Глава 6
За час моего отсутствия тут ничего не изменилось. После пробежки длиною в целый квартал я окончательно взмок, и мне больше всего на свете хотелось прохлады. Снова поднявшись по крутой лестнице, я нажал на кнопку дверного звонка и, пока ждал, снял пиджак и рукавом рубашки отер пот с лица и шеи. И меня снова начали одолевать сомнения относительно здравости идеи прийти сюда в такой поздний, почти полуночный час. С чего я вообще взял, что он откроет мне дверь? Я еще раз нажал на кнопку, решив, что это будет в последний раз, но дверь вдруг сразу открылась. Джо спросил меня из темноты:
– Что тебе нужно? – Он был еще одет, но уже без галстука, и ворот рубашки был расстегнут.
– Джо, я… – Тут я растерялся, потому что, оказывается, даже не подумал о том, что скажу, если он мне откроет. – Можно я войду?
– Что тебе нужно?
– Можно я сначала войду?
– Что тебе нужно? – повторил он с презрением, но дверь передо мной не закрыл.
– Поговорить, – выпалил я. – Мне нужно поговорить с тобой, Джо. Ну давай, впусти меня! Нам надо наладить отношения, ведь ты же понимаешь, что мы одни остались друг у друга… Ну послушай, можно я сначала войду?
Он шагнул назад, и я, честно говоря, подумал, что он сейчас захлопнет дверь передо мной. Но он сказал:
– Делай что хочешь. – И, оставив дверь открытой, ушел в глубь дома.
Я вошел и закрыл за собой дверь. В этом доме я не был, даже затрудняюсь припомнить, сколько лет. В прихожей убрали персидский ковер, и теперь там была под ногами только черно-белая в шашечку плитка. Исчезли также и дедушкины часы, а на их месте появилась некая медная махина с маятником и без цифр. Джо ушел в дальнюю комнату справа – это была столовая – и стоял там возле стеклянного столика-тележки, наливая в стакан бренди. На обеденном столе стоял другой стакан с остатками какой-то янтарной жидкости и тающими кусочками льда, поэтому я сначала подумал, что он наливает бренди мне, но он поднес стакан ко рту. Тут только я сообразил, что он тоже пьян, причем даже пьянее меня.
– Джо, скажи, как я могу загладить свою вину перед тобой? – обратился я к нему через стол.
– Никак.
– Ну скажи хотя бы, в чем я должен исправиться? Ведь я мог бы что-то объяснить, но как я это сделаю, если не знаю, что объяснять?
– Ты не должен передо мной оправдываться. Я и так все знаю. Я же был здесь, если ты помнишь, и был свидетелем тому, как страдала мама. А ты крутил с этой своей, как там ее… Кстати, я что-то забыл – вы с Хлоей еще женаты? Хотя тебе что женат, что нет – никакой разницы.
– Вот женишься сам, тогда узнаешь, что это такое, – сказал я, теперь уже и сам разозлившись. Наверное оттого, что продолжал изнывать от духоты, от которой почему-то не спасал кондиционер. – А сейчас ты просто не знаешь, что это такое.
– Зато я точно знаю, что никогда не поступлю с Мэри так, как ты поступал с мамой.
– Ты что же, думаешь, я это нарочно делал? Конечно нет, конечно не нарочно.
– Но ты делал это!
– Послушай, ну к чему все это? Тебе двадцать один год…
– Двадцать два.
Я пожалел о том, что такое ляпнул, но продолжал:
– Верно, двадцать два. То есть еще, в сущности, мальчишка. Но ты повзрослеешь и многое поймешь…
– Я уже повзрослел. – Стакан дрожал у него в руках. – Я уже не мальчишка.
– Нет, конечно, ты уже не мальчишка, я просто хотел сказать, что некоторые вещи воспринимаешь по-другому, когда… – Я шумно перевел дыхание. – Видишь ли, я ведь не один себя так вел. Твоя мама тоже.
У него, помимо его воли, задрожали губы.
– Вот не надо говорить этого о мертвой!
Я растерялся, не зная, что еще сказать, и тут меня словно прорвало:
– А вот послушай меня! Просто помолчи и послушай! Все, что ты имеешь в виду, все, чем ты недоволен, все это случилось еще до твоего рождения, поэтому ты вообще ничего не можешь об этом знать! Потому что тебя тогда не было!
Он тоже повысил голос:
– А тебя последние двадцать два года не было здесь, поэтому ты не можешь знать, что здесь было! Ты не можешь знать, как переживала мама… как она страдала… – Дрожащей рукой он снова поднес стакан ко рту.
Я присел на один из стульев.
– Джо, ну зачем это все сейчас? Это старая история, давай забудем о ней! Я-то пришел, чтобы наладить наши отношения.
Звякнув льдышкой в стакане, он допил остатки.
