За гранью Разлома
1. Непутёвая
Раде уже почти исполнилось пятнадцать в тот далёкий день, когда во время школьной прогулки по окрестному лесу она заметила кикимору. Маленькое покрытое жёсткой чёрной шестью создание злобно смотрело своими выпученными глазками. Его длинная острая мордочка заканчивалась похожим на пятачок носом, из нижней челюсти выступали желтоватые клыки, а между ушами торчали едва заметные рожки. Существо выглядело крайне недружелюбным, но Рада не могла отвести от него глаз.
Она, как всегда, убежала от группы неприлично далеко, уже готовая к нагоняю и считая его достойной ценой за право побегать по лесу свободной. В свете жаркого летнего солнца она не боялась ни вампиров, ни нечисти; прячущаяся в густой тени раскидистого куста кикимора тоже не внушала страха.
— Эй, привет! Тебя кто-то обидел?
Кикиморы считались исключительно зловредными созданиями. Одна такая когда-то больно укусила Димку; укус воспалился и заживал очень долго, но, к счастью, всё обошлось. Говорили, кикимора может украсть младенца, если вдруг узнает его имя, и обратить его в своё подобие. Подобные истории часто рассказывали вечерами, собираясь в соседской гостиной и зажигая так много света, как только было возможно. От них по спине бежали мурашки, а темнота за окнами казалась материальной, готовой протиснуться в щели и напасть на хрупких и слабых людишек, наивно верящих, что стены поселения и двери домов могут их защитить. Но темнота всегда оставалась лишь темнотой, а кикимора показалась Раде несчастной лесной зверушкой, — совсем небольшой, с кошку размером, — которая нуждалась. Более того, ей хотелось помочь.
«Странная зверушка» злобно щёлкала зубами, когда Рада бесстрашно опустилась на колени рядом с ней.
— Всё будет хорошо, — стараясь подражать голосу мамы, проговорила непутёвая дочь Беляевых. — Тебе одиноко, да? Ты потеряла что-то важное? Свой дом, ведь так? — Она откуда-то знала это. — Бедняга. А у меня хороший дом.
Рада говорила много и долго, рассказывая про свой дом, бабулю, маму, папу, Димку, Лену и Макса, совершенно не замечая, как уродливое существо перестаёт скалиться и подходит ближе. Наощупь кикимора оказать мягче, чем на вид. У неё наверняка были блохи, но Рада улыбалась, представляя, как отмоет и расчешет беднягу, как накормит её и уложит спать куда-нибудь, где тепло и уютно. Она спрятала кикимору в сумке и, крепко прижав её к груди, вошла в поселение вместе со всеми остальными. Увы, мириться с кикиморой в доме не захотел никто.
Когда несчастное создание выкинули обратно в жестокий мир, от которого Рада так хотела её защитить, бабуля очень серьёзно посмотрела на свою непутёвую внучку и спросила:
— Как ты это сделала?
Рада тогда не поняла, о чём идёт речь. Она плакала и злилась, совершенно позабыв о том, что окружающие поселение стены должны гнать прочь любую нечисть, заставляя корчиться от боли даже таких безобидных существ как домовые или берегини, стоит тем только приблизиться к ним.
— Ну и кого ты собираешься притащить на этот раз? — сердился Дмитрич теперь.
— Да не собираюсь я никого приносить! — Рада была готова взвыть. С того злополучного дня прошло пять лет, пять бесконечных лет за стенами поселения, а ей до сих пор вспоминали кикимору. Старшая дочь Беляевых глубоко вдохнула душный воздух приёмной старосты и, изо всех сил стараясь не дать чувствам вырваться наружу, проговорила: — Я понимаю, вы испугались в тот раз, но сейчас ведь совсем другое дело. Мне давно не пятнадцать. Я усвоила урок. Я обещаю, нет, я клянусь вам, я не буду трогать никаких кикимор, я ни на шаг не отойду от поисковой группы, я не сделаю ничего без разрешения того, кто там главный будет. Я клянусь. Правда.
Дмитрич вздохнул и откинулся на спинку кресла. Он казался усталым, да что там, он наверняка устал как никто другой. Рада полагала, что с тех пор, как вслед за фурами пропал и поисковый отряд, староста поселения вообще не спал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я клянусь, — повторила она ещё раз.
