– Всем здравствуйте! Что притихли?! Испугались? А ну, скидавай портки, сейчас по очереди всех колоть буду!
– Да мы не боимся. Мы только рады! Колька вон, так и ждет когда ты ему поглубже воткнешь! А Митька всю ночь не спал, ждал, когда ты его приласкаешь! Оленька, меня обними покрепче, я тогда враз поправлюсь! Да и поцеловать не мешало бы… – летят со всех сторон солдатские шутки.
Оля сурово смотрит на них, но не сердится. За время работы в больнице привыкла ко всему, может ответить шуткой на шутку, поговорить с ранеными на любую тему, но терпеть не могла наглости и хамства. Многие юноши пытались завязать с Ольгой полевой романчик на недельку-другую, но никому не удавалось добиться ее благосклонности. Она придерживалась строгих правил девичьего благочестия и вовремя ставила на место всякого, кто тянул к ней руки. Кто-то из солдат дал ей меткое прозвище – «мужик в белом халате». Ольга смеялась в ответ, но от принципов не отступала.
– Лучше быть мужиком в халате, чем бабой в штанах! – говорила она очередному Казанове, который пытался подкрасться к ней в сестринскую ночью. – Лучше письмо своей жене напиши и спроси, как она там, бедная, без тебя с детками судьбу мыкает.
При появлении Ольги в палате у раненых поднималось настроение. Изголодавшиеся в окопах по общению с женщинами мужики видели в девушке королеву. Стройная, молодая, проворная, с приятными чертами лица, в белоснежном халате, она казалась эталоном женской чистоты, недоступности. Сорок человек, забыв о войне, о тяжелых ранах и умершем под утро Петьке Дроздове, горящими глазами созерцали прекрасное создание. Дурманящие мечты возникали почти у каждого в голове, но тут же исчезали под ее строгим взглядом. Больные и раненые от бессилия тяжело вздыхали, стараясь задержать Ольгу возле себя как можно дольше. Но строгий «мужик в белом халате» особым вниманием пациентов не баловал. Поставив укол или сделав перевязку, она переходила к следующей кровати:
– Вас много, а я одна.
Ваня Мельников картинку-медсестру тоже не обделял вниманием. Едва она появлялась в палате, он подолгу задерживал взгляд на приятных чертах лица, стройной фигуре и краснел при приближении очаровательной девушки. Сначала та была к нему равнодушна, но однажды, заметив его прямой взгляд, едва заметно вздрогнула, долго не могла набрать в шприц лекарство. Между ними пробежала невидимая волна, от которой у него и у нее быстрее забились сердца.
Делая ему перевязку, она всегда молчала. Пальцы подрагивали, перебирая некстати запутавшийся бинт. Ее и его глаза смотрели куда угодно, только не в лицо друг другу. Если взгляды пересекались, Ольга терялась, краснела, стараясь разрядить ситуацию.
– Вот, Мельников, у вас лечение происходит успешно, – подрагивающим голосом говорила она. – Пора снимать швы, ключица схватилась. Это просто удивительно, как у вас быстро заживают раны!
– А на мне всегда… как на собаке, – равнодушно отвечал Иван. – Мы, сибиряки, народ живучий!
Их отношения не остались без внимания. Лежавший в дальнем углу палаты у окна Дмитрий Дерябин заметил назревавшие чувства. Когда Ольга ушла из палаты, он не заставил себя молчать.
– Ванька, Мельников! И у тебя губенки от бабенки затряслись. Забудь, пацан. Не по кошке плошка. Ты кто такой? Рядовой окопных вшей? Так и знай место! А эта краля не для медали. Она в офицерском корпусе виды имеет. Там вон полканчик с простреленным ухом лежит, душу тешит. Как скажет, так и будет! Она к нему вмиг прискочит, только одеяло приподнимет…
– Чего брешешь-то? Какой полканчик? Какой позовет? Хайло поганое закрой, псиной воняет! – загалдели со всех сторон мужики, защищая Ольгу.
– А чего мне брехать-то? – не унимался Дерябин. – Где, скажите на милость, она ночами пропадает, если у нее место за столом в коридоре? Сами посмотрите…
В палату вошел доктор Воронцов:
– Что за митинг? А ну прекратить реплики! Требую не нарушать больничный режим, сохраняйте тишину! В соседней палате тяжелобольные, им нужен покой.
Воронцов осторожно закрыл за собой дверь. В палате воцарилось молчание. Хоть и не верят мужики Дерябину, а все равно на душе стало тускло и противно, будто каждый нашел в кармане тухлое яйцо. Все знают, что тот добивался Ольги всеми возможными способами. Не получив своего, теперь он вымещал злость на всех, кто говорил о девушке хорошие слова.
