— Быть может, пройдем в дом, господа? — поинтересовался Зубов. — Видимо, настало-таки время объясниться, без этого вы нас в покое не оставите?
Каразин и Алексей враз кивнули.
— Я так и полагал, — вздохнул Платон Александрович. — Поэтому извольте, юноша, опереться на мое плечо. С другой стороны вас поддержит князь Василий Львович. Оленька, не пройдешь ли ты вперед, не покличешь ли костоправа, чтобы осмотрел ногу нашего юного друга?
— Но я… но мне… — Ольга Александровна нерешительно оглянулась на карету, и Алексей чуть снова не рухнул плашмя, раздавленный пониманием: он ничего, совершенно ничего не значит для этой женщины! Или значит нечто столь малое, простым глазом неразличимое, что даже заостряться на этом мыслями не стоит. Она помнит только одно: ей необходимо уехать как можно скорее. А он — всего лишь досадная помеха на пути. Настолько досадная, что, желая побыстрее избавиться от него, она поцеловала его… не потому, что страсть ее толкнула — просто чтобы свести с ума незнакомца, вздумавшего ее преследовать.
Вот именно что незнакомца! Не могла она узнать Алексея, просто не успела бы, да и темно тут. Это у нее тактика такая — ошеломлять мужчин, мгновенно лишать их способности думать, превращать в некое покорное существо, которое живет только чувствами, только желанием. Пусть ненадолго, но человек всецело порабощен ею. Цирцея… волшебница Цирцея, которая превращала людей в животных! И еще неведомо, что испытывает она сама при этом. О, если бы вела ее чувственность и желание сорвать цветок наслаждения всюду, где он только попадется! А если этим обворожительным созданием руководит только холодный расчет?
“Так оно и есть, —с обжигающей, почти непереносимой обидой и тоской подумал Алексей. — Князь Василий Львович был совершенно прав! Она нарочно завлекала меня, вернее, отвлекала тогда, в дядюшкином доме. Надо было, чтобы я ничего не слышал, не видел, не замечал. Она готова была ради этого на все, на все. И пошла на все, до самого последнего шага. Она безрассудна, она неистова… вон как она только что бравировала перед дулами пистолетов! В ней нет чувства страха, может быть, в ней вообще нет никакого чувства… и любви нет!”
Но трезвые эти мысли ничего не могли поделать с воспоминанием о стройном, округлом колене, с которого под его поцелуями сползал тонкий шелк чулка, и о губах, которые торопливо, легко и в то же время жадно касались его губ, и как она медленно опустила веки, закинула голову…
— Ну-ка, ты что? — тихо спросил рядом чей-то голос, и Алексею потребовалось время, чтобы проморгаться сквозь внезапные слезы, увидеть, сообразить, что это все тот же друг и благодетель его — князь Каразин. — Очнись, будь мужчиной! Не время теперь нюни распускать! Ну, правда… тяжело, понимаю. А ты держись, держись! Крепче за меня держись!
И он умолк, чтобы Платон Зубов, поддерживающий Алексея с другой стороны, не услышал лишнего.
Шелковые, с подборами по бокам, голубые юбки мелькнули на крыльце и исчезли за дверью зимнего сада — Ольга Александровна все же отправилась за помощью. Но Алексея ничего не могло обрадовать: он поймал повелительный взгляд Платона, брошенный на сестру, и понял, что она просто подчинялась необходимости, а вовсе не состраданию, не жалости.
“Мне не нужно от нее ни жалости, ни сострадания! — чуть не закричал Алексей. — Я хочу ее любви! Господи, какой я дурак, зачем догнал ее, зачем не дал умчаться в этой карете! Сам все разрушил! Жил бы да жил с глупой уверенностью, что она любила меня тогда, в тот день, в доме дядюшки, и нынче, когда целовала меня! Господи! Господи, помоги, я погибаю!”
Его ввели, вернее, втащили в зимний сад, проволокли по дорожкам, потом сумятица диковинных, пряных ароматов отступила, и все очутились в маленькой зале, где тихо и ровно горел огонь в камине. По стенам зала была обставлена полукруглыми диванами. Почему-то Алексей обратил внимание, что все они обтянуты приятной для глаз светло-зеленой шелковой материей, затканной где тускло-белыми, где бледно-золотистыми розами. На стенах были штофные обои подходящего золотисто-зеленого оттенка, и вообще это была очаровательная комната — для тех, кто имел время, силы и желание ее разглядывать. Алексей же видел только стройную фигуру в голубом, присевшую на краешек одного из диванов, в то время как Зубов и Каразин опускали своего подопечного на другой, — далеко, невероятно далеко от нее!
Ольга Александровна сидела так легко, что видно было: она только и жаждет позволения вспорхнуть и улететь. Новая боль для сердца Алексея… Он даже порадовался, когда открылась дверь и в зале появилось два новых лица, так что можно было отвести наконец взгляд от этой безжалостной Цирцеи. Впрочем, мимолетная радость эта растаяла, точно снег под жарким солнцем, ибо новыми лицами были не кто иные, как его старинные знакомые: Варламов и Бесиков.
Варламов ничуть не изменился — все такой же добродушный на вид толстяк, ну а тощенькую чернявую физиономию Бесикова украшал изрядный кровоподтек, да и мундирчик его был кое-где вымазан землею…
— Эка он тебя разукрасил! — чуть ли не с ужасом воскликнул князь Зубов. — Красиво!
— Позволю себе усомниться, ваше сиятельство, — краем разбитого рта, несколько шепелявя при этом, выдавил Бесиков, бросая острый взгляд на Алексея, и взгляд этот непременно пронзил бы его насквозь, когда б он уже не был исколот, истыкан совсем другими страданиями.
— Да, красиво, — словно не слыша, повторил Зубов. — Однако тебе вряд ли удастся остаться добрым самаритянином, верно, Бесиков?
— А что такое? — насторожился тот.
— Наш юный друг повредил ногу. Кабы не перелом! Хочется надеяться, что вывих или престо подвернул. Знаю, руки у тебя золотые, брат ты мой, но не зря сказано в Писании: не введи во искушение малых сих. Ведаю горячие чувства, кои вас объединяют! — Похоже, огнепалимые взгляды Бесикова в сторону Алексея искренне развлекали Зубова.
—Поэтому пусть ногу его осмотрит Варламов, а ты посиди пока, дружище. Хорошо?
Бесиков только дернул окровавленным углом рта и послал Алексею новый убивающий взгляд, но нашел-таки силы сдержаться, ничего не сказал.
Повинуясь знаку князя Зубова, которого эта загадочная парочка слушалась, будто петрушки — опытного кукольника, Бесиков опустился на свободный диванчик, а толстый Варламов, перейдя залу, с легкостью, неожиданной в его увесистом теле, склонился перед Алексеем и начал ощупывать его щиколотку сквозь грубую юфть.
Князь Василий Львович, которому Алексей только сегодня весьма подробно описывал господ полицейских, сыгравших такую пагубную роль в его судьбе, видать, рассказы эти мимо ушей не пропустил. Он встал рядом, со вниманием глядя на пухлые пальцы Варламова и, словно невзначай, придерживая рукояти своих по-прежнему заряженных пистолетов.
