Гроза над стрелкой полыхает яростно.
Кислотный дождь стоит сплошной стеной.
Ракеты уничтожили безжалостно,
Красивый древний город над Невой.
Спастись и выжить тут смогли немногие,
Лишь те, кто до метро смог добежать.
Домой обратной нет дороги им,
И к новой жизни надо привыкать...
Данзан слегка поморщился, но замечаний вслух не высказал. Лишь произнес тихо, как бы продолжая разговор, начатый с самим собой:
— А я о другом думаю. Зачем вообще все это было нужно.
— Что? — осторожно переспросила Лена.
Легкую обиду, вызванную тем, что Данзан не дослушал до конца ее стихи, быстро сменило любопытство. Наклевывался очередной «умный разговор». Последние дни она почти не общалась с Данзаном. Все время поглощали хлопоты по хозяйству: утепляли спасательную станцию, запасали продовольствие... Готовились к зиме. Все свободное время Лена проводила с Борисом. Они не сказали друг другу ни слова на тему любви. Никакого специального разговора о чувствах между ними не произошло. Просто они стали слушать друг друга еще внимательнее, делились самыми сокровенными мыслями, вместе смеялись и вместе грустили. И работали вместе, и нелегкий труд сближал сердца сталкера и девушки надежнее, чем любые горячие признания. Ни он, ни она не торопили события. Данзан и Бадархан смотрели на Бориса и Лену и одобрительно кивали.
Но совсем не вспоминать прошлое не получалось. Разговор то и дело заходил об Оккервиле, о подвиге Фила, о Фролове и Краснобае. Борис гадал, где сейчас его верные соратники. Лена думала о Диме и Соне, вздыхала, в который раз кляня себя за то, что не оставила друзьям записку. После таких бесед настроение, как правило, портилось у всех.
— А я ведь пообещал Гаврилову, что встану в строй, — сказал однажды Борис, нервно кидая ножик в мишень, нарисованную на земле. — Всю жизнь мечтал выйти против ублюдочных веганцев. И вот как оно вышло...
— Ты чё, хочешь в герои записаться? — покосился на друга Бадархан. Борис не был безупречным человеком, имелись у него и недостатки, но тщеславие в их число прежде не входило.
Данзан Доржиев, занятый сбором мха для заделки щелей между досками, к их разговору прислушивался, но сам не встревал.
Лена закусила губу. Сначала она хотела напомнить Борису, сколько добра он сделал для жителей метро за последние годы. Потом решила, что это прозвучит слишком банально, и промолчала.
— Ну тебя. Почему сразу «в герои записаться»? — произнес тем временем Борис, задумчиво разглядывая следы от клинка, оставшиеся на земле. — Просто... Просто там война, ребят. А я... А я тут.
И Лена не выдержала. Аккуратные, щадящие слова не находились, поэтому она решила сказать слово, которого старательно избегал и Борис, и спорящий с ним Будда. Слово «смерть». Она подошла к Борису, присела рядом на корточки, и произнесла, едва сдерживая слезы:
— Ты хочешь... Умереть?
— Лен, да ты чё?! Умереть... И тебя одну оставить?! Вот еще! — вскричал Борис и кинул нож в землю с такой силой, что тот исчез почти целиком.
— Не хочешь, — кивнула Лена. — Но себя все равно коришь. Не надо, дядя Боря. Нет, не то. Не надо, Борь. Не мучь себя и меня. Или оставь нас и иди на свою войну...
Сталкер опешил, услышав ее последние слова, издал протестующий возглас, но Лена жестом попросила Бориса Андреевича не перебивать себя.
— Или выбрось из головы эту мысль. И давай, черт возьми, жить на этом чудесном острове! Просто жить, Боря! Иначе я сойду с ума, — добавила девушка сквозь слезы, после чего упала на колени и разрыдалась.
Данзан оставил свое занятие и пошел успокаивать Рысеву. Бадархан поймал взгляд друга и укоризненно покачал головой. «Ей больно, мужик, ты это понимаешь?» — читалось в глазах бурята.
Молот стоял посреди поляны, растерянно переводил взгляд с плачущей Лены на друзей, собравшихся рядом. Никто не сказал больше ни слова, никто не корил и не осуждал его, но именно в этот момент Борис Андреевич Молотов осознал вещь, которую все эти дни исподволь пытались донести до него и Лена, и Данзан: война, бушующая в метро, больше не его дело, не его забота. Там хватает бойцов, и командиров тоже. А здесь, на острове Елагин, он такой один.
Борис ласково обнял плачущую Лену, помог ей встать на ноги, успокоил. Потом по очереди подошел к друзьям, каждому кивнул, каждому пожал руку.
