Трихополов налил еще рюмку и, скривившись, выпил не смакуя. Он не огорчился, прочитав маразматическое письмо, да и не поверил, что его написала Галина Андреевна. Здесь какая-то мистификация, но и в этом ему не хотелось разбираться. Он вдруг почувствовал чудовищную усталость, как после изнурительной физической работы. Всю энергию жизни высосал открывшийся в затылке невидимый клапан. Возможно, так чувствует себя галерный раб, час за часом и день за днем под палящим солнцем погружающий весло в бесконечную водную гладь.
Она не могла написать такое письмо, потому что была кем угодно, но не сумасшедшей, а от дымящихся строк сквозило безумием. Ей не удалось его ни напугать, ни уязвить, если предположить, что она преследовала именно такую цель. А какую же еще? Письмо написала не та обворожительная дама, глубокомысленная и безрассудная, владеющая пророческим даром, у которой он часто засыпал на груди, убаюканный неодолимой силой чистого греха. Та, прежняя, умела угадывать желания партнера прежде, чем они рождались, а эта, с бисерным почерком, обернулась мстительной, зловещей фурией с неблагодарным нутром. Каждая строчка противоречила чувству, с каким была написана. Своей русалочьей булавкой с ядовитым острием она попыталась проткнуть его сердце, но только разоблачила себя. Избранники судьбы! Тебе ли рассуждать об этом, женщина? Как много пустых, ненужных слов, написанных ненавистью! Взбесившаяся псина, укусившая кормящую руку. Что ты можешь знать о человеке, который благодаря своему таланту, уму и воле поднялся из обыкновенных мелких спекулянтов, коим имя легион, на вершину, где царит скорбное безмолвие духа? Разве тебе известно, о чем думает такой человек, оставаясь наедине со своим торжеством? Да будь ты сто раз ведьмой и столько же раз вещуньей, все равно останешься алчной, ненасытной бабой, с подлыми уловками и змеиным язычком. Далеко ли надумала убежать, голубка моя? Послушаем, какие песенки запоешь, когда озорные хлопцы посадят тебя пышной задницей на добрый, заостренный осиновый кол? Не покажется ли тебе чересчур утомительным твое избранничество? Не надо быть ведьмаком, чтобы предсказать, что именно так и будет.
Преодолевая усталость, Трихополов набрал номер городской квартиры и с неожиданным томлением ждал, пока Кэтлин ответит. Услышав серьезный детский голосок, озабоченно спросил:
— Как ты там, малышка? Не соскучилась?
— Папочка, ты?
— Я же объяснил, по белому аппарату мог звонить только я… Так как наши делишки?
— Какие делишки?
— Чем занимаешься без меня? — Микки слегка повысил тон.
— Папочка не будет сердиться?
— Нет, говори.
— Кончила пять раз подряд, — с гордостью доложила нимфетка.
— Как это? — искренне удивился Микки. — Под видак, что ли?
— Вместе с зайчиком. — Девочка радостно захихикала. — Но мне уже надоело. Приезжай скорее.
— Тебе нравится это делать со мной?
— Еще бы! Папочка воняет, как бегемот. Я вся балдею. Полный кайф! Намного лучше, чем с Волчком. Знаешь почему?
— Почему?
— У него из ушей торчат антенны. Если сядешь верхом, обязательно уколешься.
— Ладно, жди… Пришлю за тобой кого-нибудь.
Несколько минут сидел, отрешенно улыбаясь. Ах как ты не права, Галина Андреевна! Вот оно настоящее, безобманное счастье — с белыми окнами в сад.
Вызвал Сидора, который вошел на полусогнутых, утирая рукавом кровавые сопли.
— А этого не люблю, — корил Микки. — Мог бы умыться, старик.
— Помилуйте, барин, — истово всхлипнул слуга. — Наша вина токмо кровью смывается. Мы понимаем.
— Не юродствуй, прошу… И так тошно.
— Ослобони, барин, от поганой жизни. Придави справедливой рукой. За великую радость почту. Или прости великодушно.
— Прощаю, прощаю, коммуняка осторожный… Распорядись насчет бани и обеда.
Старик просветленно вспыхнул.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие… Что касаемо этой дамочки цыганских кровей, позвольте заметить…
— Пошел вон! — цыкнул Трихополов, мгновенно взъярясь.
Не успел откушать еще рюмашку, засвербил «мобильник» в кармане. По нему могли обозначиться только доверенные лица, и он удивился, когда услышал незнакомый женский голос.
— Простите, это Илья Борисович? — В незнакомом голосе, шепчущем, будто ветерок в листве, какая-то заведомая обреченность.
Через секунду ему предстояло удивиться еще больше.
— Ну? — сказал холодно.
