следом, но идун нетерпеливо потянул ее в другую сторону. Они шли мимо толпившихся людей и воронов, и Рунд вздернула подбородок повыше, чтобы никто не подумал, будто она напугана.
Именно так поступают все по-настоящему испуганные люди.
Черный ствол покрывали белые рунические письмена, рисунки, значения которых Рунд не знала. Огромный, в два человеческих обхвата, он цеплялся за землю перекрученными корнями и приглашающе шелестел листьями. Идун грубо толкнул Рунд вперед, а после, подобрав с земли моток веревки, подтащил за шиворот к дереву и начал привязывать – так крепко, что дыхание застряло в легких. Рунд не сопротивлялась. Здесь, на чужой земле, где каждый желает ей смерти, нет спасения. Кто-то смеялся, кто-то затянул длинную красивую песню – слов Рунд не понимала, но сердце щемило, как от чего-то до боли знакомого и даже родного. В воздухе запахло жареным мясом, и козлятина снова попросилась наружу.
– Готово.
Якоб шел к ней, сопровождаемый теперь двумя вальравнами – мужчиной и женщиной, которые волочили по траве какой-то всхлипывающий куль. Высокий и худой, вороний князь казался выточенной из белого камня статуей. Ни радости, ни горя не было на его лице – только спокойствие, ледяное, как талая вода.
Снова маска.
– Мы принесли подарок для оракула. – Якоб указал на копошащееся существо. – Твой друг подарит свою кровь, чтобы боги не иссушили тебя до дна.
Бёв походил на скрюченного от боли старика. И меньше всего – на самого себя. Если бы Рунд не сказали, что перед ней ее друг, Рунд никогда не узнала бы этого окровавленного калеку. Его глаза опухли и не открывались, рыжие волосы сбились в грязные колтуны. Исхудавшие руки заломили Бёву за спину, а самого его поставили на колени перед Якобом. Из кровавого месива, в которое превратился рот Бёва, доносилось жалобное мычание.
Однако никого, кроме Рунд, вид Бёва не смущал. Напротив – на лицах обступивших их воронов читались радость вперемешку с удовлетворением. И именно они, а не их боги, жаждали свежей крови больше всего.
Один только Якоб оставался невозмутимым и безмятежным. Он держал в руках широкий нож и наблюдал, как перед ним корчится от боли живое существо. Не человек – о нет! – вряд ли Якоб воспринимал их как равных себе. Вальравны всегда находились на ступень выше и не забывали об этом напоминать. Рунд, вопреки своему желанию, никак не могла отвести взгляд от изуродованного лица Бёва. Когда-то она прикасалась к нему – и ладонями, и губами. И он дарил ей покой.
– У него сильное сердце и молодая кровь. – Якоб коснулся ножа кончиком языка и кивнул, подтверждая собственные слова. Длинные засаленные пряди путались в светлом меху наброшенного на плечи плаща. Кто-то вплел в черные волосы ворона еще больше бусин и перьев, и он теперь походил на пугало, угловатое, жестокое и, к сожалению, живое. В другое время Рунд рассмеялась бы, но не сейчас. – Богам понравится такая жертва. И они сразу заговорят.
Рунд попыталась высвободить хотя бы одну руку, но куда там! Ее замотали – крепче не бывает. Да и что она стала бы делать, даже если б освободилась? Отсюда ей не убежать. Дамадар, король гостеприимных гор, смотрел на нее, нахмурив рыжие кустистые брови. Он лично выпустит ей кишки, если Рунд оступится. Нандо, напротив, глядела только на дерево, раскинувшее ветви над головой Рунд. Черные листья шелестели, и Рунд казалось, что только угольник не желает ей смерти. И, напротив, пытается прошептать что-то утешительное.
Когда Якоб повернулся к ней, Рунд увидела жадный блеск в совиных глазах. И без того большие и округлые, они едва не вылезали из орбит, как будто Якоб все никак не мог поверить в свою удачу.
– Боги выбрали тебя, наверное, не случайно. Оракул – всегда неведомый человек. Боги любят только ваши плоть и кровь. Говорят только вашими голосами. Интересно, почему?
– Вы забирали жизни у детей. – Во рту Рунд пересохло от страха и волнения, а руки, замотанные веревками, тряслись. И все же гнев был сильнее. – Люди ни в чем не виноваты перед вами. Вы все, – Рунд дернула подбородком в сторону застывших вальравнов, – жестокие убийцы, лишенные милосердия. Когда-нибудь люди поймут, за кем пошли, но будет уже поздно.
– Мой отец был милосерден к вашему племени, и что вы с ним сделали? – Якоб говорил спокойно, и ни один мускул не дрогнул на его бледном лице. Должно быть, его страх сгорел тогда, в ту страшную зимнюю ночь. Чего боялся тот, кто потерял все? – Вы убили его. Украли сердце, думая, что украли магию. Годами вороны защищали ваши земли. Дарили вам еду, тепло и кров. Безопасность. Но люди не ценят хорошее к себе отношение. Вы – глупцы, лишенные глаз и мозгов. Но ничего, – тонкие губы Якоба скривились в улыбке, – я научу вас смотреть и думать. Держите его крепче.
Последняя фраза была явно лишней, потому что Бёв при всем своем желании никуда не мог убежать. Парень громко всхлипнул, когда Якоб сдавил его шею. А потом Бёв завопил, и страшный гортанный крик разнесся над поляной. Рунд зажмурила глаз, однако уши заткнуть не могла. Запели чероги. Песня смерти звучала не так, как песня жизни, – Рунд теперь знала обе. Забренчали колокольчики, и дерево, неподвластное ни зиме, ни лету, растревоженно зашумело.
Песня ведьм и крик Бёва причудливо переплетались, становясь единой мелодией. Кто-то приблизился к Рунд и разомкнул ошейник. Без железа стало легче, но боль по-прежнему осталась с ней. Рунд хотелось заплакать – вместе со слезами легче пережить что угодно. Но ни одна слеза так и не скатилась по ее щеке.
Кто-то что-то говорил ей, но Рунд не могла разобрать ни слова. Как не могла открыть глаз – не хотела видеть, не хотела знать. Как будто если она не посмотрит на нагое раскуроченное тело Бёва, то он навсегда останется жив. Навсегда останется с ней.
– Пей.
В губы уперлась холодная посудина. Рунд упрямо мотнула головой, и тогда на ее затылок легла тяжелая ладонь. Силой лицо наклонили и макнули прямо в кровь – это была она, теплая и солоноватая. Кровь Бёва. Желудок скрутило, но он помнил сырую козлятину, а потому волна тошноты ушла, уступив место брезгливости.
– Или ты выпьешь сама, или я волью ее тебе в глотку. Выбирай.
Якоб прошептал эти слова на ухо, и его дыхание неприятно щекотало кожу. Рунд сглотнула и решилась открыть глаз. Однако тело Бёва не увидела: его куда-то унесли, оставив на большом блюде лежать кусок мяса, в
