«Макс, Макс, я просто не могу продолжать, – писал Том после того, как перечислил все правки, которые необходимо было сделать, и добавлял: – Нам нужно было подождать еще шесть месяцев, но мы слишком рано вырезали эту книгу, точно Цезаря из чрева матери, как короля Ричарда, который явился в этот мир “наполовину негодным”».
Целую неделю Вулф работал над четырехстраничным письмом для Перкинса. После перечисления своих замечаний он рассмотрел замечания критиков, и каждое казалось ему нападением лично на него. В ответ на слова Марка Ван Дорена, сказанные год назад, что «публика вправе спросить мистера Вулфа, может ли он воздержаться от того, чтобы влезать в картину будущих книг», Том напомнил Перкинсу:
«Ты сам говорил, как, прогуливаясь с одной из дочерей по Центральному вокзалу, указал ей на двенадцать людей, которые могли сойти со страниц Диккенса, – реальных, как сама жизнь, и все же достойных того, чтобы стать частью вымышленной истории». Из-за того, что Бертон Раско заявил, будто у Вулфа нет чувства юмора, Том перечислил сцены, которые считал смешными. А его реакция на слова Клифтона Фэдимана, который задался вопросом, «правда ли, что Вулф мастерски владеет языком или все же язык – Вулфом?» – растянулась на несколько абзацев.
Он завершил первую часть своего письма, выразив надежду, что «мы обрели подлинный и великий успех и что, когда я вернусь, моя позиция значительно упрочнится. Если это правда и мы действительно преодолели этот ужасный, сотрясающий душу и сердце барьер проклятой “второй книги”, тогда я действительно верю, что могу вернуться к работе, будучи спокойным, сосредоточенным и полным сил и потенциала, чего я не мог достичь в эти неистовые, мучительные, полные душевных сомнений пять лет».
Той весной Луиза Перкинс решила совершить тур по Европе вместе со своими дочерями Зиппи и Пэгги. Вулф узнал об этих планах еще при их зарождении и попросил ее уговорить Макса тоже взять короткий отпуск.
«Единственное, что я заметил в Максе за последние несколько лет и что встревожило меня и показалось неправильным, – это растущее упорство, с которым он все глубже погрязает в бизнесе, проявляя временами, как мне кажется, чрезмерную заботу и зацикленность на делах, которые можно было бы поручить кому-то или решить менее утомительным способом», – писал он Луизе.
Он думал, что даже такой честный человек, как Макс, не чужд тщеславия, которое и заставляло его думать, что бизнес просто не протянет, если он исчезнет на несколько недель. Том верил, что Макс находился «на пике своих возможностей» и что лучшая работа все еще ждет его впереди.
«Будет трагедия, если окажется, что он притуплял и специально ослаблял свои огромные способности просто потому, что боялся воспользоваться шансом и дать себе возможность восстановить и пополнить свои силы», – писал Вулф Луизе.
Перкинс и намеком не показывал, что рассматривает вариант покинуть свой кабинет хотя бы на день. В тот же месяц он написал Элизабет Леммон:
«Я остаюсь здесь в полном одиночестве этим ужасным летом, но есть причины, почему я буду с нетерпением ждать этого события. Я не намерен делать очень много, но в то же время мне не придется делать ничего, чего я не хочу. Хотя, возможно, я пытаюсь сам себя одурачить». Но ему, несомненно, не пришлось бы ходить на вечеринки, которые они с Луизой очень часто посещали с тех пор, как переехали в Нью-Йорк.
Перед поездкой у Луизы Перкинс случился приступ генеральной уборки. Чтобы сжечь немного энергии, она решила перебрать книжные полки. Она заполнила книгами несколько бочек, а потом заплатила торговцу пять долларов, чтобы он увез их. Несколько недель спустя Дэвид Рэнделл, специалист Scribners по редким книгам, шел по Второй авеню, разглядывая витрины букинистических магазинов, и тут одна из них буквально заставила его подпрыгнуть. На витрине лежали дюжины книг, подаренных Максвеллу Перкинсу Голсуорси и другими именитыми авторами. Когда Макс узнал об этом, а Рэнделл вернулся, чтобы выкупить их, ему сообщили, что коллекция стоит пятьсот долларов.
«Мы договорились на двадцати пяти, – вспоминал Рэнделл годы спустя, – когда я сказал, что их продала не миссис Перкинс, а просто какая-то чокнутая горничная. Еще я сказал, что, если он не сбавит цену, мы с ним будем беседовать в суде».
Рэнделл вспоминал, как Макс тихо посмеивался над этим, качая головой, как если бы понимал, что на такое была способна только его супруга.
