почему и кого она мне напоминала. Я знала, что никогда не встречала её — по крайней мере, с тех пор, как узнала, что я видящая, и получила доступ к фотографической памяти видящих.
Рядом с ней стоял мужчина.
Через несколько секунд я осознала, что уставилась и на него тоже.
У него были голубые глаза — очень, очень светлые бирюзово-голубые глаза, которые как будто сияли своим собственным внутренним свечением. Он был красив, его светло-каштановые волосы выгорели до блондинистых оттенков на солнце. Светлые волосы были настолько нетипичны для видящих, что я невольно уставилась на него, на черты его загорелого лица, которые настолько походили на человеческие, что почти напоминали мне Балидора.
Однако глаза выдавали в нём видящего даже более явственно, чем его рост. И ещё его манера двигаться, даже если не считать неподвижности его света, от которой захватывало дух.
Он тоже не ощущался слишком молодым.
Он мог быть как старше, так и моложе женщины; я до сих пор не понимала процесс взросления и старения видящих достаточно хорошо, чтобы хоть с какой-то точностью угадывать их возраст.
Я почувствовала очередную искру реакции в свете Ревика — более напряжённую, более многогранную. Я старалась не коситься на него, но ощущала где-то там извинение, почти угрызения совести, причём такие сильные, что они окрашивались страхом… может, даже паникой.
Затем он потянулся к моей руке, и я наконец взглянула на него, наполовину ожидая увидеть, что он пялится на Даледжема. Но нет.
Вместо этого он смотрел на женщину в центре группы, ту самую, на которую смотрела я — с зелёными как лес глазами и длинными прямыми чёрными волосами.
Ревик крепко сжал рукой мою ладонь, и его разум внезапно открылся, выпалив слова такой быстрой чередой, что разобрать её было почти невозможно.
«Боги, Элли, — послал он, и та паника по-прежнему нарастала в его свете. — Элли, дорогая. Мне так жаль. Бл*дь, я так сожалею, что не сказал тебе. Я не мог. Я не мог тебе сказать. Она заставила меня поклясться в этом. Когда ты только родилась, бл*дь, она заставила меня поклясться в этом. Я тогда ещё совсем тебя не знал. Я так сожалею, Элли. Прошу, прости меня…»
Я уставилась на него, хмуро поджав губы.
Сожалеет? О чём, чёрт возьми, он сожалеет? Что он не сказал?
Моё непонимание лишь усилилось, когда я обдумала его слова, затем проследила за его взглядом до зеленоглазой женщины.
В этот раз я задержалась на её лице.
И тут что-то щёлкнуло.
Теперь я не могла развидеть это, внезапно понимая, почему её худое лицо показалось таким знакомым.
Она выглядела как я.
Прокручивая в голове слова Ревика, я уставилась на неё, затем на высокого, светловолосого и голубоглазого видящего, который стоял рядом с ней и улыбался мне. Они оба были похожи на меня, пусть и по-разному. Я видела себя в их лицах и даже в их телах, особенно в её фигуре.
Затем до меня дошло, что они оба тоже смотрят на меня.
В смысле, они смотрят только на меня, игнорируя всех остальных в нашем отряде, включая Ревика.
Я также осознала, что у них обоих в глазах стоят слёзы.
В тот краткий момент времени и понимания боль рябью пронеслась по моему свету. Некая часть меня отреагировала прежде, чем мозг осознал происходящее, и воспламенила огонь в какой-то поломанной, окутанной тенями, потайной трещине в моём сердце, о существовании которой я даже не догадывалась.
Затем я сделала то же самое, что сделала Лили, когда впервые узнала меня.
Я разревелась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Глава 32
Матери и дочери. Часть 1
Не уверена, как именно мы очутились там, где очутились.
Такое чувство, будто меня кто-то вёл в каком-то тумане, будто люди разговаривали со мной, но я не могла осмыслить их слова. Ладони нежно тянули меня за собой, прикасались к моим рукам, плечам, вели меня вместе с группой. Я чувствовала пальцы Ревика, переплетавшиеся с моими.
Не знаю, отключилась ли я по-настоящему… или в буквальном смысле слова испытала провал в памяти.
Но какая-то часть меня определённо отсутствовала.
Когда я наконец-то смогла достаточно сосредоточиться, чтобы слушать или запоминать увиденное, я сидела на одеяле, расстеленном поверх травы. Вокруг меня лежали другие одеяла, и видящие сидели на них со скрещёнными ногами и на коленях, деля меж собой напитки и еду.
Я слышала, как они говорили о Дубае.
Я слышала, что они обсуждали покупателя в Дубае, который коллекционирует видящих из Списков Смещения. Я слышала, как они говорили о самих списках — Списках, которые, видимо, моя мать (в смысле, моя биологическая мать, о существовании которой я до сих пор не догадывалась) поместила в нью-йоркское банковское хранилище, чтобы я их там нашла.
Эта информация раз за разом прокручивалась в моей голове.
Она крутилась и крутилась, в некотором роде бессмысленная, но в то же время такая осязаемая, что мой разум невольно зациклился на ней как на самом важном. Моя мать составила, нашла или украла оригинальные Списки Смещения. Она поместила их в ячейку хранилища нью-йоркского банка, зная, что в какой-то момент я увижу сон и найду их.
А значит, что она же поместила туда книгу — книгу, которую никто не мог прочесть.
Я давно не думала о той книге. Я даже не знала, где она находится.
С таким же успехом она могла быть уничтожена, когда отель в Нью-Йорке подвергся натиску цунами, или же её могли потерять во время эвакуации.
Я уставилась на песок, стараясь думать сквозь это, заставить это что-то значить.
Я ощутила пальцы Ревика на своей коже и посмотрела на него, не в силах осмыслить его присутствие рядом с собой. Мы практически полностью заняли открытое пространство, хотя я не помнила, как мы сюда пришли — место располагалось сразу за поломанным рядом пальм, отделявшим нас от пляжа.
Я видела океан за изогнутыми грациозными стволами.
Это мог быть один из моих снов — как мы сидим здесь и смотрим на волнующийся океан.
Ревик устроился рядом со мной на одеяле, наши ноги соприкасались, его рука сжимала мою ладонь почти слишком крепко, а пальцы другой руки гладили меня по обнажённому предплечью. Я не пыталась высвободиться, но осознала, что уставилась на наши сомкнутые руки, словно они почти сбивали меня с толку вместе с гладящей ладонью, на которой было надето кольцо моего человеческого отца.
По другую сторону от меня и немного впереди сидела женщина с тёмно-зелёными глазами, которая так всматривалась в моё лицо, что глядеть на неё было тяжело. Она и мужчина с волнистыми выгоревшими на солнце волосами смотрели так, будто тоже не знали, что со мной делать.
Я не могла вынести эмоции, исходившие от них двоих.
В отличие от Лили, я испытывала сложности с тем, чтобы сделать это чисто из своего света и сердца.
Я ловила себя на том, что вместо этого пытаюсь думать, осмыслить это.
Списки. Она оставила Списки Смещения, чтобы я их нашла.
Я выбросила этот факт из головы, зная, что он не имеет значения. Моя голова болела. Я ощущала печаль. Я чувствовала проблески чувства вины, горя и иррациональности, словно даже просто сидя здесь с этими людьми, я предаю своих человеческих родителей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ревик их знал.
Я не была уверена, что чувствую по этому поводу. Наверное, ещё рано определяться со своими чувствами, но я ощущала в его свете панику, переплетавшуюся с парализующими угрызениями совести из-за того, что он мне не сказал.
