Текст четырехстороннего соглашения достаточно известен. Было бы интересно разве что для ограниченного круга специалистов, а в общем скучно, займись я описанием генезиса отдельных его положений. Кроме того, каждый из трех участников встреч на вилле Хенцен попал бы, думается, в затруднение, если двадцать с лишним лет спустя ему предложили бы идентифицировать по памяти, кто первым какое слово произнес. Без преувеличения почти каждая формулировка писалась совместно.
Могу, однако, констатировать одно – колыбелью базовой концепции соглашения и его архитектуры была старая вилла в предместье Бонна. Жаль, что тремя годами позже ее снесли за ветхостью и с ней исчезла материальная память о становлении кирпичик к кирпичику одного из самых эффективных урегулирований послевоенного времени.
Можно договориться в узком составе. Но как плоды вашего творчества подать на официальный стол переговоров? Там ведь представлены еще две державы, которые, так считалось, не должны были догадываться о том, что совершалось на вилле Хенцен.
Первое условие называлось – конфиденциальность. Советской стороной она принималась с преувеличенной строгостью. Поэтому сигнал, поступивший от К. Раша, будто наш дипломат Ю. А. Квицинский, разговаривая в Западном Берлине с американским посланником Дж. Дином, выказал «повышенную осведомленность» о боннском обмене мнениями, вызвал переполох.
Один из способных молодых дипломатов, которого я, минуя несколько ступеней, сделал своим заместителем по 3-му Европейскому отделу, тот же час был затребован на ковер в Москву. Из его объяснений следовало, что посланник Дж. Дин наводящими и прямыми вопросами тестировал, насколько Ю. А. Квицинский в курсе собеседований на вилле Хенцен. Получалось, как в пресловутом анекдоте – в принципе верно, но… Так, во всяком случае, известили меня. Некоторые подробности, что не так давно назвал Ю. А. Квицинский, были мне тогда неведомы, если предположить, что подробности эти вообще существовали.
Вашингтон, похоже, подстраховывался. Если случится сбой и Париж с Лондоном потребуют удовлетворения, то виноватыми будут Москва и отчасти Бонн. Не отменять же правило, которое гласит: США за свою внешнюю политику не извиняются.
Или сбой уже произошел? М. Хилленбранд допустил досадную оплошность. В перерыве какой-то встречи с британским коллегой он, как передавал мне два десятилетия спустя Дж. Дин, забыл на столе копию телеграммы К. Раша. Английский дипломат «ненароком» заглянул в нее, и тройственные переговоры в Бонне перестали быть тайной. Американцам стоило больших усилий уладить инцидент так, чтобы все не полетело в тартарары.
О второй предпосылке удачного исхода еще предстояло сговориться. Как лучше распределить роли? Органичнее всего выглядел следующий вариант: П. А. Абрасимов покажет некоторые подвижки в советской позиции; французы и англичане не сочтут их достаточными; тогда американцы выступят модераторами. Или: К. Раш выдвинет обговоренное в Бонне предложение с несколькими запросными добавлениями; советский представитель возьмет его за основу с оговоркой, что ожидает готовности западных держав позитивно откликнуться на внесенный или вносимый наш проект. Ясно, полагаю, что и этот проект был бы предварительно прокатан втроем и заранее условлено, где и какие коррективы могли быть сделаны.
А. А. Громыко хочет лично удостовериться в надежности переплетений необычной конструкции, в солидности К. Раша как партнера. Надо встретиться. Где? Посол США не был в Сан-Суси и Цецилиенхофе. Почему бы не восполнить пробел в его познаниях. По пути туда можно будет сделать остановку в Потсдаме. Понятно, не в ресторане или официальном помещении, что вольно или невольно привлекло бы любопытных. Нужен неприметный, расположенный в тихом месте особняк.
Где тонко, там и рвется. Выявилось, что наши военные давным-давно сдали немецким властям все виллы и особняки, занятые в 1945–1946 гг. У гражданских ведомств их никогда не было. Со многими предосторожностями пришлось обращаться к руководству ГДР за содействием. Для чего понадобилось помещение, кто там разместится – не раскрывается. Прибудет высокопоставленный представитель из Москвы. Он проведет в Потсдаме несколько часов. Подробности – после его приезда.
Неказистый особняк сыскался. Наскоро побеленные стены, свежий лак на скверно отциклеванном паркете, обшарпанная обстановка. Единственное, что скрадывает неуют, – букет умело аранжированных цветов на столе.
Громыко в качестве хозяина приехал примерно за три четверти часа до назначенного времени встречи. Он проверяет, дошли ли распоряжения на места – К. Раша должны пропустить без проверки документов через КПП в Бабельсберге, обычно закрытом для движения. Министр не зря беспокоится. Он-то знает коварство «мелочей». Затем вопрос:
– Кому принадлежит сей храм? Ага, друзьям. После войны чуть ли не каждый наш генерал занимал по особняку, об интендантах и говорить нечего. Уверен, все задарма спустили. Американцы за трофейную собственность держатся, мы же от нее открещиваемся. Друзья не станут незримым третьим в нашей встрече?
П. А. Абрасимов энергично уверяет, что все проверено. Подвоха не предвидится. Сложные устройства за короткое время установить нельзя, а простые наши специалисты засекли бы.
У министра свои познания. Он что-то чертит в блокноте, потом дает мне прочитать:
– Ссылки на встречи с вами и Баром – при крайней необходимости. Наш обмен мнениями впишем в контекст четырехсторонних переговоров.
Посол США ждать себя не заставил. Уже неплохо. Церемония знакомства тоже не отняла много времени. Можно к делу. Громыко упирает на важность момента.
– Если США и СССР согласованно устремятся к общей цели, то урегулирование перестанет быть проблематичным. Конечно, не снимается задача убедить Англию, Францию и ГДР, но мне почему-то кажется, что совместными усилиями сделать это легче.
Все-таки министр классный дипломат. Не придерешься. Нужное выражено на понятном К. Рашу лексиконе. Непосвященному и в голову не придет, что позиции сопрягаются уже два месяца с гаком и сейчас надо организационно обеспечить переход «чертова моста».
Посол США немногословен. Как я ранее мог убедиться, он не сразу адаптируется. Раш подтверждает заинтересованность своего правительства в успехе берлинских переговоров и готовность практически сотрудничать с советскими представителями для расширения областей согласия и преодоления остающихся разногласий.
Гость оживляется, когда речь заходит о сценарии ближайших заседаний четырех послов. Раш и Абрасимов обговаривают детали, очередность их введения в оборот. Громыко чувствует себя режиссером-постановщиком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