— Вас беспокоит Аня Берестова.
— Какая еще Аня? Откуда у вас мой телефон?
— Аня из «Токсинора». Помните, Илья Борисович?
Наконец-то, обрадовался Микки. На ловца и зверь бежит. И еще раз мысленно перекликнулся с цыганкой-дезертиршей: что, голубушка, не икнулось тебе?
— Слушаю тебя, Берестова? Чего тебе?
— Илья Борисович, у меня очень мало времени. Он может войти… Нам необходимо встретиться, простите за дерзость.
— Так в чем же дело? Приезжай.
— Не могу.
— Сабуров с тобой?
— Да, конечно.
— Он слышит наш разговор?
— Как можно, Илья Борисович?! — В шепчущем голосе испуг. — Если бы слышал…
— Берестова, скажи, где ты, я пришлю за тобой… Эй, Берестова? Чего молчишь?
Ему показалось, связь прервалась, но после паузы робкий голос снова возник с еще большим надрывом.
— Илья Борисович, я понимаю, в ваших глазах я преступница, но у меня есть некоторые сведения, некоторые бумаги… Надеюсь, когда их увидите, вы простите меня. А если нет… Я не хочу опять в психушку… Илья Борисович, это страшный человек. Он держит меня под наркозом.
— Хорошо. Что предлагаешь?
— Фрунзенская набережная, в пять часов. Там, где магазин «Саламандра». Его легко найти. Но вы должны прийти один. Это мое условие. В противном случае я приму яд. Мне уже все равно.
— Погоди с ядом, — усмехнулся Микки. — По-моему, Берестова, ты какую-то пакость затеяла. Как же ты сама окажешься на набережной, если тебя держат под наркозом?
— Я смогу. Я все продумала. Я улизну.
— С огнем играешь, Берестова. Я занятой человек.
— Речь идет не только о моей жизни, и о вашей, Илья Борисович. Иначе я бы не посмела.
— Вон даже как?
— Честное слово. Сами убедитесь… Вы придете? Скорее… Больше не могу говорить.
— Приду, — сказал Трихополов. — Ровно в пять. Жди.
В трубке щелкнул отбой. Трихополов расслабился и позволил себе сигарету. Ситуацию он расценил как простейшую одноходовку. Никакой ловушкой тут и не пахло. Девчушка запуталась, психически сломлена — и пытается выторговать себе лишний денек под солнцем в обмен на какую-то ценную, с ее точки зрения, информацию. Заодно сольет и Сабурова. Это нормально. Ах, Ванюша-дурачок, как же тебя бес попутал связаться на старости лет с молоденькой интеллектуалкой! Финита ля комедия. Слышишь, Галина Андреевна?
Но на набережную все же придется съездить.
ГЛАВА 7
Сидоркин избавился от «Шкоды», не доезжая до Москвы. Остановился на сороковом километре возле ресторана «Русская изба», где шло ночное гулянье и на стоянке было припарковано десятка два всевозможных иномарок, походил среди машин, прикинул обстановку, а потом, ничего не объясняя, попросил профессора с Аней пересесть в черный БМВ с мигалкой, который отомкнул в мгновение ока какой-то железякой на брелке. Этим же, видимо, специальным воровским приспособлением тачку и завел.
Сабуров с Аней подчинились беспрекословно, слишком были под впечатлением дачного происшествия, только Аня вяло поинтересовалась:
— Это разве ваша машина, Антон?
— Не совсем, — уклончиво ответил Сидоркин. — Скорее это общественный транспорт.
Он тоже был подавлен, а главное, физически вымотан до предела. Бессонное многосуточное бдение, а также чудовищный выброс энергии, когда насадил чудовище на вилы, привели его в такое состояние, что он действовал почти бессознательно, как подраненное животное, уходящее в чащу, заметающее следы. И лишь на донышке усталой души коптился лукавый огонек торжества. Он все же выследил, одолел врага, хотя при всей своей самоуверенности плохо представлял, каким боком выйдет ему эта победа.
Около двух ночи приехали в Сокольники, к стоящей на отшибе, почти вплотную к лесу, девятиэтажке. Вскоре очутились в двухкомнатной квартире на пятом этаже, обставленной так, будто хозяева недавно съехали и второпях забыли прихватить несколько малоценных вещей: сколько-то стульев, раскладушку, письменный стол без ящиков, железную кровать с матрасом — и кое-что из кухонной утвари. Однако, чувствующий себя здесь как дома, Сидоркин отворил дверь в кладовку и показал Сабурову комплекты постельного белья и — на верхней полке — картонный ящик с консервами. Сказал, что отгонит машину, потом поспит несколько часов и вернется только наутро.
— Я же в отпуске, — напомнил. — Имею полное право вздремнуть.
