— Я, брат, хозяин... Всё знаю... Советую и тебе научиться...
— А ты научи меня!.. — покорствует Скобелев.
Наконец последняя телега наложена и отправлена...
И вдруг перемена декораций.
— Ну... Прощай, отец... Казак, коня!..
Вскочил Скобелев в седло... Румын к нему.
— Счёт прикажете к кому послать?.. За деньгами...
— А вот к отцу... Отец, заплати, пожалуйста... Я потом отдам тебе...
Нагайку лошади — и когда Дмитрий Иванович очнулся, и Скобелев, и полушубки были уже далеко.
«Noblesse oblige»[72], и старик заплатил по счёту, а дежурные части дивизии оделись в тёплые полушубки. Благодаря этому обстоятельству, когда мы переходили Балканы, в скобелевских полках не было ни одного замёрзшего... Я вспоминаю только этот ничтожный и несколько смешной даже факт, чтобы показать, до какой степени молодой генерал способен был не отступать ни перед чем в тех случаях, когда что-нибудь нужно было его отряду, его солдатам...
Потом старик отец приезжал уже в Казанлык в отряд.
— И тебе не стыдно?.. — стал было он урезонивать сына.
— Молодцы! Поблагодарите отца... Это вы его полушубки носите! — расхохотался сын.
— Покорнейше благодарим, ваше-ство!..
— Хорош... Уж ты, брат, даром руки не поцелуешь... Я только не сообразил этого тогда.
Хохот стал ещё громче...
У отца с сыном были и искренние, и в то же самое время чрезвычайно комические отношения... Они были в одних чинах, но сын оказывался старше, потому что он командовал большим отрядом, у него был Георгий на шее и т. д. Отца это и радовало и злило в одно и то же время...
— А всё-таки я старше тебя!.. — начинал, бывало, его донимать сын.
Дмитрий Иванович молчит...
— Служил, служил и дослужился до того, что я тебя перегнал... Неужели тебе, папа, не обидно...
— А я тебе денег не дам... — находился наконец Дмитрий Иванович.
— То есть как же это? — опешивает, бывало, сын.
— А так, что и не дам... Живи на жалованье...
— Папа!.. Какой ты ещё удивительно красивый... — начинает отступать сын.
— Ну, ну, пожалуйста...
— Расскажи, пожалуйста, мне что-нибудь о венгерской кампании... И о том деле, где ты получил Георгия... Отец у меня, господа, молодчинище... В моих жилах течёт его кровь...
— А я всё-таки тебе денег не дам.
Скобелев всегда нуждался. При нём никогда не было денег, а между тем швырял он ими с щедростью римских патрициев. Идёшь, бывало, с ним по Бухаресту... Уличная девчонка подносит ему цветок...
— Есть с вами деньги?
— Есть.
— Дайте ей полуимпериал!..
Офицеры тоже все к нему. Не его дивизии, совсем незнакомые, бывало... Едет, едет в отряд и застрянет где-нибудь. Денег ни копейки. К Скобелеву...
— Не на что доехать...
— Сколько же вам нужно?
— Да я не знаю... — мнётся тот.
— Двадцати полуимпериалов довольно?
— И десяти будет...
— Возьмите.
Забывая, кто ему должен, Скобелев-сын и сам забывал свои долги. Страшно щепетильный там, где дело касалось казённого интереса, в этих случаях свои собственные счёты он вёл тогда спустя рукава.
И эксплуатировали его при этом ужасно. Разумеется, большая часть таких пособий были безвозвратны... Когда деньги истощались — начинались дипломатические переговоры с отцом...
Зачастую тот решительно отказывал... Тогда Скобелев-сын в свою очередь начинал злиться.
— Ты до такой степени скуп...
— Ну, ладно, ладно. На тебя не напасёшься...
— Ты пойми...
— Давно понял... У меня у самого всего десять полуимпериалов осталось в кармане.
— Вот, господа... — обращается, бывало, М. Д. к окружающим... — Видите, как он мне в самом необходимом пропитании отказывает!
Кругом хохочут.
— Я твоей скупости всей своей карьерой обязан...
— Это как же? — удивляется в свою очередь Скобелев-отец.
— А так... Хотел я тогда, когда закрыли университет, уехать доканчивать курс за границу, ты не дал денег, и я должен был юнкером в кавалергарды поступить. Там ты мне не давал денег, чтобы достойно поддерживать блеск твоего имени — я должен был в действующий отряд противу повстанцев в Польшу перейти. В гусары. В гусарах ты меня не поддерживал...
— Только постоянно твои долги платил, — как бы в скобках вставляет отец.