– А знаешь, я сегодня познакомился с одним парнем примерно твоего возраста, и ты представляешь, он считает меня эдакой огромной величиной о двух ногах. И я подумал: а почему бы моему сыну не относиться ко мне так же? Почему мой родной сынок не испытывает ко мне таких же чувств? И я подумал: а с чего это я взял, что не испытывает? Может быть, как раз испытывает. У него же нет причин не испытывать таких же чувств ко мне.
Джо поднес к дрожащим губам пустой стакан, рука его тоже тряслась.
– Ты пойми, сынок, я не такой уж плохой.
– То, как ты поступил с мамой…
– Да перестань ты! – снова взорвался я. – Ты не знаешь об этом ровным счетом ничего! Ты же не знаешь, как она гуляла направо и налево, вечно где-то шлялась, оставляя меня в номере отеля одного, или, еще хуже того, притаскивала в наш номер кого-нибудь, даже несмотря на то, что там находился я! Так что не надо делать из нее святую мученицу! Она держала меня на крючке ради алиментов, притом что я не мог выплачивать их и притом что они были ей совсем не нужны. Просто держала меня на крючке и все – чтобы знал, что она в любой момент может засадить меня за решетку.
– Ну а сейчас-то ты, конечно, пришел из-за денег.
– Черт возьми, Джо, ты же сказал, что повзрослел, а ведешь себя как ребенок!
– Да-а? Ты еще скажи, что тебе не нужны деньги! Давай, скажи, что ты сегодня напился в зюзю не из-за того, что тебе ничего не досталось по завещанию!
– Да забудь ты о деньгах! Что ты все о деньгах и о деньгах?! Не о них сейчас речь. Ну вот как я могу тебе это доказать? Вот твою мать да, ее деньги всегда интересовали больше, чем меня.
– Мама страдала. Она… она просто зачахла, растаяла на глазах… У нее даже волос почти не осталось. – По щекам его катились слезы. Еще чуть-чуть, и он готов был разрыдаться в голос. Но сумел совладать с собой и, сглотнув тугой ком в горле, продолжал: – И мне приходилось одному справляться с этим. Мне приходилось самому мыть ее, сидеть у ее больничной койки. Все самому. Одному. И рядом никого не было. И я сделал все, что мог… – И тут он сорвался на рыдания.
– Джо!..
Но он, качая головой, резко повернулся и ушел на кухню. И по-прежнему не изменил своего мнения – я обманывал его насчет Куинн, я хотел ее денег, и я не знал, как она умирала. Я мог сейчас говорить все что угодно, но он был настроен против меня и заранее считал неправым во всем. Понимая это, я все равно последовал за ним на кухню.
Он стоял перед раковиной спиной ко мне, но я мог сказать со всей уверенностью, что он плачет.
– Джо!.. – позвал я.
Он не ответил.
– Я любил твою маму. Я…
Он резко повернулся и запустил в меня стаканом. Тот пролетел мимо и ударился о стену, расколовшись пополам и забрызгав ее водой от растаявшего льда.
Мы оба остолбенели от этого его неожиданного порыва. Джо давился от рыданий, а я впервые в жизни попробовал сосчитать про себя до десяти – в свое время одна девчонка уверяла меня, что это помогает. До десяти я не досчитал, но, когда заговорил, почувствовал себя гораздо спокойнее и уже хотя бы не срывался на крик.
– Я любил Куинн очень сильно. Сильнее, чем кого бы то ни было, ну… за исключением, может быть, Клотильды. Я даже не могу поверить, что ее больше нет. Ее так давно не было в моей жизни…
– Как и тебя в ее жизни, – сказал Джо, уже не предпринимая попыток сдержать рыдания. Сжав кулаки, он уже плакал в открытую, и от этого зрелища у меня на глаза навернулись слезы, и это означало, что я, наверное, любил его. Даже не наверное, а точно любил. Дрожащим от рыданий голосом Джо продолжал: – Ребенком я боготворил тебя. Вот ты встретил в баре какого-то парня и почувствовал свою значимость оттого, что он боготворит тебя как писателя. А я боготворил тебя как отца!
Я не перебивал его, давая возможность выговориться.
– С мамой жить было трудно. С бабушкой и дедушкой тоже. Но я знал, что у меня есть ты, такой знаменитый… – Рыдания снова вырвались наружу. – И каждый раз, когда я летал к тебе в Калифорнию и когда ты даже не находил для меня времени, а все время только пьянствовал, горлопанил и ругался с Хлоей и со всеми подряд, можешь себе представить, каково мне было тогда?
Я только качал головой.
– И с каждым разом это выглядело все ужаснее. Это не сразу произошло, но со временем я понял, что ничего для тебя не значу и что на самом деле никакой ты не великий, а просто ужасный и все.
– Прости, мне очень жаль.
– Да что мне твое «прости»! Ему грош цена.
Я сделал несколько шагов к нему навстречу.
– Прости, сынок. Я действительно раньше был ужасный, когда пил.
Он презрительно усмехнулся.
