— Девять лет.
На мою ногу влез черный с желтым жук-могильщик.
Авгур снова прикрыл голову, взял палку в правую руку и сказал:
— Твоя могила.
Потом знамения прекратились.
Итак, боги напомнили мне о бренности моего тела и попытались запугать меня. Я сбросил с себя жука-могильщика и сказал:
— Представление окончено, старик. Я не благодарю тебя за толкование примет, потому что это не принято. Здесь побывали пять богов, и только один из них, властелин молнии, мужского пола. Было три знамения, два указывали мне на место, а третье сказало о времени моей неволи. Но это были земные боги. Их знамения касались только жизни, хотя они и упоминали о смерти, потому что знают, что судьба человека — это его смерть. Эти божества подобны обычным людям, они связаны со временем и пространством и неотрывны от земли, несмотря на свое бессмертие. Но я хочу поклоняться богам, скрытым от нас туманом.
Авгур предостерегающе произнес:
— Не говори о них вслух. Достаточно знать, что они существуют. Никто не может познать их. Даже боги.
Я ответил:
— Для них не существует пределов. Земля не в силах удержать их. Именно они влияют на людей и властвуют над ними.
— Не говори о них, — снова предостерег меня авгур. — Они существуют. Этого достаточно.
Когда мы спустились вниз, туман рассеялся и выглянуло осеннее солнышко; слышен был шум города и рев скотины на базаре. Я очень устал и замерз. Реальная жизнь была тесна и неудобна, как плохо сшитая одежда. Ясновидение мое пропало. Я уже не видел, не чувствовал и не слышал так, как на вершине холма.
2
Мы снова вернулись на улицу, где жили этруски. Хозяин был чем-то взволнован и сразу сказал нам:
— Хорошо, что ты пришел, чужестранец. В моем доме происходят всякие странности. Я ничего не понимаю и не знаю, смогу ли оставить тебя и твою семью под своей крышей. Боюсь, это помешает вести дела, так как люди станут сторониться моего дома.
Рабы окружили его и кричали, что вещи сдвигаются со своих мест, домашний бог повернулся спиной к очагу, котлы и горшки на кухне ни с того ни с сего бряцают, а вертел стал крутиться так быстро, что жаркое упало в огонь.
Я сразу же побежал в пиршественную залу. Арсиноя примостилась на краю ложа и с покаянным видом грызла яблоко, а рядом с ней на скамье с бронзовыми ножками сидел сгорбленный старик, который указательным пальцем поддерживал свое правое веко. Слюна пузырилась у него в уголках перекошенных губ. На нем был потертый, с красной окантовкой плащ, видавшие виды сандалии. Заметив меня, он стал о чем-то быстро рассказывать, но хозяин перебил его и пояснил:
— Это один из отцов города, брат славного Публия Валерия, Терций Валерий. В последние годы на его долю выпали тяжелые испытания. Согласно закону, который предложил его брат и утвердил сенат, ему пришлось послать на смерть обоих своих сыновей. Он только что из сената. Толпа подняла там крик — народные трибуны отдали Гнея Марция, покорителя вольсков [43], под суд. Старик так расстроился, что потерял сознание, и рабы принесли его сюда, ибо до дома далеко и они боялись, что Терций Валерий скончается по дороге. Придя здесь в сознание, он увидел свою жену, хотя та умерла от горя после гибели сыновей.
Старик заговорил по-этрусски:
— Я видел свою жену, дотрагивался до нее руками и разговаривал с ней о вещах, о которых знаем только мы двое. Нет никакого сомнения — это была моя жена. Не знаю, как объяснить, только потом стало совсем темно и жена превратилась в женщину, сидящую передо мной.
Хозяин сказал:
— Я ничего не понимаю, я и сам только что тоже видел свою жену, которая сейчас гостит у родственников в Вейи, а до Вейи отсюда целый день пути. Я готов поклясться, что она ходила по атрию, поправляла статуи богов и проводила пальцем под лавками, проверяя, хорошо ли рабы вытерли пыль. Но как только я захотел обнять ее, она куда-то исчезла, а взамен появилась вот эта женщина.
— Он лжет, оба они лгут, — запротестовала Арсиноя. — Я все время спала и ничего такого не помню. Здесь был только старик. Он сидел и смотрел на меня, а изо рта у него текла слюна, но переспать со мной он не пытался, да у него бы ничего и не получилось.
Я рассердился:
— Своими фокусами ты способна перевернуть вверх дном любой дом; впрочем, я не исключаю, что богиня опять выбрала твое тело и поселилась в нем, когда ты спала, поэтому ты и вправду ничего не помнишь.
