Вот бы кинокамеру сюда. Ни дать ни взять – драматический спектакль. Не в пренебрежительном или негативном смысле. Его необычность в том, что совмещают цели и синхронизируют поступки экспоненты различных сторон, поднявшиеся над повседневностью. Эпизод? Исключение или рождение новой традиции? Руководят ими убеждение или прагматизм? Этого не знает никто, кроме живой жизни, а ей только предстоит состояться.
Раш – актер под стать Абрасимову. Лишь крепкое рукопожатие выдает мне, что наши отношения кое-что значат. Для окружающих – протокольный жест.
Громыко аттестовал все это по высшей шкале оценок. После проводов гостя он заметил в разговоре со мной:
– Признаться, не ожидал, что Раш так чуток к оттенкам. Ему не надо пережевывать. Суровая школа за плечами. Теперь мне спокойней. Будем форсировать переговоры. Леонид Ильич торопит.
До Л. И. Брежнева дошли сигналы, что над коалицией сгущаются тучи. Оппозиция интенсивно обрабатывала либералов-депутатов в землях и бундестаге. В средствах не стеснялись и не экономили. Если вчера ставка делалась на смачивание во фракцию ХДС, то ныне предпочтение отдавалось заполучению голосов отдельных парламентариев на случай важных голосований. Складывалась гнетущая атмосфера неуверенности и взаимной подозрительности. Правительство В. Брандта – В. Шееля утрачивало инициативу, возникала патовая или даже худшая ситуация.
Западный Берлин обретал новое измерение. До сих пор он использовался как регулятор температуры в противостоянии Восток – Запад, НАТО – Варшавский договор. Доставалось и ФРГ, но заметим, Федеративной Республике в целом, ибо представленные в бундестаге партии почти всегда держались, что касается Западного Берлина, единой линии и в равных долях несли издержки. Сейчас, в момент прокладывания путей к разрядке напряженности, налаживания конструктивного сотрудничества с Востоком, ледовый монолит испещрили трещины. ХДС/ХСС упрямо держались догмы К. Аденауэра, обрекавшей Западный Берлин стоять последним в очереди за плодами здравого смысла и терпимости.
Нет нужды примитивизировать советскую позицию и приписывать тогдашнему нашему руководству стремление вбивать клинья между правительственными партиями и оппозицией. Не было этого. Если бы Московский договор стал делом всех партий, то лидеры СССР только приветствовали бы подобное развитие. Западный Берлин, осознание этого постепенно пробилось на верхние этажи, можно было из объекта раздоров сделать полигоном опробования инициатив, служащих благу масс. Символ холодной войны просился стать символом позитивных перемен.
В середине июля генеральный секретарь «подсказал» Громыко – время не ждет. В погоне за совершенными словами можно упустить суть. Министр не ринулся поспешать. Если не ошибаюсь, в начале августа между ними состоялось новое объяснение. Брежнев отвел МИДу две недели на все про все. Тут метель закрутилась.
Резиденция Громыко переместилась в Берлин. Сюда же подтянули резервы. Министр взял на себя обговаривание центральных положений будущего соглашения с руководителями ГДР. По итогам его бесед с Э. Хонеккером, который сменил В. Ульбрихта, мне и В. И. Кеворкову поручалось встречаться с Э. Баром и состыковывать теперь уже представления двух германских государств. Вместе с Западным Берлином они должны будут затем из общих статей, вылепленных четырьмя державами, изготовить деловые параграфы.
Перед каждым выездом в здание бывшего Контрольного совета, где заседали послы СССР, США, Англии и Франции, министр наставлял П. А. Абрасимова, что сказать и как говорить. Между заседаниями, когда посол являлся к Громыко с отчетом, и в свете новых нюансов, включая поступавшие через Э. Бара соображения правительства ФРГ и сената Западного Берлина, уточнялась тактика поведения советского делегата на ближайшие часы.
В паузы Громыко читал и перечитывал тексты готовых статей. Министр отлично знал английский. Произношение до оксфордских образцов недотягивало, но в смысловых тонкостях и точности он мог посостязаться с самыми квалифицированными переводчиками. Тем не менее Громыко обкладывался словарями, приказывал соединять его по телефону с В. М. Суходревом и, кажется, Гвинцадзе – асами по части перевода в МИД СССР, перепроверяя свое и наше толкование некоторых понятий, а также возможность «усиления» русского альтерната.
Особенно долго министр гонял положение: «Берлин (Западный) по-прежнему не является составной частью Федеративной Республики Германии и не управляется ею и впредь». Помните, у Мольера мещанин во дворянстве погряз в сочинении любовного послания? «Графиня, ваши черные глаза…», «ваши черные глаза, графиня…»
Громыко заткнул бы французского драматурга за пояс. Он выдал с полдюжины, не меньше, редакций, каждый раз посрамляя ограниченность нашей фантазии. Какое-то словечко министр все же пристроил к согласованной формуле. Смысла оно не меняло и возражений других участников переговоров вызвать не могло, но свое назначение исполняло – вселяло в нашего шефа чувство превосходства.
Все это не внове и по-прежнему действует на нервы. Тем более что вещи поважнее теряются (или сбрасываются) без сожаления. Обращаю внимание министра, что принятая Э. Баром и К. Рашем формулировка была лучше, чем привезенная П. А. Абрасимовым с заседания четырех послов. «ГДР, Берлин (Западный), ФРГ…» ближе к нашему истолкованию реальностей, чем предложенный сейчас строй «ГДР, ФРГ, Берлин (Западный)…». Здесь порядок слов несет политическую нагрузку. Громыко на мгновение задумывается и рубит ладонью воздух:
– Ладно, не мелочитесь. Время поджимает. От нас ждут результатов.
Свою партию в берлинском концерте я, похоже, отыграл. Врозь будет не спокойнее, а полезнее. В тот же или на следующий день обоим нам вспомнилось, что в Бонне скопились неотложные дела. В повестке дня визит В. Брандта в Советский Союз, ему стороны придавали повышенное значение.
Обратный пролет из Тегеля в Кёльн – Бонн обошелся без комментариев американского пилота относительно панорамы расколотого города. Интересно, ловлю себя на мысли, будут ли сверху заметны перемены, которым суждено совершиться по благополучном завершении берлинских переговоров? Пока же бросается в глаза пустынность дорог, ведущих из Берлина на запад, безлюдная полоса, рассекшая Германию с севера на юг.
Только бы сами немцы не задрались. Если они в свою очередь начнут выяснять, кто больше прав или виноват, чем четверть века занимались великие державы, то несдобровать всем. В отличие от русских у немцев все запротоколировано, рассортировано, пронумеровано. Порядок должен быть даже в беспорядке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
