И я работал не один. Монтгомери тоже вовсю творил. Он, вне всякого сомнения, умел работать в паре, умел слышать не только себя. Мне достаточно было предложить сцену, как он тут же развивал ее и направлял движения действующих лиц так, что они выглядели живыми и убедительными. Время от времени я подумывал о том, чтобы остановиться и перестать пить. Мне необходимо было пойти и лечь в постель. Нужно было придумать какой-то способ выбраться отсюда завтра. Но идти в пустой гостиничный номер было выше моих сил, и я знал только одно – что мне никак нельзя было оставаться в одиночестве. Переживания из-за моих проблем с Джозефом просто сожрали, поглотили бы меня, останься я один. Поэтому я не уходил и продолжал общаться с новым знакомым. Ну, и, понятное дело, опрокидывал стаканчики один за другим. В конце-то концов, я же в баре находился, а не где-то еще, так чего же можно было от меня ожидать?
Через некоторое время я заметил, что Монтгомери раскис, как-то побледнел и осунулся и все чаще клонился головой к стойке бара. И то и дело стрелял глазами в сторону часов, висевших на стене за стойкой. Часы спешили на десять минут, но это не сильно меняло положение дел – было уже почти восемь вечера, и проторчали мы с ним там уже почти шесть часов к ряду.
– Сынок, – сказал я, похлопав его по спине. – По-моему, нам пора прерваться. Завтра можем продолжить.
Он попытался замотать головой, но даже это у него не получилось.
– Н-нет!..
– Тебе утром на работу надо?
– На работу? – проговорил он с таким удивлением, словно само понятие работы с утра было для него откровением. Словно он до сих пор и слыхом не слыхивал о том, что такое работа с утра. Словно вообще вся жизнь оказалась предана забвению и осталась за пределами этого бара.
– Давай-ка поднимайся! – Я поставил его на ноги. Сам стоял на ногах твердо, потому что, как уже сказал, находился в неком своем любимом окрыленном состоянии, в котором у меня все получалось легко. Не только работа, а буквально все дела, даже если это было мытье посуды. И такое состояние я не считал вредным для себя, я не считал, что еще один стаканчик может меня убить. В конце концов, я был взрослым человеком, мужчиной, и сам прекрасно знал, что мне вредно, а что полезно.
В общем, как уже сказал, я поставил его на ноги и вывел его на улицу, причем он все время буквально висел на мне, и я чувствовал себя немножко виноватым в том, что довел его до такого состояния. Но только немножко – ведь мы же отлично провели время.
Швейцар подозвал такси и открыл для нас заднюю дверцу. Я затолкал Монтгомери на заднее сиденье и спросил:
– Ты где живешь?
– Где моя записная книжка?
– Я положил ее тебе в карман. Скажи водителю, куда тебя везти. – И я крикнул швейцару: – Такси можно отнести на расходы моего номера?
– Конечно, сэр. Я об этом позабочусь. – Он подошел к окошку водителя, и тот опустил его.
Монтгомери промычал какой-то адрес, вроде бы Тюдор-стрит, и я успокоился, почувствовав, что он доедет нормально, но водителю на всякий случай сказал:
– Если он так и не сможет толком назвать вам адрес, то привезите его обратно.
Таксист кивнул и снова повернулся к швейцару, а я захлопнул дверцу машины и вернулся в отель.
Но от перспективы оказаться в пустом номере мне снова сделалось не по себе. Я даже почувствовал легкий приступ паники (легкий – благодаря алкоголю) из-за этих отправленных телеграмм и из-за бросившей меня Ви. Я твердил себе, что паниковать глупо. Я известный писатель, обожаемый и почитаемый многими. И если даже этот молодой репортер признал во мне знаменитость, то почему бы моему Джозефу не сделать того же? И ответ сразу напрашивался – он сможет! Ему просто требовалось время, чтобы успокоиться. Вот и все. И у него было это время. Весь сегодняшний день – с утра и до вечера. И сейчас было еще не поздно, только восемь, просто детское время.
С такими мыслями я развернулся и снова вышел на улицу.
– Такси, – сказал я швейцару, и тот свистнул, чтобы подогнать машину к подъезду.
Он открыл для меня дверцу и закрыл ее, когда я сел. Таксист, ждал от меня указаний. Я назвал ему адрес Куинн – теперь уже адрес Джозефа, – и мы поехали.
Глава 5
Старинный особняк Хэдли располагался в северной части города, сразу за университетом, в Андервуде. Здешняя земля еще лет шестьдесят-семьдесят назад принадлежала одной семье, которая потом распродала ее по кускам, и семейство Хэдли рискнуло купить себе участок на покатом склоне холма и отстроило на нем четырехэтажный кирпичный домище. Натяжные тенты над окнами первого этажа делали дом похожим на отель. Прямо с земли к главному входу поднималась крутая лестница, а гараж и вход для прислуги находились на задней стороне дома.