Терций Валерий был довольно образованным человеком и знал несколько слов по-гречески. Я повернулся к нему и сказал:
— Ты видел призрак, потому что ты сильно болен: Ты переволновался, и у тебя лопнул сосуд в голове, а от этого не слушается веко и омертвели губы. Жена же твоя явилась к тебе в облике моей жены. Она просила тебя заботиться о своем здоровье и не вмешиваться в дрязги, которые могут тебе только повредить. Именно так все и было, поверь!
Терций Валерий спросил:
— Ты врач?
— Нет, — ответил я, — но мой близкий друг был одним из лучших врачей на острове Кос. Он рассказывал об открытии некоего ученого: внутреннее повреждение головы воздействует на разные части тела. Твоя болезнь в черепе, и небольшое онемение лица только ее признак, но не она сама. Так говорят.
Терций Валерий подумал и сказал:
— Ясно одно — боги послали меня сюда встретиться с твоей женой и с тобой, чтобы успокоить мое сердце. Я своей жене верю. Если бы я раньше послушался ее оба моих сына были бы живы. Жажда славы ослепила меня, мне хотелось быть похожим на братьев, и я занялся общественными делами. Теперь мой очаг остыл, старость мою ничто не согревает, а богини мести нашептывают мне злые слова, когда я сижу один в темноте.
Он взял руку Арсинои в свою и предложил:
— Будьте гостями в моем доме. Хватит с меня тоски и волнений. Рабы не слушаются меня, управляющие обманывают, а родственники только и ждут моей смерти, чтобы получить наследство. Лучше я приму в своем доме двух посланных богами чужих людей, чем шумных римлян.
Хозяин отвел меня в сторону и предостерег:
— Это весьма уважаемый человек, у него обширные пахотные земли. Он давно уже впал в детство, и новый приступ не прояснит его разума. Я тоже не поверил бы в его видение, только со мной произошла такая же история. Ты навлечешь на себя гнев его родственников, если станешь его гостем.
Я немного подумал и сказал:
— Меня нелегко запугать, ибо я пережил и перевидал многое. Спасибо тебе за гостеприимство. Запиши на мой счет все, что я тебе должен. Я приму приглашение старика, а жена проследит, чтобы он лег в постель. Наша служанка будет за ним ухаживать. Таково мое решение.
Вскоре мы стояли во дворе старинного дома Терция Валерия. Прикованный к воротам раб-привратник был таким же старым и немощным, как его господин; крюк, к которому крепилась его цепь, давно уже вылетел из трухлявого столба, и он притворялся, что стоит на своем месте, только когда в дом приходили гости, все же остальное время ковылял по двору или по улице или грел на солнышке свое немощное тело.
Рабы внесли носилки прямо в атрий, и Арсиноя ласково разбудила Терция Валерия. Мы на его глазах дотронулись до очага и поприветствовали домашних богов, несколько даже переусердствовав, потому что приняли за изваяние божества и нелепую скульптуру, изображавшую мужчину и женщину, вспахивавших поле на упряжке волов. Никакой ценности она не представляла, просто Терцию Валерию нравилось смотреть на нее и показывать гостям, чтобы напомнить им об источнике своего богатства.
Мы приказали рабам уложить старика и принести миску с углями, чтобы согреть помещение. Они вернулись, таща за собой еще и рваные попоны и старые свалявшиеся овечьи шкуры, чтобы прикрыть ими больного. Он гордился своей неприхотливостью и прежде спал только на сеновале под одной жалкой попоной. Все указывало на то, что хозяйство его, которым занимались старые дряхлые рабы, пришло в упадок. Глубоко вздохнув, он откинулся на ложе и лег щекой на подушку, не забыв приказать рабам во всем слушаться нас, его гостей и друзей. Потом он попросил нас приблизиться, погладил по волосам Арсиною — и меня также, из вежливости. Арсиноя положила ему руку на лоб и велела поспать. Он уснул сразу же. Больше мы ничего не могли для него сделать.
Мы вернулись в зал и послали рабов на постоялый двор за Анной, Мисме и вещами. Слуги смотрели на нас неприязненно и делали вид, что не понимают. Тогда я прикрикнул на старшего раба, и тот склонил передо мной седую голову, сложил ладони и признался, что по происхождению он тиррен и все еще помнит этрусский, хотя его соотечественники в Риме стараются не говорить на родном языке после изгнания царя. Некоторые даже не учат детей древнему языку.
— Но, — добавил он, — самые знатные отправляют детей в Вейи или Тарквинии учиться хорошим манерам, старым обычаям и языку.
Когда рабы забрали носилки и ушли, к нам с Арсиноей подошел управляющий домом и сказал:
