– Он не удивился. – Да, а вот я бы на месте Бакулева охренел. – Он словно знал, что за ним кто-то должен прийти.
Выпал снег, сразу много, пушистыми ломтями по ветвям. Дети скатывали в рулоны снежный ковер, открывая зеленую грязноватую изнанку. Светилось солнце на сосулечных каплях. По-весеннему обманчиво раскрывались синие просторы, студено лежала тяжелая вода тропаревских прудов, от мостков вела тропинка наверх к лестнице спорткомплекса «Олимпийской деревни – 80» – на ней неизвестный убил на прошлой неделе выстрелом в голову кавказца лет тридцати—тридцати пяти, коридор с тремя квартирными дверьми отгораживала от лестницы решетка. Прежде чем отпереть ее, седой и морщинистый мальчик одно мгновение рассматривал Чухарева сквозь железные прутья, словно жил в тюрьме.
– Что скажете про Нину?
– Спокойная, симпатичная, аккуратно одетая девочка. Добрая. Фигурка ничего себе – она ведь всегда хорошо питалась!
– Вы считаете своего друга Шахурина сумасшедшим?
– Володя странноватый мальчик. Он хотел производить впечатление и многое напускал на себя. «Если я приду к власти, я пройду по улице Горького, за мной будет идти батальон и играть марш!» Так он мечтал. Мог сказать: «Ох, сегодня родители идут в гости, положу перед собою заряженный пистолет и буду скучать в одиночестве за столом…»
– У него был пистолет? «Вальтер»?
– Я не помню. Пистолеты носили многие мальчишки нашей школы… Я знал, что Володя пылко влюблен в Нину, но ее родителям это не нравилось. Когда ему хотелось вызвать Нину из дома, то звонил я, из автомата за две копейки, представлялся родителям, а ей говорил: вообще-то тут рядом со мной приятель, и передавал трубку Володе. Она отвечала ему непрямо, намеками, чтобы родители не поняли. В школе он вообще к Нине не подходил, чтоб не задразнили, что втюрился. Сильное такое чувство…
– Вы думаете, у них… между ними случалась физическая близость?
– Вряд ли. Софья Мироновна следила за каждым его шагом и в доме всеми командовала – плотная такая, интересная, яркая шатенка. Носила кожаное пальто. В гости девочки мальчиков не приглашали. Если только на даче… Софья Мироновна считала нужным, чтобы Володя дружил с одноклассниками и приглашал ребят к себе на Николину Гору – коньки, лыжи… Но Нина не ездила к ним. Целовались, может…
– Во что вы играли?
– Как и все мальчишки – в войну. Придумывали себе организации, воинские звания. Писали приказы. Самым завидным казалось носить на пиджаке американский военный значок. Играли, чтобы произвести впечатление на девочек. Картинно ссорились, один доставал ствол, второй… Друзья с криками кидались разнимать – девочки ахали!
– За что вас арестовали?
– Все заварила Софья Мироновна. Когда все случилось, на мосту, она возмутилась: как же так, все ребята хорошие, а мой Володя плохой? И позвонила Сталину. Он сказал: всыпать подлецам!
Когда вот это… с Ниной… я собрал всех: ребята, мы играли. Теперь, когда начнут допрашивать всех из класса, обязательно что-то всплывет. Поэтому все бумаги, что остались от Володи, надо уничтожить. И ничего никому не говорить.
– Вам кто-то посоветовал так сделать? Пауза.
– Нет. Моя собственная инициатива. И все пообещали мне, но… Давайте заканчивать. Я устал.
– Что-нибудь слышали про обстоятельства гибели Уманского?
– Вам, наверное, уже кто-то сказал: моя мама работала рентгенологом в Кремлевке. В пятидесятых годах она разговаривала с пациенткой, летевшей на том самолете. Та уцелела потому, что, когда самолет развалился, ее кресло упало на куст. Больше ничего.
– Что-нибудь связывало Уманского и Р-ова?
– Дружили. И жили, кажется, по соседству. Но почему вас это интересует?
Чухарев вышел, остановился и посмотрел на город с восемнадцатого этажа, на потный, мутный город, заплаты крыш, мокрую траву и тропинки, на улице засмотрелся сквозь витрину на высокую продавщицу и завернул в магазин, купил два пирожка с яблоками, оставив после себя груду дымящихся развалин, унося в кармане зачем-то записанный на пробитом чеке телефонный номер, – на миг почуял себя счастливым, молодым; ехал в метро, ел пирожок, просматривал протокол своего первого допроса, хмуро поглядывая на входящих. Напротив женщина с серьезным видом читала книгу «Рак – тактика исцеления». Во что же, черт возьми, такое они играли?
Тему Хмельницкого в школе запомнили фантазером и вруном. «Не верь, не верь», – шептал Чухарев напутствие Миргородского, входя в подъезд панельного дома в пять этажей в районе Черемушки. Долговязый сын адъютанта маршала Ворошилова и доброй женщины Веры Ивановны Кучкановой-Хмельницкой провел гостя на кухню и, не присев, вдруг грохнул ладонью по столу:
– А из какого пистолета убили Нину?!