Когда мы подъехали, в половине окон дома горел свет. Вый дя из машины, я помедлил перед открытой дверцей, намереваясь попросить водителя подождать, но потом передумал, захлопнул дверцу, и такси укатило. Я стал подниматься по крутой лестнице, и это оказалось гораздо труднее, чем мне казалось. Все-таки я слишком много выпил.
Держась за перила и беспрестанно останавливаясь перевести дух, я уже почти добрался до верха, когда дверь открылась и из дома вышла Мэри О’Брайен, а следом за ней Конни – опустив голову, обе старательно смотрели себе под ноги, собираясь спускаться. Мне захотелось поспешить к ним навстречу, но я уже так устал и запыхался, что решил подождать их на своей ступеньке. Мэри увидела меня первой, сначала опешила, потом произнесла:
– Ой!
Конни тоже подняла голову, но ее темнокожее лицо сливалось с сумерками наступившего вечера, и я не смог разглядеть его выражения.
Мэри стала спускаться мне навстречу.
– Мистер Розенкранц, вы меня так напугали! Что вы здесь делаете в такой поздний час?
Я мог задать ей тот же вопрос, но она была его невестой, и ее сопровождала Конни, по-видимому, в качестве компаньонки, к тому же для нас всех этот день был не простой и волнительный. Ведь сегодня Джо стал миллионером, и ему наверняка было нелегко свыкнуться с этой новой ролью, поэтому, должно быть, было важно, чтобы кто-то находился сейчас с ним рядом.
– Да я думал повидаться с Джо, только вот как-то не заметил, что уже поздновато.
Личико Мэри болезненно наморщилось – должно быть, я дыхнул на нее алкоголем, хотя, говорю вам, я абсолютно нормально держался, только вот она вряд ли знала об этой моей способности.
– Я рада вашему приходу, – сказала она. – Я даже очень надеялась, что у нас будет возможность поговорить.
– Ну вот, я пришел, – сказал я и поздоровался с Конни, попросив ее называть меня просто Шемом.
– Джо сегодня был так расстроен, – сказала Мэри. – Он не хотел… ну… вы наверное понимаете, что я пытаюсь сказать?
– Понимаю… конечно. И так мило с вашей стороны, что вы говорите эти слова, даже если это не совсем правда.
– Ой, ну что вы, это правда! Ну вот спросите хотя бы у Конни. Мы с ней и задержались здесь именно по этой причине. На Джо свалились такие переживания, и я… вернее, мы нужны были ему, чтобы просто побыть рядом, поддержать. Мне даже сейчас не хочется оставлять его наедине с его горем, ведь у него из близких была только мисс Куинн… – И, поняв, что сказала немного не то, она поспешила поправиться: – Нет… конечно, и вы тоже.
– А еще вы, и тетя Элис, и вот Конни… Правда же, Конни? И еще множество людей, но, конечно, я понимаю, о чем вы говорите. Куинн была его матерью, и он сильно переживает. Поэтому я и пришел – чтобы позаботиться о вас, ребятки. Теперь наступила моя очередь о вас заботиться. – И я изобразил на лице бодренькую улыбочку, но, по-моему, спьяну у меня это плохо получилось.
– Ой, ну я не думаю, что сейчас подходящее для этого время. То есть я хочу сказать…
Я не выдержал:
– Мэри! Можно я буду называть вас просто Мэри? Мэри, да бросьте вы все эти ваши «ой, ну я не думаю… то есть я хочу сказать», бросьте и расслабьтесь. Если Джо, по какой-либо причине, не готов принять меня сегодня, то ничего страшного. То есть я, конечно, разочарован, но пойму. Хорошо?
Она с облегчением выдохнула, и на лице ее больше не было того натужного выражения неловкости.
– Джо сказал, что вам всегда недоставало благоразумия, но в сущности… – Тут она повернулась к Конни. – Конни, не могла бы ты спуститься и подождать меня внизу?
– Да, мэм, – ответила Конни и, робко подняв на меня глаза, сказала: – Мисс Элис была очень расстроена, что вы так и не пришли на чаепитие.
– Ну что ж, выходит, список моих провинностей перед тетей Элис пополнился.
Конни болезненно поморщилась, я даже пожалел, что так резко ей ответил. Ведь она всего лишь выполняла свою работу. Просто иногда об этом трудно было помнить, потому что, даже будучи негритянкой, она больше воспринималась как член семьи. И я могу себе представить, как, наверное, трудно ей было уживаться сразу в двух этих образах.
– Послушай, Конни, извини, но ты же знаешь… – начал было я, но тут свет в окне над крыльцом вдруг погас, и вокруг стало еще темнее. Я задрал голову и посмотрел на окна, подумав, не стоит ли где-нибудь у окна Джозеф и не наблюдает ли за нами. Не могу сказать со всей уверенностью, но мне показалось, что он там был.