Лето Перкинса оказалось таким ужасным, как он и ожидал.
«Вы не представляете, как здесь одиноко по вечерам, – писал он Элизабет Леммон 28 июня 1935 года. – Днем я об этом забываю, но, когда люди просят меня сделать что-то по вечерам, я говорю, что не могу, а после жалею об этом. Но я жалел бы и в случае, если бы не смог выполнить много работы. Здесь так же плохо, как и в Балтиморе, когда вас там нет. И это хуже всего, потому что там я всегда мог надеяться, что случится чудо и вы появитесь».
Однажды вечером спартанский дух Макса возобладал и редактор сказал горничной, которая должна была за ним присматривать, что все, что он хочет на ужин, – это хлеб с плавленым сыром.
Женщина уставилась на него, а затем закатила глаза, будто решила, что он окончательно спятил, однако тем самым она и побудила Перкинса заказывать ей то же блюдо ежедневно.
Каждый вечер она топталась рядом, в изумлении глядя, как он ест свой скудный ужин. А Макс упрямо просил у нее хлеб с плавленым сыром.
«Итак, хлеб на века», – писал он Элизабет. На самом деле он частенько сбегал в обеденный зал отеля Barclay, где ужинал в полном одиночестве, но зато качественными блюдами.
Его одиночество было внезапно разрушено появлением старого друга. Ван Вик Брукс явился к нему внезапно и без предупреждения. Он выглядел так же хорошо, как и всегда. До недавнего времени Брукс пребывал в длительной депрессии. Перкинс был убежден, что друг никогда бы не пришел в себя, если бы не жена Элеанор, которая всегда была рядом, поддерживала семью и дом, ожидая, когда супруг снова встанет на ноги.
«Это один из самых лучших поступков, которые кто-либо когда-либо делал на моей памяти! И я не думаю, что найдется человек, достойный этого», – писал Макс Элизабет Леммон.
Достижением Брукса за последние пять лет была его удачная карьера – результат работы Перкинса. Долгие годы Макс считал его книгу «Жизнь Эмерсона» бревном, которое придавливало его карьеру. С его поддержкой Брукс смог закончить биографию уже к 1931 году, но это не избавило его от душевных мук.
Брукс все еще считал, что безнадежен как писатель и что нисколько не достоин печати. Перкинс и Джек Уилок читали рукопись, и оба постоянно повторяли автору, что она была «достаточно хороша» и что они уже с нетерпением ждут, когда Scribners ее напечатает. Когда Брукс поведал о своих обязательствах в отношении издательства E. P. Dutton and Company, Макс настоял, чтобы Ван Вик расстался с рукописью, а затем лично принес ее Джону Макре – издателю из Dutton. В это же время Перкинс связался с Карлом Ван Дореном из Литературной гильдии и уговорил попросить гильдию принять книгу как одну из выбранных ими. И Dutton, и гильдия согласились принять «Жизнь Эмерсона», но Брукс отказался пускать ее в набор. Макс попросил Уилока, которого считал самым близким другом Вана Вика, отправиться в «Четыре ветра», маленький частный санаторий в Катоне, Нью-Йорк, и попытаться вразумить Брукса.
– Мальчики ушли собирать ягоды, – сказал дежурный из «Четырех ветров», когда приехал гость.
Уилок отправился в лес и обнаружил Вана Вика с пустым ведром в руках. Брукс был молчалив и отстранен и смотрел сквозь Уилока, но все равно точно знал, зачем тот пришел.
Какое-то время они молча прогуливались среди репейников, пока Уилок не взмолился:
– Позволь гильдии напечатать книгу.
– Нет, – прорычал Брукс.
Уилок заверил, что они не захотели бы ее брать, если бы не были уверены в том, что она первоклассна.
– Она плохая, плохая, плохая! – крикнул Брукс, и Уилок ушел.
Перкинс виделся с Бруксом в течение нескольких месяцев и уговаривал его принять предложение. Очень медленно Ван Вик все же пришел в себя и в конце концов попросил Макса быть его издателем – только если «это возможно осуществить, не задев чувства мистера Макре, который был ко мне очень добр». Перкинс не представлял, как можно это сделать.
В 1932 году Dutton издало книгу. Она имела успех у критиков и решила финансовые проблемы Брукса. Ван Вик понял, что может зарабатывать на жизнь как писатель, и пришел в себя; его состояние наконец позволило ему стабильно писать в течение последующих тридцати лет. Когда он навестил Макса летом 1935 года, то был как раз на середине создания своего шедевра под названием «Расцвет Новой Англии». Два года спустя он получил за нее Пулитцеровскую премию и посвятил ее Максвеллу Эвартсу Перкинсу.
