– Ты, дядька, шибко не разговаривай, силы береги.
– Нашто мне теперь силы-то?.. Все одно, не быть в местах, где родился, вырос и жил… Тебя вот хоть удалось увидеть… как-никак родные мы с тобой! – внимательно посмотрев Ивану в глаза, улыбнулся дядька Константин. – Помираю теперь со спокойной душей… что хоть один из рода Мельниковых жив есть!
– Еще до конца войны дожить надо, – пытался возразить ему Ваня.
– Теперь доживешь… будь уверен! Раз сегодняшнее утро со мной пережил – теперь до старости с тобой ничего не случится, старый помрешь, в своей постели.
– Откуда ты все это знаешь?
– Знаю… потому и говорю. Да убери ты эту тряпку от дырки… – слабой рукой отодвигая его руку, попросил Константин. – Дай перед смертью подышать спокойно.
Иван сжал в кулаке пропитанную кровью тряпку. Ему было страшно видеть, как из входного отверстия в боку дядьки Константина сочится темная, со сгустками кровь. «Как из родника…» – подумал и опустил голову.
– А хорошо, наверное, сейчас там! – с улыбкой на белых губах, мечтательно проговорил дядька Константин.
– Где? – не сразу понял Иван, пугаясь его медленного, слабеющего голоса.
– Там… на мельнице… встанешь утром… над прудом туман… колесо бухает… утки крякают… а с полей духмяный запах клевера… созревающей пшеницы… по воде щуки хвостами бьют… посмотреть все еще раз… услышать, увидеть, понюхать…
– Дядька, не томи душу! Лучше помолчи, дольше протянешь.
– Не перебивай меня… немного осталось… напослед сказать хочу, потому один знаю, и не хочу, чтобы тайна со мной ушла… там в пруду… в бочках… помимо документов – золото в слитках… не знаю точно сколько. Это когда нас красные раздолбили под… вагон оторвало, опрокинулся под обрыв… поезд дальше ушел… отдельным группам приказали разобрать слитки по телегам… спрятать, кто где сможет… мы свое в пруду в бочках утопили…
– Да на кой мне твое золото? Лишь бы ты жив был… мы еще с тобой в на мельничном пруду щук ловить будем, – сжимал ему руку Иван, но тот его уже плохо слышал.
Прибежал Костя, принес сумку с бинтами и медикаментами. К его приходу дядька Константин еще что-то бормотал с закрытыми глазами. Иван вытряхнул содержимое на землю, достал перевязочный пакет, начал делать перевязку, но Костя остановил его:
– Не надо… вишь, доходит…
После его слов дядька Константин тяжело вздохнул, как будто старался в последний раз насладиться соками прекрасной жизни, потянулся и затих.
Стараясь не заплакать, Ваня с силой крутил в руках кровавую тряпку.
Несмотря на все протесты Кости бросить трупы здесь, Ваня соорудил волокушу для коня, увез мертвого Константина на Хромой перевал. Там одной рукой он начал копать могилу: другая, раненая, была плотно подвязана к груди.
У него это плохо получалось. За час он едва углубился на штык саперской лопатки, однако от задуманного не отступал. К тому времени Костя успел собрать все оружие, перетащил убитых немцев в одну яму, завалил их валежником, собрал в одном месте лошадей. Костра не разводили, боялись внезапного появления фрицев.
– К чему такие почести? – небрежно махнув головой на дядьку Константина, равнодушно спросил он.
– Сибиряк… значит, наш. Тем паче, нам вон как помог… – не зная что сказать, ответил Ваня.
– Какой же он наш? Предатель… сколько из-за него народу погибло!
Иван продолжал молча копать. Костя со скукой смотрел по сторонам, потом подошел, вытолкал Ивана из ямки, отобрал лопатку:
– Дай сюда! Какой из тебя копщик? Вон, лучше по сторонам смотри, кабы немцы не прихватили, – и стал рыть могилу.
Через час яма была готова. Они осторожно опустили еще не остывшее тело Константина, накрыли брезентом, закидали землей, в ноги накатили большой камень. Обнажив головы, почтили память минутой молчания.
– А вот я так и не понял, – с серьезным лицом, строго посмотрев Ивану в глаза, спросил Костя. – Почему ты его дядькой звал?!
– Так просто… дядька, да и все тут… он же старше нас… что, мне его надо было звать теткой? – не зная, что ответить, пожимал плечами тот.
– Да нет. Просто как-то странно все произошло. Как-то породнились вы, что ли, пока я там спал.
– А нам сибиряки – все родня, – ответил Иван, и вдруг насторожился: – Тихо! Кажись, идет кто-то…
Товарищи спрятались в укрытие. На другой стороне поляны в лесу кто-то был. Прошло немного времени, как оттуда послышался встревоженный голос дрозда. Костя ответил мягким посвистом завирушки. На поляну вышли люди. Это была вторая группа разведчиков капитана Назарова.
