Я делаю усилия воспринять это возможно спокойно. Вы, верно, думаете, что я давно уехал отсюда. Правда, 17 февр<аля> мы телеграфировали Соне, и по этой телегр<амме> вы знаете, что я здесь. Как бы то ни было, я не в претензии.
Санки мои вчера оказались очень полезны уезжающим[803]. Я сегодня заказал для себя другие. До скорого свидания, дорогие мои, целую вас всех. Моисей.
6-е марта 1955 г.[804]
Дорогие мои!
Я, как видите, все еще здесь. О своем положении пока ничего определенного не знаю. Ошибка моя в том, что я не настаивал, чтобы вы поскорее выслали справку об иждивении. Все, что проделала Соня, вы должны были проделать от себя. Если вы до сих пор не получили запроса о согласии взять меня на иждивение, то напишите сами, заверьте подписи у нотариуса и пошлите ее по адресу (заказным): Иркутская обл., Чунский р-н, п/я ПВ 120/2.
Формы этой справки я не знаю. Нетрудно самим составить или посоветоваться с кем-либо. Поскольку Соня все это уже проделала, то лучше всего с ней и посоветоваться. Главное — не затягивать, сделать это в 1–2 дня. Копию мне пошлите (не заверенную), дабы я был в курсе. Если Кивович уже приехал, пусть мне напишет или вам расскажет, как он ездил — до Москвы прямо или с пересадками, можно ли достать плацкарту и сколько она стоит.
Я получил 2 открытки Сони от 22 и 24 февраля. Из этих открыток я узнал, что мама[805] поехала 21 в Москву. От вас ничего не получаю — последнее письмо от 7/II.
Я написал бы маме в Москву, но не знаю Любиного адреса.
Итак — не откладывайте со справкой и пишите мне почаще.
Крепко целую вас, родные мои.
Ваш Моисей.
9 марта 1955 г.
Дорогие мои!
Только лишь позавчера, 7 марта, я получил обе телеграммы из Москвы. Только сегодня ответил, — ибо должен был выяснить возможность остаться здесь впредь до выяснения вопроса о поездке домой. Сейчас вопрос собственно стоит так, ждать ли мне окончательного ответа (как по активировке, так и по реабилитации) на 038 или на каком-либо ближайшем пункте.
О поездке в Караганду или Красноярский край сейчас не может быть и речи. Мне, конечно, не хочется никуда [зря] ездить, и пока я остаюсь тут, а там — если все же затянется дольше, чем на месяц — видно будет.
Я уже писал вам, что после письма от 7/II я от вас никаких писем не получал. Недавно получил 2 открытки Сонины, из которых я узнал, что ты, Саррунька, в Москве с 22-го февраля.
У меня ничего нового, жизнь достаточно однообразна и тосклива.
Жду ваших писем — трудно описать, как я их жду. Кроме писем мне ничего не нужно, ни продуктов питания, ни денег. На дорогу мне хватит, а здесь я потребляю очень мало.
Не задерживайте справку об иждивении, это ускорит мой приезд.
Крепко целую вас, дорогие мои.
Ваш Моисей.
11 марта 1955 г.[806]
Дорогие мои! Хоть у меня ничего нового пока нет, все же пишу вам пару слов. Когда поеду домой — выяснить пока не удалось. Письма от вас пока не получил. Сегодня третий день лежит моя телеграмма (ответ), и не удается ее отправить. А вы волнуетесь, но что я могу сделать.
Вы с вашей стороны должны всячески торопить с отправкой справки [об иждивении] — этим вы ускорите мой приезд. Кстати — один получил такую справку из Киева, и она была заверена в районе милиции[807]. Там это сделали — как пишут в письме — без проволочек и даже охотно. Примите это к сведению.
Жду ваших писем, [на] телеграммы не тратьтесь — они получаются не скорее писем. О реабилитации телеграфировать разрешаю.
Целую вас всех. Моисей.
11.03.55
[телеграмма]
Киев Торицкий переулок 4 кв 7 Береговской
Ново-Чунки 1/123 14 11 1528
Выяснения возможности ехать Киев остаюсь здесь — Моисей
18.03.1955
[телеграмма]
Киев Троицкий переулок четыре квартира семь Береговской
Боготола[808] 0380 17 18 1013
Еду домой Тайшета сорок первым Москве двадцать второго целую — Моисей
«Почему остался живой?»
Интервью с Борисом Каменко
Подготовка к публикации, вступление и комментарии И. В. Ребровой
С 2018 года я реализую выставочный проект «Помни о нас…»[809]. Он посвящен памяти пациентов психиатрических клиник, детей-инвалидов и врачей-евреев, которые стали жертвами нацистов в период оккупации регионов Северного Кавказа. Проект финансируется немецким фондом «Память, ответственность и будущее», Центром изучения антисемитизма при Техническом университете Берлина и Ростовским отделением Всероссийского общества охраны памятников и культурного наследия. В период подготовки выставки летом 2018 года я посетила все выявленные мной места уничтожения этих групп жертв, пообщалась с представителями лечебных и образовательных медицинских учреждений, в результате чего круг партнеров выставки расширился до 16 организаций. Среди них оказался и Ставропольский государственный медицинский университет (СтГМУ), на базе которого с 2013 года существует Музей истории СтГМУ, а его коллектив занимается изучением и восстановлением истории вуза[810]. Особое внимание сотрудники музея уделяют военному периоду и судьбам профессорско-преподавательского состава Ставропольского (в то время Ворошиловского) медицинского института в период оккупации Ставропольского края со 2 августа 1942 по 27 января 1943 года[811]. В августе 1941 года в Ставрополь был эвакуирован Днепропетровский медицинский институт, который с начала 1941–1942 учебного года слился с местным учебным заведением. Ввиду стремительного продвижения войск Вермахта[812] летом 1942 года на Северный Кавказ эвакуация вуза была сорвана, в оккупации оказалась значительная часть сотрудников и студентов института, многие из которых были евреями. Уже 8 августа 1942 года бургомистр города издал приказ о регистрации всего еврейского населения с восьмилетнего возраста под угрозой расстрела. В бывшем здании НКВД базировалась штаб-квартира Айнзацкоманды 12 Айнзацгруппы Д. «Воззвание к еврейскому населению» предписывало всем эвакуированным евреям собраться 12 августа 1942 года в 7 часов утра на Ярмарочной площади вблизи железнодорожного вокзала для «переселения»[813]. Часть явившихся на регистрацию евреев была сосредоточена в тюрьме и во дворе бывшего здания НКВД. Массовые казни (расстрелы и удушение в специальном автомобиле «газваген», более известном в народе как «душегубка») немцы и местные полицаи производили на территории аэродрома[814]. В последующие дни были убиты и местные евреи, их тела захоронили недалеко от психиатрической больницы[815]. Жертвами Холокоста стали 33 сотрудника медицинского института и 39 человек членов их семейств, всего 72 человека[816]. В музее
