требую, Боренька. Поступайте как знаете. Как сами чувствуете. Не пачкайте только грязью лжи вашу жизнь, вашу жену и детей… Да и эту женщину тоже.
…Ирина Павловна отказывалась разговаривать с Лелечкой, пока та не заверила ее «клятвенно», что с Борисом у нее «все кончено». А Константина Андреевича объяснение с Борисом навело на мысль о рассказе, героиню которого он спишет с Елены Уманской.
Сюжетом будет надлом в семье, назревавшая измена мужа, не состоявшаяся из-за его неспособности солгать жене и нежелания женщины, которой он увлекся, разбивать хорошую семью.
Сначала Константин думал пойти по линии наименьшего сопротивления и не мудрствуя лукаво изобразить происшествия в их действительном обличье двадцатых годов. Его смущали слова Бориса, что у современных мужей и жен такая история будто бы немыслима. Поверит ли автору читатель, если преподнести ее в обстановке шестидесятых?
Но потом решил, что негоже художнику отступать перед мнением, в сущности, обывательским. Пусть читатель примет написанное за исключение из правила, ведь все новые правила, в конце концов, зарождались в форме исключений из старых. Сказал же он Борису, что будущее за браками, основанными на полнейшей искренности между супругами.
Придать сюжету современное оформление не так уж трудно. Обыденность не будет отвлекать читателя от сюжетной линии, как могло бы, возможно, отвлечь от нее описание Института красной профессуры, внутрипартийных дискуссий, в обстановке которых протекало действие.
Трудно сказать, правильно ли он в данном случае рассуждал, но рассказ удалось ему написать довольно быстро, за летние месяцы на даче, и он появился в журнале. Хотя сам автор считал рассказ не совсем удачным (на фоне двадцатых годов происшествия выглядели бы убедительней), все же отклики на него были и в письмах читателей, и в печати.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Перед 50-летием Октября супруги Сацердотовы снова появились в Москве. Анна Ивановна в тот же день проехала к сыну в Ленинград, а Петр Алексеевич, согласившись остановиться у Пересветовых, в праздничный вечер пригласил их к своей дочери на день рождения внучки Наденьки, счастливо совпадавший с Октябрьскими днями. Пересветовы встречали праздник у Наташи; туда приедут Володя с Кэт, Максим Викторович со своей женой. Условились, что Ирина Павловна отправится на Ленинградский проспект, а Константин Андреевич туда на часок-другой запоздает.
Петр Алексеевич, может быть, и не выбрался бы в столицу, да его в Пензе по случаю праздника не только переселили в новую квартиру, но еще и наградили орденом «Знак Почета» за долголетние заботы о природе родного края. Кто знает, выпадет ли ему другой случай показаться близким людям с такой наградой на груди…
В метро, по дороге к дочери, Сацердотов с особой теплотой говорил Пересветову о своей внучке Наденьке. Комсомолка, студентка географического факультета, ей исполняется девятнадцать лет.
— Славная девушка! Не бог весть какая серьезная, реснички подкрашивает, да что делать? Нынешняя. Школьницей была, так ей втемяшилось щеголять в шелковом платье. Вынь да положь! У подружек есть, а у нее, видите ли, нету. Ну что делать, сшили. Мать ей говорит: «Я в свои пятнадцать лет о шелках и думать не смела, рада была и ситцу!» — а дочь ей: «Ах, мамочка! Ну как вы жили? Ракетных самолетов в то время не было, цветного кино не было, телевизоров не было. У вас даже радио в квартире не было, ты мне сама рассказывала. Вот вы и жили идеями!»
— Так и сказала? «Жили идеями!» — Пересветов смеялся. — Старшим поколениям не в бровь, а в глаз.
— Точно. Теперь-то она только посмеется, когда ей напомнят в порядке семейного анекдота… Старший брат у нее на каком-то номерном заводе работает, что они там производят — помалкивает…
До дюжины юношей и девушек, в тесноте да не в обиде, сидели за двумя вместе сдвинутыми столами, когда Надина мама, полная женщина в темном платье, ввела в столовую и представила собравшимся новых гостей. Шутки, смех и тосты сменились минуткой вежливой тишины. Новорожденная, светловолосая куколка с нежно-розовым румянцем на щеках, в белом, точно подвенечном, платье поднялась из-за стола расцеловать дедушку и принять от его школьного друга поздравления вместе с авторским экземпляром книги.
Потеснившись, старичков усадили визави с Наденькой и ее соседом, молодым человеком в пестром джемпере. Про его бородку Петр Алексеевич, пользуясь возобновившимся за столом шумом, шепнул Пересветову: «Подстриг под Хемингуэя!» Константин Андреевич принял было его за Надиного старшего брата, но выяснилось, что тому сегодня, к сожалению, выпала очередь праздничного дежурства на заводе. Этот — его сослуживец.
Тосты за новорожденную были уже позади, тем не менее новоприбывших заставили поднять за ее здоровье по бокальчику шампанского, и еще по одному все выпили за орден на груди у Петра Алексеевича. Надюшу то и дело окликали с разных сторон, что не мешало ей постоянно возвращаться к оживленной беседе с соседом, которого она называла Эдуардом. Пересветов с интересом вглядывался в молодые лица окружающих, краем уха прислушиваясь, что ему вполголоса говорит Сацердотов:
— Вот моду взяли на иностранные имена! В тридцатых годах один мой приятель, по имени Ефрем, сильно сокрушался, что его жена назвала их первенца Альбертом. «Подумай, Петя, — плакался он мне, — Альберт! Печенье!..» Помнишь, тогда был такой сорт печенья, с этим названием. «Вырастет, — говорил он, — проклянет нас, родителей, за свое имя-отчество: Альберт Ефремыч!» Думал, что засмеют беднягу, а теперь и не такие сочетания имен услышишь…
Покончив с угощением, молодежь вынесла столы в другую комнату и затеяла современные танцы под радиолу.
— Одно кривлянье… — морщась, ворчал Петр Алексеевич. — То ли дело, бывало, вальс, его даже я танцевал, а уж на что затворником рос: «Амурские волны», «На сопках Маньчжурии», «Я видел березку»…
Студент-филолог подсел было к писателю потолковать о литературе, но танцы сменились хоровым пением. Сацердотов стал уговаривать Костю выступить в амплуа певца, но тому пора было уже уходить к родным на Ленинградский проспект.
По дороге туда, мысленно перебирая впечатления от покинутой вечеринки, он улыбнулся Надюшиной фразе: «Вот вы и жили идеями!» «Не забыть в рабочую тетрадку занести… И еще — «Альберт Ефремыч». Как в каплях воды — проблема поколений…»
Возвращаясь домой поздно ночью, Пересветовы заметили в своих окнах девятого этажа свет. Сацердотов был уже у них: Ирина Павловна на всякий случай вручила ему ключи от квартиры. Встретил он хозяев возбужденный и с места в карьер начал рассказывать, что с ним только что стряслось. Ариша ушла укладываться спать, а старики остались за столом, беседуя.
После ухода Кости Петр Алексеевич еще часик посидел в кругу молодежи. Был оживлен, хохотал,