— Ну! Какие-то гроши... Не поддерживал... Я должен был в Тифлис перейти... В Тифлисе жить дорого — я ушёл от твоей скупости в Туркестан... А потом она меня загнала в Хиву, в Ферганское ханство...
— И отлично сделала!
— За то судьба тебя и покарала, судьба всегда справедлива.
— Это как же?
— А то, что я старше тебя теперь!..
— Мальчишка!
— Так не дашь денег?..
— Нет...
— Ну, так прощайте, генерал!..
И они расходились.
Он очень любил своего отца и им был горячо любим, но такие сцены постоянно разыгрывались между ними. Сыновняя любовь его, впрочем, была совсем чужда сентиментальности. Как-то он сильно заболел в Константинополе. Недуг принял довольно опасный оборот. Скобелев-отец случайно узнаёт об этом. Встревоженный, он едет к сыну.
— Как же это тебе не стыдно...
— Что такое?
— Болен и знать мне не дал.
— Мне и в голову не пришло!..
Старик был очень расстроен. Скобелев-сын заметил это и извинился...
— Не понимаю, в чём моя вина? — обратился он потом к своим.
В другой раз Дмитрий Иванович приехал в зеленогорскую траншею к сыну.
— Покажи-ка ты мне позиции... Где у тебя тут поопаснее?
— Ты что ж это набальзамироваться хочешь? Или старое проснулось?
— Да что ж я даром, что ли, генеральские погоны ношу...
И старик выбрал себе один из опаснейших пунктов и стал на нём.
— Молодец, «паша», — похвалил его сын. — Весь в меня!..
— То есть это ты в меня...
— Ну, дай же что-нибудь моим солдатам...
— Вот десять золотых...
— Мало...
— Вот ещё пять...
— Мало…
— Да сколько же тебе?
— Ребята... Мой отец даёт вам по полтиннику на человека… Выпейте за его здоровье...
— Рады стараться... Покорнейше благодарим, вашество!..
Старик поморщился... Когда пришло время уезжать.
— Ну, уж я больше к тебе сюда не приеду.
— Опасно?
— Вот ещё... Не то... Ты меня разоряешь... Сочти-ка, сколько я должен прислать сюда теперь...
— Вот... Смерти не боится, а над деньгами дрожит. Куда ты их деваешь?
— Да у меня их мало...
Потом, когда Дмитрий Иванович умер, Скобелев мог вполне оценить мудрую скупость своего опекуна. Ему досталось громадное имение и капиталы, о существовании которых он даже и не предполагал.
— К крайнему удивлению своему, я богатым человеком оказался...
Потом Скобелев с летами изменился. В нём не осталось вовсе мотовства, но там, где была нужда, он раздавал пособия щедрой рукой... «Просящему дай» — действительно он усвоил себе этот принцип вполне и следовал ему всю свою жизнь. Его обманывали, обирали — он никогда не преследовал виновных в этом. Раз лакей утаил «три тысячи», данных ему на сохранение.
— Куда ты дел деньги?
— Потерял.
— Ну и дурак!
— Как же вы оставляете это? — говорили ему. — Ведь, очевидно, он украл их.
— А если действительно потерял, тогда ему каково будет?
В другой раз один из людей, которым Скобелев доверял, вынул бриллианты из его шпаги и продал их в Константинополе... Хотели было дать делу ход, как вдруг узнаёт об этом Скобелев.
— Бросьте... И ни слова об этом.
— Помилуйте... Как же бросить.
— Страм!..
— Так нужно хоть бриллианты выкупить Ведь сабля жалованная!
— Забудьте о них. Как будто ничего не случилось…
При встрече с виновным он не сказал ему ни слова.
Только перестал подавать ему руку. Даже не прогнал его.
— Я его оставил при себе ради его брата...
Потом этот брат, которого за отчаянную храбрость и находчивый ум любил Скобелев, ещё ужаснее отблагодарил генерала за доброту и великодушие, внеся в его жизнь самую печальную страницу, и заставил его ещё недоверчивее относиться к людям...
XI
Доступность Скобелева была изумительна. Нужно помнить, что он принадлежал военной среде, среде, где дисциплина доходит до суровости, где отношения слагаются совершенно иначе, чем у нас. Тем не менее каждый от прапорщика до генерала чувствовал себя с ним совершенно свободно... Скобелев был хороший диалектик и обладал массой сведений, он любил спорить и никогда не избегал споров. В этом отношении всё равно — вольноопределяющийся, поручик, ординарец или другой молодой офицер — раз поднимался какой-нибудь вопрос, всякий был волен отстаивать свои убеждения всеми способами и мерами. Тут генерал становился на равную ногу. Споры иногда затягивались очень долго, случалось до утра, и ничем иным нельзя было более разозлить Михаила Дмитриевича, как фразой:
