— Я, знаете, стоял в огне... Гранаты падают и здесь, и там, и передо мной, и позади меня, и направо, и налево... Падают и все рвутся... А я, знаете, засмотрелся на картину боя и (замирающим голосом) так увлёкся, что даже забыл о своём положении. В это время проезжает мимо Скобелев… Генерал обращается ко мне: «Я вам удивляюсь... Неужели вы не боитесь — мне жутко!..» В это время прямо перед носом у меня (каков нос!) лопается граната... «Михаил Дмитриевич — вот мой ответ!» Это я ему...
— Что же Скобелев?
— Молча пожал мне руку, вздохнул и поехал!..
Разумеется, шутники и насмешники рассказывали об этом Скобелеву, тот сам от души смеялся, но стал вдвое любезнее с Фальстафом...
— В первом бою он мне за своё хвастовство сослужит службу! — замечал он между прочим.
— Мы с вами, генерал, понимаем друг друга! — обращался к нему Скобелев.
Фальстаф рдел от восхищения.
— Мы — боевые, нам не в чем завидовать друг другу... Так... Скорей даже я вам позавидую.
— О, помилуйте, ваше-ство, что ж тут считаться!
— Разумеется.
И Скобелев лукаво улыбался в усы... И действительно, в первом бою он подозвал несчастного и приказал ему вести вперёд на редут свои войска.
— Покажите им, как мы с вами действуем... Замените меня.
И тот дрался как следует, воодушевляя солдат.
«Соперничество родит героев!» — подшучивал потом генерал между своими...
— Ну, что вы? — встретил он потом вернувшегося с боя льва.
— Я сегодня собой доволен! — величественно произнёс тот.
— Это ваша лучшая награда!.. — сочувственно вздохнул Скобелев, но тем не менее, кажется, ни к чему его не представил.
— Могу сказать, я видел ад...
— И ад видел вас...
Генерал не выдержал, прослезился и бросился обнимать Михаила Дмитриевича.
Другой уже под Брестовцем, тоже куда какой храбрый на словах, на деле всякий раз, как только предполагался бой, сейчас же начинал снабжать кухню Скобелева необыкновенными индейками или какой-то особенно вкусной дичью...
— N прислал вам молочных поросят...
— И вместе — рапорт о болезни? — с насмешливым участием спрашивал Скобелев.
— Точно так-с...
— Скажите ему, что завтра он может не приезжать на позицию...
Что и требовалось доказать, — как прежде исправные ученики оканчивали изложение какой-нибудь теоремы.
— N приказал кланяться и прислал вам гусей и индюка.
— Бедный, чем он болен?
— Индюк-с? — изумлялся посланный.
— Нет — генерал?
— Они здоровы-с...
— Ну, так к вечеру верно заболеет.
И действительно ординарец вечером привозил рапорт о болезни N.
— У него большая боевая опытность, — смеялся Скобелев. — Он как-то нюхом знает, когда предполагается дело. Его не надуешь...
— Зачем же держать таких?.. — спрашивали у генерала.
— А по хозяйственной части он незаменим! Я всю её свалил на него — и отлично сделал... Посмотрите, как он ведёт её... В лучшем виде... И ведь старается... Вдвое против других старается... Отряд всегда поэтому обеспечен... Будь он не так часто «подвержен скоропостижным болезням», — наверное, солдаты хуже бы ели... Ну и пускай его болеет, Господь с ним.
Другой — майор, совершенно соответствовавший идеалу армейского майора, с громадным брюхом, вечно потный, точно варившийся в собственном бульоне, имел Георгиевский крест, солдатский; так он нарочно спрятал его даже. Ни разу не надевал.
— Зачем вы это?
— Да как же... Я по хозяйственной части... А вывеси-ко Георгия... Вы знаете жадность Скобелева на Георгиевских кавалеров?..
— Ну?
— Он сейчас в бой пошлёт... Благодарю покорно... Я человек сырой.
И кто поверит, что этот трус был любимцем Скобелева.
А между прочим это было так... Потому, что никто другой не обладал подобной гениальностью добыть для целого отряда продовольствия в голодной, давно уже объеденной местности... Там, где, казалось, не было клочка сена, «храбрый майор» находил тысячи пудов фуража...
— Сегодня вечером будет у нас маленькая пифпафочка!.. — незаметно улыбался Скобелев. — Вот, майор, вам случай получить Владимира с мечами...
