Борис Сучков пал жертвой ведомственных интриг и скрытого противостояния двух могущественных фигур – Берии и Жданова. Он был обвинен министерством госбезопасности в передаче американцам секретной информации о голоде в Молдавии и разработках советского атомного оружия. Ходили слухи, будто во время войны он попал в плен и был завербован гестапо, а после войны американцы нашли его подписку о сотрудничестве и заставили его работать на ЦРУ…
Сучкова судили и приговорили к двадцати пяти годам лагерей. Он отсидел семь лет. После смерти Сталина его выпустили. Он начал жизнь заново, возглавил академический Институт мировой литературы имени Горького, был избран членом-корреспондентом Академии наук. Но арест, суд и лагерь не прошли бесследно – Борис Леонтьевич умер очень рано: сердце разорвалось. Уже после смерти ему присудили Государственную премию СССР.
Возражать Суслову не решались. Это позволял себе только руководитель Союза писателей Александр Александрович Фадеев, чувствуя за собой поддержку Сталина. На заседании комитета по сталинским премиям Суслов выступил против кандидатуры выдвинутого на премию одного татарского поэта.
– Товарищ Суслов, а вы читали его стихотворения? – спросил Фадеев. – Читать нужно, товарищ Суслов, а уже потом высказывать свое мнение.
На одном из заседаний секретариата ЦК рассматривался деликатный вопрос. Отдел художественной литературы и искусства ЦК партии представил справку о многочисленных купюрах в сочинениях Горького, которые издавались после смерти писателя.
Например, из знаменитого очерка «В. И. Ленин» вырезали такие слова: «Невозможен вождь, который – в той или иной степени – не был бы тираном. Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Фоме Мюнцере».
Томас Мюнцер – радикальный проповедник времен Реформации, вождь и идеолог народных масс в Крестьянской войне 1524–1526 годов в Германии.
Отдел ЦК предложил «вторично издать 17-й том Собрания сочинений, не допуская впредь никаких купюр в сочинениях, изданных при жизни писателя и одобренных им».
Разобраться поручили Суслову. Суслов рассудил так: выпускать с купюрами – неразумно, потому что дотошные читатели могут сравнивать с прижизненными изданиями Горького. Выпускать без купюр – невозможно, нельзя разрушать канонический образ Ленина.
И Суслов доложил Маленкову, что вообще считает переиздание семнадцатого тома нецелесообразным. Вот за это Михаила Андреевича и ценили. Он не пропускал ничего опасного, не позволяя ни себе, ни другим никаких отклонений.
В 1949–1951 годах Суслов был главным редактором «Правды». На последнем сталинском съезде в октябре 1952 года Суслов стал членом президиума ЦК. Но, как и для Брежнева, смерть вождя едва не стала концом его политической карьеры. Маленков невысоко ценил Михаила Андреевича, Молотов считал себя главным специалистом по марксизму. Поэтому после смерти Сталина они Суслова отстранили от большой политики. Молотов говорил о нем:
– Суслов – это провинциал. Большая зануда.
Но Хрущеву, который стал отдалять старую гвардию, понадобились его услуги. И Хрущев, и Брежнев были малограмотными людьми, Суслов, который с карандашом в руке читал Ленина, казался им невероятно образованным. Летом 1955 года его вновь включили в состав президиума ЦК.
Летом 1957 года именно Суслов председательствовал на пленуме, который расправился с участниками «антипартийной группы» – Молотовым, Маленковым, Кагановичем. Михаил Андреевич же и произнес главную обличающую речь.
Суслов помнил наизусть все идеологические формулировки и, если видел что-то новое и потому ненадежное, опасное, немедленно это вычеркивал. За это его Хрущев и ценил, верил, что Михаил Андреевич не пропустит неправильной формулировки. Суслов патологически боялся перемен. Консервативный по складу характера, он лучше других понимал, что перемены будут не в пользу режима. И Хрущева предупреждал, что нельзя дальше идти по пути демократизации, что оттепель может превратиться в наводнение, которое все снесет. По складу мышления Суслов был конечно же сталинистом. Но в 1960-е годы он воспротивился полной реабилитации Сталина, потому что это требовало отмены решений XX съезда партии, а Суслов считал, что партия не должна показывать, что она ошибается.
Хрущев, уже выйдя на пенсию, говорил о «полицейской ограниченности» Суслова. По словам Хрущева, именно Суслов устроил расправу над Борисом Пастернаком после того, как за границей был опубликован его роман «Доктор Живаго» и автору присудили Нобелевскую премию по литературе.
«Докладывал мне о романе „Доктор Живаго“ Суслов, шефствовавший над нашей агитацией и пропагандой, – вспоминал Хрущев. – Без Суслова в таких вопросах не могло обойтись. Он сообщил, что данное произведение плохое, не выдержано в советском духе. Одним словом, недостойная вещь, печатать ее не стоит. Такое решение и приняли.
Полагаю, что на той стадии событий кроме Суслова никто из ответственных лиц романа не читал. Я сомневаюсь в том, что и Суслов его прочел. Ему тоже, наверное, дали справку с изложением содержания произведения на трех страничках».
Суслов возражал и против публикации повести Эммануила Казакевича «Синяя тетрадь». Казакевич писал о том, как Ленин накануне Октябрьской революции укрывался от ареста в Разливе. Вместе с ним находился его верный сотрудник Григорий Евсеевич Зиновьев.
Казакевич выставил Зиновьева в неприглядном свете. Но после многих лет сталинской фальсификации истории Суслов в принципе не мог примириться с тем, что имя расстрелянного и заклейменного в истории партии Зиновьева упоминается рядом со святым именем вождя.
Хрущев рассказывал:
«Разослали книгу всем членам президиума, и вопрос о ней был включен в повестку дня очередного заседания.
– Кто имеет какие-нибудь соображения? Почему эту книгу не следует печатать? – спросил я.
– Ну, товарищ Хрущев, – Суслов вытянул шею, смотрит недоуменно, – как же можно напечатать эту книгу? У автора Зиновьев называет Ленина «товарищ Ленин», а Ленин называет Зиновьева «товарищ Зиновьев». Ведь Зиновьев – враг народа.
Меня поразили его слова. Разве можно извращать действительность и преподносить исторические факты не такими, какими они были на самом деле?
Даже если мы отбросим то обстоятельство, что Зиновьев враг или не враг народа, то сам факт бесспорен: действительно, в шалаше находились вместе Ленин и Зиновьев. Как же они общались между собой? Как обсуждали текущие вопросы или хотя бы разговаривали за чаем в шалаше? Видимо, называли друг друга словом «товарищ». А я даже думаю, что Ленин обращался к Зиновьеву по имени – Григорий, ведь у них были тогда близкие товарищеские отношения.