С тех пор к разговорам о Большом метро они не возвращались.
Данзан, внимательно следивший за тем, как Лена пыталась построить отношения с Борисом, одобрительно кивал, радуясь ее успехам. В буквальном смысле он девушку ничему не учил, но как только представлялась возможность, как в случае со стихами, сразу вставлял какую-нибудь мысль, свою или чужую.
— Знаешь, мне категорически не близко учение о нирване, — заговорил Доржиев, вспоминая все, что когда-либо приходило в голову по поводу Апокалипсиса. — Это как-то неправильно. Эскапизм какой-то, честное слово. Ну, достигну я бесчувствия. И что? Вокруг станет меньше зла и ужаса? Нет. Я мужчина, черт возьми. Меня с детства воспитали так: проблемы надо решать, а не бежать от них.
Лена не смогла толком уяснить, что же это такое — «нирвана», но переспрашивать не стала.
— Великий Дандарон писал о так называемой «общей карме». Это вроде коллективного влияния на судьбу. Выходит, перед Катастрофой люди умудрились до крайности загадить эту карму. Каждый конкретный человек мог быть и не виноват, но все вместе... Доигрались мы, короче.
— Борис тоже что-то подобное говорил, — осторожно добавила Лена, вспомнив аналогичную беседу с Молотовым. — Что Третья мировая как бы Страшный суд, расплата за грехи. Так христиане считают. А вы с кем согласны?
— Я? Ни с кем, — отвечал отшельник.
Голос Данзана звучал равнодушно, отстраненно, но Лена уже привыкла к его манере излагать мысли. Она понимала: сейчас в душе Доржиева бушует ураган. Если бы не напускное безразличие, он сейчас прыгал бы по комнате, размахивая руками.
— Ничего еще не кончилось. Не было никакого Страшного суда. Просто... Просто люди в очередной раз отмочили глупость. Да, масштабы глупости впечатляют, но окончательный приговор человечеству не вынесен. Бог, каким бы он ни был и как бы он ни назывался, терпеливо ждет, выкарабкаемся мы из каменного века, или нет. И может быть, — тут Данзан не выдержал и вскочил на ноги, — может быть, ядерный кошмар и есть испытание человека на прочность. Последнее, решительное. Шанс доказать, что мы не только на глупости способны, но и на Поступок... Именно поэтому, кстати, я вас и принял. Одному выжить легко. Спасти хотя бы несколько людей — вот это уже дело, достойное мужчины.
— Спасибо, — произнесла Лена чуть слышно.
Данзан лишь лениво махнул рукой, и в изнеможении опустился на циновку. Отшельник очень не любил, когда его за что-то благодарили.
Лена сидела напротив, не сводя глаз со своего учителя, и в благоговейном молчании обдумывала все, что только что услышала.
Тихо было на острове и в жилище отшельника.
Ветер качал кроны деревьев. Шуршала среди корней опавшая весна. То тут, то там слышалось щебетание белок, прыгающих с ветки на ветку. Где-то журчала вода в ручейке. Не ядовитая, не несущая гибель всему живому, а чистая, прозрачная, живая вода...
«Все слишком хорошо. Слишком спокойно, — подумалось вдруг Лене, — так не бывает...»
* * *
Наступила зима.
Жизнь на спасательной станции с приходом холодов стала гораздо сложнее. Если бы Данзан не начал готовиться к зимовке еще в сентябре, плохи были бы их дела. Запасы пищи и дров помогли обитателям острова продержаться несколько самых снежных и морозных дней. Потом то Данзан, то Борис начали делать вылазки на улицу. Они раскапывали снег в поисках съедобных кореньев, ловили рыбу в прорубях, иногда охотились на белок, популяция которых с приходом холодов ничуть не пострадала.
А вот Лена сидела в четырех стенах почти безвылазно. На просьбы девушки поручить и ей какую-то работу вне дома (о простых прогулках Рысева не заикалась), Борис неизменно отвечал:
— Тебе, Ленусь, там делать нечего.
Если температура на улице поднималась до минус десяти, Лене разрешали выходить на улицу, но тоже ненадолго.
— Демоны на Крестовском беснуются, — объяснял Борис причину беспокойства. Он вздрагивал каждый раз, услышав жуткие звуки, доносящиеся из-за реки, и старался как можно скорее загнать девушку обратно в дом.
В стенах спасательной станции тоже все время находилось, чем заняться, да и Данзан с наступлением холодов стал уделять гораздо больше времени обучению Лены основам буддизма. И все же Лена то и дело с тоской посматривала в окно на запорошенную снегом поляну.