— Да, — вспыхивал и начинал потеть майор. — Только у казаков сена нет... А у суздальцев — хлеба.
— Ну-с?..
— А я тут нашёл в одном месте...
— Так отправляйтесь и заготовьте!
Дело кончалось к обоюдному удовольствию. Майор избавлялся от ненавистной ему пифпафочки, а суздальские солдаты и казацкие кони наедались до отвала.
IX
Скобелев любил войну, как специалист любит своё дело. Его называли «поэтом меча», это слишком вычурно, но что он был поэтом войны, её энтузиастом — не подлежит никакому сомнению.
Он сознавал весь её вред, понимал ужасы, следующие за ней. Он, глубоко любивший русский народ, всюду и всегда помнивший о крестьянине — жалком, безграмотном и забитом, смотрел на войну, как на печальную необходимость. В этом случае надо было отличать в нём военного от мыслителя. Не раз он высказывал, что начинать побоища надо только с честными целями, тогда когда нет иной возможности выйти из страшных условий — экономических или исторических. «Война — извинительна, когда я защищаю себя и своих, когда мне нечем дышать, когда я хочу выбиться из душного мрака на свет Божий». Раз став военным, он до фанатизма предался изучению своей специальности. В настоящее время едва ли из германских генералов кто-нибудь так глубоко, так разносторонне знал военное дело, как знал его Скобелев. Он действительно мог быть щитом России в тяжёлую годину испытаний, он бы стал на страже её и в силу любви своей к войне пошёл бы на неё не с фарисейскими сожалениями, не с сентиментальными оправданиями, а с экстазом и готовностью. Никто в то же время не знал так близко, во что обходится война.
— Это страшное дело, — говорил он. — Подло и постыдно начинать войну так себе, с ветру, без крайней, крайней необходимости... Никакое легкомыслие в этом случае непростительно... Чёрными пятнами на королях и императорах лежат войны, предпринятые из честолюбия, из хищничества, из династических интересов. Но ещё ужаснее, когда народ, доведя до конца это страшное дело, остаётся неудовлетворённым, когда у его правителей не хватает духу воспользоваться всеми результатами, всеми выгодами войны. Нечего в этом случае задаваться великодушием к побеждённому. Это великодушие за чужой счёт, за это великодушие не те, которые заключают мирные договоры, а народ расплачивается сотнями тысяч жертв, экономическими и иными кризисами. Раз начав войну, нечего уже толковать о гуманности... Война и гуманность не имеют ничего общего между собой. На войну идут тогда, когда нет иных способов. Тут должны стоять лицом к лицу враги — и доброта уже бывает неуместна. Или я задушу тебя или ты меня. Лично иной бы, пожалуй, и поддался великодушному порыву и подставил своё горло — души. Но за армией стоит народ, и вождь не имеет права миловать врага, если он ещё опасен... Штатские теории тут неуместны... Я пропущу момент уничтожить врага — в следующий он меня уничтожит, следовательно, колебаниям и сомнениям нет места. Нерешительные люди не должны надевать на себя военного мундира. В сущности нет ничего вреднее и даже более — никто не может быть так жесток, как вредны и жестоки по результатам своих действий сентиментальные люди. Человек, любящий своих ближних, человек, ненавидящий войну, должен добить врага, чтобы вслед за одной войной тотчас же не начиналась другая...
— Таким образом, если война так ужасна, то следует воевать только тогда, когда неприятель явился ко мне, в страну?..
— О нет. Всякая страна имеет право на известный рост. Принцип национальностей — прежде всего. Государство должно расширяться до тех пор, пока у него не будет того, что мы называем естественными границами, законными очертаниями. Нам, то есть славянам, потому что, если мы заключились в узкие пределы только русского племени, мы потеряем всё своё значение, всякий исторический raison d’etre[70], так я говорю, что нам, славянам, нужны Босфор и Дарданеллы как естественный выход к морю, иначе, без этих знаменитых проливов, несмотря на весь наш необъятный простор, — мы задохнёмся в нём. Тут-то и следует раз навсегда покончить со всякой сентиментальностью и помнить только свои интересы. Сначала — свои, а потом можно подумать и о чужих... Наполеон великий отлично понимал это... Он неспроста открыл свои карты Александру Первому. В Эрфурте и Тильзите он предложил ему размежевать Европу...
— Да, начать войны, где потом ручьями потекла бы кровь...