– Из «вальтера».
– А чей же это был пистолет? – прошептал Хмельницкий, глумливо разлепив губы. – Не все ты знаешь, да? Не все у тебя складывается, – и скрипуче занял табурет; он был смешлив и счастлив: нашелся человек, который будет почтительно слушать и выполнять команды – вот чего не хватало ему, Артему Рафаиловичу, всю взрослую жизнь.
– И у вас был пистолет? (Ничему не буду верить!)
– Докладываю вам на ухо: маузер! Правда, не новый. Мальчикам нашего класса официально полагалось оружие. Знаешь, как рассказывал математик Юлик Гурвиц: прихожу на урок, а все мальчики сидят локти на стол: кинжал со свастикой под одной рукой, пистолет под другой. Поворачиваюсь спиной написать на доске тему урока и трясусь: а вдруг пальнут в спину! – И расхохотался – доволен!
– А во что вы играли?
– В войну. В Чапаева не играли, – голос его высох и выцвел. – Дрались корпусами от зажигательных бомб – знаешь, как палицы русских богатырей. Разделимся: дивизия «Рейх» против дивизии НКВД, дивизия «Мертвая голова» на дивизию сибирских гвардейцев и – бьемся. Хочешь, фотографию покажу? – Артем Рафаилович отгребал от неприятной темы. – Нина на выставке образцов трофейного вооружения в Парке культуры и отдыха (по набережной прямо до колеса обозрения выставка, выставка…) – вот академик Щусев, маршал Воронов, полковник Сахаров Борис Сергеевич, Нина…
– А девочки с вами играли?
– Ни одной, – пробормотал он без удовольствия и снова перескочил грядку. – Уманский, помню, жил в номере 550 гостиницы «Москва», а потом переехал в четвертый подъезд Дома правительства, первый этаж, с утра до утра работал… А мать Нины думала по-английски, что сказать, а потом переводила на русский, дружила с моей матерью, мать-то мне и открыла… – седой Артемчик нагнулся к Чухареву на выдохе, – Нина была беременная. – И потряс головой: да-да-да…
– А следователю вы это сказали? – безжалостно спросил Чухарев.
– Отец велел говорить только точные факты. А когда уж меня самого арестовали и шили антисоветчину, до того ли… – И узник сталинизма скорбно приподнял брови. – Докладываю вам на ухо: сижу готовлюсь к экзаменам, вдруг звонок – Раиса Уманская: Нину убили! Побежали на мост, а там уже пусто, поглазели на площадку сверху и ушли…
– Как ваши родители узнали, что вас арестовали?
– Сталин сам отцу объявил! – с лету отбил Хмельницкий. – А освобождал меня лично Лаврентий Павлович Берия. Шум-то поднялся какой… Учителей по-увольняли, три смежных класса разогнали по соседним школам. Всю жизнь мне этим арестом в глаза тыкали, – вырвалась у него вдруг жалобная правда. – Я бы уже адмиралом…
– Говорят, Володя уделял повышенное внимание девочкам…
– Не помню его сексуально озабоченным. Разговоров в классе, кто на кого глаз положил, ходило много, они с Ниной тесно общались, но не более…
– Почему вас арестовали?
– Мне надо ехать зарплату получать, – Артем Рафаилович засобирался, куртка, сапоги, и привалился тесно к Чухареву во тьме прихожей. – Должен сам понимать. При большом желании, – в полном безмолвии он моргал, моргал, копя силы, – С-с-ст…н-на, – имени он не произнес, Чухарев потом догадался, что означало это шипение и свист, – нам… убить – ничего не стоило! Он же ходил в наш дом.
– Убить? А за что вам-то его убивать?
– Отомстить!
Чухарев задал все вопросы из шпаргалки, но, чтоб не молчать, выпалил от себя:
– Почему вы после… этого никогда не встречались – все вместе и никогда не рассказывали про… это?
– С нас взяли подписку о неразглашении. – Хмельницкий взвесил и добавил еще пару гирек: – И обязательство не встречаться. Тридцать лет!
Во дворе Хмельницкий сообщил, что работает в автосервисе и прилично зарабатывает. Купил машину. «Вольво». Новую. За сорок две тысячи долларов. С бронированными стеклами. Чухарев уважительно молчал, приглядывался к припорошенным снегом иномаркам, решившись напроситься доехать до метро, но Хмельницкий пошагал вместе с ним на троллейбусную остановку, и до метро «Профсоюзная» они ехали, стоя в переполненном троллейбусе.
На «Киевской» Чухарев поднялся на поверхность земли и опять ехал на троллейбусе, уже по весне, высунувшись из окошка, – хорошо ехать вдоль набережной, подставляя лицо ветру, поглядывая на задумчивую светловолосую девушку у окна, чуять забытый запах речной воды и видеть, как листья у фонарей отсвечивают золотом.