Госпиталь
За окном рыдает глубокая осень. Крупные капли дождя стучат в стекла, просятся в тепло. О стену больницы скребет ветками на ветру старая, с редкими листьями рябина. По небу тянутся низкие, напитанные водой тучи. В проводах поет тягучую песню холодный ветер. Попадая в поле зрения, стараясь удержать равновесие в полете, над столбами мечутся одинокие вороны. Где-то далеко изредка рвется далекий гром. Там продолжается война.
В больничной палате сумеречно и уныло. Настороженная серость дополняется скрипом кроватей, застарелым кашлем и стонами раненых. Из правого угла палаты доносится приглушенная речь выздоравливающих солдат, обсуждающих события последней ночи. За дверью, в коридоре, слышны проворные шаги, звонкие голоса медсестер и басовитые приказы лечащих врачей. Иногда кто-то из больных встает с постели, шаркая тапками или постукивая костылями, тянется на выход покурить или по нужде.
Военный госпиталь размещен в средней школе. В просторных классах – больничные палаты. В учительской – операционная. В помещении для техничек – перевязочная. Когда-то бревенчатые стены строения были наполнены детскими голосами и смехом, время начала и окончания уроков определял звонок колокольчика, а порядок уроков соблюдали строгие учителя.
Нет теперь в школе детей. Суровая война прервала просвещение ребятишек. Пустые классы и коридоры заполнили железные кровати с ранеными солдатами. Не всем опытные хирурги и терапевты смогли продлить жизнь после ранения. Кто-то из них, лишившись рук или ног, подлежал комиссии с последующей демобилизацией. Но подавляющая часть солдат, заштопанные вдоль и поперек суровыми нитями судьбы, возвращалась назад, в строй, чтобы продолжать биться с врагом.
Ранения Вани считаются не опасными. Доктор Воронцов говорит:
– Так себе, пустяшные дырки. Подумаешь, ключицу перебило, да клок мяса на лопатке вырвало. Тут и делов-то, два раза иголкой махнуть.
С Воронцовым Ваня полностью согласен. У других, вон, гораздо хуже. Соседу по койке Захару Давыдову ступню отняли. У Виктора Егорова, что напротив, два месяца в груди из дырки от немецкого штыка сукровица сочится. А весельчак и балагур Петька Дроздов умер сегодня ночью. По какой причине скончался танкист Дроздов, врачи так и не смогли определить.
Две недели назад Петька один из экипажа едва успел выбраться из горящего танка. С ожогами второй степени и контузией его привезли на носилках. Несмотря на страшные боли, Петька улыбался и шутил по разному поводу. Бывало, вытащит из ушей вату, чтобы слышать, и начинает байки травить.
– Мне что? – говорил Петька. – Я сам из танка смог выскочить. А вот стрелка нашего старого прошлой зимой ножовкой перепилили на две части. Снаряд попал в броню, всех оглушило. Мы едва вылезли. А стрелка убило в башне. Танк заглох. Ночью мороз под тридцать. Утром комдив командует наступление, а мы стрелка вытащить не можем. Замерз. Скрюченный, в люк не пролазит. Пришлось ножовкой ноги отпиливать…
Расскажет Петька историю, опять в уши вату затолкает, чтобы кровь не бежала, лежит на подушке, смотрит на соседей, ухмыляется:
– Как вам моя история? Страшно? Да ниче, хуже бывает.
Казалось, жизненной силе Петьки не будет конца, такой он активный и общительный, в любом разговоре слово вставит. Только вот не проснулся сегодня утром. Таким вынесли его санитары – с приоткрытыми глазами и лукавой улыбкой на губах: «Да ниче! Хуже бывает».
Постыло на душе у раненых, под стать погоде. Настроение – как отработанный мазут, бесполезный, и никому не нужный. Разговаривать не хочется. Каждый в какой-то мере считает себя виновным в смерти Петра, поэтому угнетают тяжелые думы: «Быстрее бы на фронт, что ли?! Надоело все… уколы, перевязки, безделье… скорее бы в руки винтовку, да посчитаться с немцами за Петьку».
Дверь палаты широко распахнулась. На пороге, как солнце среди туч, с приятной улыбкой появилась медицинская сестра Ольга Козырева. В ее руках металлический лоток, покрытый белоснежной салфеткой. На нем шприцы, бинты, инструменты. Наступил час процедур: кому-то надо поставить укол, другому перевязать рану, третьему очистить нагноения. Смелости и опыта Ольге не занимать. К своей привлекательной внешности двадцатитрехлетняя девушка тверда характером и бесцеремонна в отношении с больными:
