И не было никакой лжи в ее словах – сейчас Диармайд и Кано стали для нее единым целым, далекий и недоступный слился с близким и своим, исчезнувший король явился в образе своего заблудшего воина. И она поняла, как могла старая Буи столетиями петь дремотную песнь светлому пятну продолговатой формы, в котором лишь угадывался силуэт спящего мужчины. И она опять запела:
– Спи! Несет тебя твой сон —Долог онВ ночи холодной.Я храню твой сон походный,БлагородныйДиармайд.
Да, двое стали одним, и этому одному принадлежала сейчас любовь Дары, принадлежала так же естественно, как если бы испокон веку женщине полагалось любить двух, слившихся в одного. Фердиад не мог прокричаться к ней, он был бессилен перед женщиной, охраняющей сон своего мужчины, – или же сид оказался там, откуда зов уже не слышен?
Зато стали слышны птичьи голоса!
Дара поняла – приближается море.
Парвая скованная цепочкой пернатая пара опустилась на ограждение беседки. И тут же сделалось светло. Море, придя, просочившись сквозь снег и лед, принесло с собой день – день без солнца, с полным отсутствием в небе какого-то светила, и все же ясный, все же настоящий.
Но Дара продолжала петь, удивляясь тому, как крепко запомнила слова безумной Буи:
– Дух – как отблеск на клинкеВдалеке,В стране бесплодной.Я храню твой сон походный,БлагородныйДиармайд.
Птицы же слетались и садились на деревянное ограждение, не задевая горящей свечи, и вдруг Дара поняла – это уже было однажды. Сто, двести, триста лет назад – но только не дерево, а жестяной потемневший подоконник, и не эти черные вороны с перламутровым отливом крыльев, и не красавицы-сороки, а сизые голуби, и не прилетели – должны были прилететь к ней от того высокого окна, обрамленного цветущей черемухой, которое осталось в ее памяти образом истинной и недоступной любви.
Но все в этой жизни делается наоборот – и воспоминание о том, что не сбылось, окрасилось в иные цвета, пропиталось иными запахами, обросло иными подробностями, тогда лишь обрело плоть…
Плеск волн подтвердил это в меру печальное рассуждение Дары. И она, благодарная морю за его приход, продолжила колыбельную, выпевая уже не старухины, а свои слова:
– В мире лишь одна праваСиневаПучины водной!Я храню твой сон походный,БлагородныйДиармайд!
Однако любая дремотная песнь должна быть прежде всего тиха, Дара же, приветствуя море, возвысила голос – и проснулся Кано.
Он сел, протирая кулаками глаза, потом вскочил на ноги. Внезапно воцарившийся день не столько поразил его, сколько вода, подступившая к беседке.
– Что это? Озеро вышло из берегов?
– Это – море, милый. Оно пришло… – тут Дара прислушалась и действительно уловила голос моря, предлагавшего свою помощь. – Оно пришло за тобой.
– Ты думаешь?
– Оно знает, где Диармайд.
Так сказала Дара своему другу, но в гдубине души родилось иное понимание, наивное, но тоже имеющее право на жизнь: море прислал к ней сам Диармайд, как прислал в новогоднюю ночь… Но пока еще – не за ней…
– Правильно, Диармайд, – подтвердил Кано. – Непобежденный Диармайд. Ну, что же – это приказ, и я иду.
Он вышел на порог и поднес руку ко лбу, пытаясь понять, где кончается море и начинается небо. Дара смотрела на его спину, крепкую, покрытую мощными, хотя и несколько отяжелевшими мышцами. Он обернулся – потому что ощутил ее сдерживаемую тревогу. Но сути этой тревоги не понял – Дара беспокоилась о том, как он, постаревший, справится с испытаниями, ему же померещилось иное.
– Я все делаю правильно, не бойся за меня. В самых главных битвах мы сражались обнаженными, – сказал Кано. – И тела наши были покрыты синими узорами, чтобы устрашить врага.
Дара дважды кивнула – Кано, лишенный воспоминаний и оружия, Кано, воин-пес, готовился к главной битве, и именно теперь она ощутила ту любовь к нему, которой раньше не было и быть не могло. Такого она раньше не знала – острое мгновение пронзающей любви на берегу разлуки. Именно к Кано – сейчас в этом чувстве не оставалось места для Диармайда.
Оно возникло, наполнило душу и медленно-медленно стало таять.
Дара протянула другу «Змейку», рукоятью вперед.
– Тебе самой пригодится.
Без единого прощального слова Кано шагнул в воду, спустился по четырем ступеням, лег на волну и поплыл, поплыл, и рыжее облако его волос то исчезало, то возникало, стелясь над водой, и Дара глядела ему вслед, держа обеими руками знак благословения. И пела, пела!
– Да пребудет меч с тобойГолубойИ путеводный.Я храню твой сон походный,БлагородныйДиармайд…
Смысла в этих словах уже почти не оставалось – вот разве что и впрямь где-то в эти минуты спал утомленный странствиями Диармайд, и видел во сне море, и обнаженную женщину, и друга-воина, который плыл к нему. Имея во сне силу, которой он был лишен наяву, Диармайд всей душой пожелал помочь другу, ускорить миг встречи, и желание тут же воплотилось. А может, все было совсем иначе…
В тот миг, когда Дара забеспокоилась – ведь море представлялось ей бесконечным, а силы Кано – имеющими предел, она вдруг заметила в волнах темное пятно. Она вгляделась – это была небольшая лодка. Море не желало смерти Кано, так подумала она, и постаралось помочь. Море или Диармайд, впрочем, сайчас они для нее были неразделимы.
Лодочка – деревянный каркас из ясеня, обтянутый дубленой, пропитанной жиром, просоленной воловьей шкурой, с большой светлой заплаткой на боку, – была легка, и рыжий гигант не сразу туда забрался. Судя по тому, как он уселся на корме, весел в лодке он не нашел. И вскоре скрылся из виду, даже не обернувшись ни разу, как и положено мужчине, который оставил женщину и отправился на поиски своего короля.
Дара ощутила спиной ветер. Он устремился к лодке, подгоняя ее. Он вздыбил волосы. Он рванул из руки зеленое платье, которое она успела подобрать с пола беседки.
Дара, смеясь, разжала кулак – и платье полетело, упало на мелкие волны и поплыло вслед лодке, все больше сливаясь цветом с морской водой, пока от него не осталось и следа, пока синева не поглотила зелень.
Глава двадцать четвертая Песня Диармайда
К вечеру следующего дня Дара уже была в Москве.
Преподаватели Курсов умели заводить нужные знакомства – вот и в Ленинке у Дары была одна пожилая дама, умеющая найти, кажется, даже те манускрипты, что сгорели в Александрийской библиотеке. Но Дара не заглядывала так далеко – она хотела получить всего лишь издание семидесятых годов, и не издание даже, а самопальный перевод с французского, перепечатанный через один интервал и переплетенный в ледерин. Она знала, что в Ленинке есть один такой экземпляр, при ней Эмер, показывая на Курсах свой собственный, как-то случайно обмолвилась. Всего, стало быть, их в природе два…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
