был? Обыкновенный человек. Увлекался кроме своей специальности литературой. Была очень большая библиотека у него. Ну, собственно, дальше в городе Ставрополе я помню, как он очень переживал во время гонений на так называемых генетиков[827], поскольку он сам был из этой компании. Кроме того, он в городе еще работал в музее, занимался там естественными науками в этом музее, зоологический музей там[828]. Ну и по его работе больше я, собственно, ничего особенного не помню.
ЕЛ: А об отце как о человеке?
БК: Ну, был хороший отец. Насколько я помню, никогда меня не наказывал, хотя я и не очень себя всегда хорошо вел, благожелательный был. Я его любил, как сейчас я понимаю, я его очень любил. Тогда я это понимал слабо.
ЕЛ: Как вы проводили время вместе с ним?
БК: Мы с ним редко проводили время вместе. Иногда только выезжали. Вот из Омска мы ездили на курорт Боровое[829]. Там мы вместе отдыхали. Ездили на Кавказ, то есть на Кавказе и жили уже в то время, но ездили на море пару раз за все время. А так больше я возился со своими сверстниками, чем с отцом.
ЕЛ: На каком языке говорили у вас дома?
БК: На русском, только на русском.
ЕЛ: А на каких языках были книги в библиотеке вашего отца?
БК: Книги у него были на иностранных. Он знал английский, он знал немецкий языки. Были у него на этих языках книги. Но, а в основном, [книги были] на русском языке.
ЕЛ: Вас учили каким-нибудь языкам?
БК: Только в школе. Меня начали учить в первых классах школы. Домой приходила учительница немецкого языка, но очень быстро я это дело бросил. Я от нее прятался под кровать, и меня долго не могли найти, поэтому это дело бросили. В школе я учил немецкий язык. В институте был у отца большой друг — академик Бродский[830]. Он в Днепропетровске, когда я приехал в институт, он мне сказал: «Какой язык учите, немецкий? Переходите на английский, сейчас более важный английский». Я перешел на английский. В институте учил английский язык. Ну, как обычно, при наших учебах в школе и в институте я его очень слабо знаю. Могу читать почти без словаря техническую литературу, близкую к моим интересам. Ну и очень слабо другие книги. Разговаривать я не умею, никогда не пробовал даже.
ЕЛ: Какой была ваша мама?
БК: Была очень добрая женщина, на 21 год моложе отца. Она, когда я родился, она была совсем молодой. 23 года ей было. Я ее помню как очень хорошую мать, как очень хорошую жену и как очень хорошую хозяйку. Я прожил, значит, с родителями до 18 лет. Не помню ни одной ссоры. Ну, может быть, такие впечатления у меня остались. Но я не помню ни одной ссоры у нас в семье. Кроме того, что больше ссорился я: не приходил вовремя домой, бегал по улицам и так далее.
ЕЛ: А что вы делали в свободное время?
БК: Читал много, я очень рано начал читать. Я пошел в первый класс, я уже умел довольно бегло читать. Поэтому меня после окончания первого класса перевели в третий класс. Потому что я не тем занимался в школе, чем надо было. Много читал, много бегал с ребятами. Это же не теперешние города, там были огромные места, где можно было играть. Мы играли в казаки-разбойники и в лапту, о чем сегодня, наверное, уже забыли, что это такое. И в прятки разные, это самое, причем это как в Омске, так и в Ставрополе. Там практически в городе были леса. До леса было, ну, полчаса ходьбы, до настоящего леса. Мы там играли. Но я много и читал. Я рано увлекся литературой.
ЕЛ: Какие у вас были любимые книги?
БК: Первую книгу, которую я так вот помню, я нашел ее на чердаке дома. Не наша книга была, это была «Саламбо» Флобера[831]. Потом дальше, ну конечно, Дюма. По тем временам я очень любил исторические романы Вальтера Скотта, Купера[832]. Читал, наверное, так, в пятом классе разную детективную, как сейчас называется, литературу. У меня был друг в школе, он был родным братом, младшим братом знаменитого в то время поэта Павла Васильева, Павла Николаевича Васильева[833]. Слыхали такого? У него как-то, я помню, наверное, в пятом классе я был, сидел, читал, ну, что-то вроде «Пещера Лейхтвейса»[834], что-то такая книжечка. Зашел красивый крупный человек, он приехал туда, он был на 13 лет старше меня, Павел. Выхватил книгу, швырнул в угол, сунул мне Пушкина и сказал: «Вот это читай». С тех пор я читаю Пушкина, до сегодняшнего дня.
ЕЛ: Кто были ваши друзья?
БК: Ну, школьные друзья, простые ребята. Вот в Омске, я помню, Васильев был у меня, Левка Васильев. Ну а так, школьные друзья в основном, и уличные, со своей же улицы. Правда, школа была три дома от нас, в том же квартале. Друзей много было.
ЕЛ: Что для вас значила национальность ваших друзей и ваша собственная?
БК: Вы знаете, ни в Омске, ни в Ставрополе она ничего не значила до войны. Даже я и не придавал этому никакого значения, и не то что значения, я и не чувствовал этого ничего[835]. По-настоящему мы начали чувствовать с войны.
ЕЛ: А что вы знали о вашем происхождении, вашей национальности?
БК: Практически ничего. В те времена практически ничего. Вообще о евреях до войны я мало что знал.
ЕЛ: А что вы знали о религии до войны?
БК: Тоже ничего. У нас, насколько я помню, в Ставрополе даже действующей церкви ни одной [не] было. Ничего не знал. Единственное, что уже в школе, приблизительно так в 9–10 классе, когда я увлекся немного химией, я начал делать эти самые опыты занимательной химии. И там многие опыты, которые были направлены специально на опровержение библейских этих самых [сюжетов]: превращение воды в кровь, зажигание костра самопроизвольное, когда там махнешь рукой. Ну и прочие такие вот вещи. И меня, значит, в то время заставили, да нельзя сказать заставили, просто назначали, так сказать, заниматься антирелигиозной пропагандой. Вот приблизительно так к 10 классу я начал читать книги, довольно серьезные книги, так называемую критику Библии. Критика Библии — это понятие научное[836]. Это не то что я критикую