Дерябина скоро выписывают и отправляют на фронт, а ему явно не хочется. Многим не понятно, как он попал в госпиталь: не ранен и не болен. У него появились затемнения в легких – первый признак туберкулеза. Со временем прогрессирующая болезнь отступила, пятна исчезли. Дерябин в бессилии бесится, старается досадить каждому, кто как-то возражает ему.
Этот день не обошелся без колких реплик больного. Осматривая раны Ивана, Ольга просила его поднять руку вверх, отвести в сторону, советовала делать специальные упражнения. Меняя перевязку, она случайно прижалась к его груди. Это послужило поводом для наглеца:
– Ох, мужики, чо делается-то!.. Смотрите, средь бела дня бабенка жмется… знать до того назрела, что невмоготу. Ванька, а ты чо медлишь? Вали ее на койку, пока дрожит, а то убежит! – нарочито растягивая слова, с ехидной улыбкой подтрунивал Дерябин. – Потом не поймаешь! Пользуйся, пока на отдыхе… им-то все равно, сколько нас и кто мы…
Он не договорил. Утром, на завтрак, санитарка баба Феня разносила раненым еду: чай, кусочек хлеба и вареное куриное яйцо, которое Иван оставил на потом. Осторожно отстранившись от Ольги, Ваня незаметно взял его правой рукой и, коротко замахнувшись, не целясь, через всю палату запустил его в Дерябина. Бросок был точно в цель. В момент попадания Дерябин что-то говорил, яйцо угодило ему прямо в рот, плюс ко всему, оказалось всмятку. Эффект броска настолько впечатлил остальных, что на некоторое время в воздухе повисла тишина.
Стены палаты задрожали от дружного смеха. Едва не задохнувшись, сидя на кровати, Дерябин языком выворачивал изо рта желтую, перемешанную со скорлупой массу. Его округлившиеся, как у совы, глаза выражали страх и ненависть. Справившись с чувствами, он бросился через кровати на Ивана с кулаками. Тот успел отодвинуть Ольгу в сторону, принял первый удар на себя. Не раздумывая, ответил ударом правой руки. Дерябин упал на пол, подскочил, получил еще один тумак, вновь завалился, подкинув босые пятки, заехал под кровать старшине Гордееву.
Второй удар пришелся в челюсть и на миг выключил бунтаря. Несмотря на здоровье и возраст (Дерябину было тридцать пять лет), победила молодость. Не в силах справиться с шоковым состоянием, мужик с остекленевшими васильковыми глазами равнодушно выглядывал из-под кровати на окружающих.
На шум и хохот в палату забежала баба Феня, за ней доктор Воронцов:
– Пятая палата! Что за дикий смех? Ольга Васильевна, почему нарушается больничный режим? Почему у вас больной на полу лежит? Ему что, плохо?
– Не знаю… Больной Дерябин поскользнулся, упал, – выискивая поддержки у окружающих, растерянно проговорила Ольга.
– Да, он сам навернулся! Упал! – дружно поддержали ее мужики. – Шел и вдруг споткнулся. Пол скользкий. Пятки в мозолях, ногтями не смог зацепиться…
– А что у него изо рта течет?
– Плохо стало… наверное… утренний завтрак.
– Ольга Васильевна! – Воронцов покачал головой. – Вы уж тут разберитесь, кому плохо, а кому хорошо! Наведите, пожалуйста, порядок. И не шумите!
Воронцов ушел. Баба Феня помогла пострадавшему подняться, проводила его до своей кровати:
– Чего ж ты, солдатик, под ноги не смотришь? Так ведь и убиться можно.
– Да лучше бы убился… или язык поганый оторвало… – проговорил кто-то из мужиков.
Дерябин прилег на кровать, отвернулся к стене, затих и до вечера не поворачивался. Лишь перед ужином он сходил в туалет, а вернувшись, специально прошел мимо кровати Ивана с угрозами:
– Скажи спасибо, что мы не в окопчике, а то бы… да и так помни, что тебе это даром не пройдет!
После ужина, расположившись каждый на своих кроватях, определившись на группы по пять – семь человек, солдаты завели бесконечные разговоры о ранах. Но в основном обсуждались события последних дней на фронте. Кто-то рассказывал познавательный случай, произошедший с ним во время боевых действий. Другие вспоминали добрым словом погибших товарищей. Третьи писали под диктовку письма домой.
В просторной палате дым столбом, будто черти гудрон жгут. Подавляющая часть раненых – курящие. В палате разрешается курить только лежачим, кто не может ходить или передвигается с трудом. Ходячие должны курить в дальнем конце коридора, на веранде больницы. По понятным причинам в курилку вечером никто не ходит, а цедят самокрутки по очереди, под шумок.
Форточка открыта, но табачный дым не успевал выходить на улицу. Баба Феня периодически заглядывает в палату, грозила сухоньким кулачком:
– Опять надымили?! А ну, бросайте свои самопалки! Щас дохтора позову!