— Чего клянёшься? Кикимор не трогать? А как насчёт леших?
— Я никогда не трогала леших, — не слишком уверенно ответила Рада. Как-то раз, когда она пряталась от группы в лесу, один из леших протянул ей горсть малины в своей сучковатой руке, но Рада не помнила, прикасалась ли она непосредственно к нему.
— Не трогала, зато болтала с ними.
— И что?
— А то. Лешие не разговаривают.
Рада вздрогнула. Конечно же низшая нечисть говорить не могла, и всё же старшая дочь Беляевых всегда знала, что именно хотели ей сказать существа, которых она встречала в лесу. Когда-то она думала, что так могут все, но разговор с Алёной развеял иллюзии. Воспоминания о тех обидных словах, что школьная подруга бросила ей в лицо, больно царапнули память. Как она назвала Раду в тот раз? Кажется, ненормальной или вроде того. Дружба на этом кончилась, а все секреты Беляевой оказались у Дмитрича.
— Ну, да, они не разговаривают, — спешно пояснила Рада. — Это я с ними говорила, но я больше не буду. Честное слово.
Дмитрич недобро нахмурился, обретая поразительное сходство с нахохлившейся совой. Рада на миг затаила дыхание, судорожно пытаясь придумать, как спасти ситуацию, а потом шагнула вперёд, к самому столу.
Должно быть, в молодости Дмитрич был очень высок. Даже сейчас, в свои шестьдесят с лишним, сидя в продавленном кресле он оказывался на одном уровне со слишком рано переставшей расти Радой. Опершись о стол так, чтобы смотреть в глаза старосты снизу вверх, старшая дочь Беляевых жалобно протянула:
— Ну пожа-алуйста… Я просто хочу помочь…
— Твои хотелки — не моя забота. — Дмитрич отстранился, но не отвёл взгляда. — Моя забота, знаешь, в чём?
— В том…
Староста не дал ей ответить.
— В том, чтобы у нас был порядок. Безопасно чтоб было. Никакой нечисти, никаких вампиров, никого, кто может навредить, поняла меня, Беляева? — Не дожидаясь ответа, Дмитрич прикрыл глаза ладонью и скрипуче усмехнулся. — Беляева…
Он часто делал такое лицо, произнося её фамилию вслух. Старосте не нужно было ничего объяснять, чтобы Рада в одной этой усмешке прочла всё: и восхищение её бабушкой, и уважение к родителям, и гордость за младшеньких — за Лену особенно — и вселенское недоумение, как старшая дочь столь уважаемой в поселении семьи умудрилась вырасти такой непутёвой. «Даже от вашего приёмыша проблем нет, несмотря на его, гм, деятельность», — как-то раз сказал Дмитрич Раде. Отзвуки этих слов она слышала в горькой усмешке старосты и теперь.
— Ты как думаешь, мне легко далось это решение? — Дмитрич опустил руку и Рада невольно съёжилась под тяжестью его взгляда. — Легко, думаешь? Нет, не легко. Я запретил тебе выходить не потому, что ты мне не нравишься. Я запретил тебе выходить, потому что ты опасна.
Рада царапнула стол.
— Вы знаете, что я никогда никому не желала зла, — севшим голосом напомнила она, но Дмитрич покачал головой:
— Ты просто не знаешь, что это такое — зло. Росла здесь, за стенами, в безопасности, а теперь что, наружу захотелось? Сколько, говоришь, тебе лет? — в голосе старосты мелькнула нотка горечи. — Небось не помнишь Разлом, и того, что после было, тоже не помнишь?
Рада не помнила. Пожалуй, могла бы и помнить — ей тогда было около трёх — но память начисто стёрла и жизнь до того, как всё перевернулось с ног на голову, и сам Разлом, и то, как их семья выживала после. Наверное, в то время постройка стен была действительно необходима. Наверное, именно благодаря предпринятым Дмитричем мерам собравшиеся на берегу Камы беженцы смогли отстроить поселение и сохранить в рабочем состоянии гидроэлектростанцию и целлюлозно-бумажный комбинат. Но это было давно. Единственная атака вампиров закончилась ничем более пятнадцати лет назад, люди привыкли к нечисти, а Макс рассказывал, что поселения одно за другим отказываются от стен.
— Не помнишь, — прочитав ответ на лице Рады, проскрипел Дмитрич.
