Когда персоноиды доходят до определенной ступени развития, они сталкиваются с фундаментальной загадкой, чрезвычайно для них важной — загадкой собственного происхождения. Они задают себе вопросы, известные нам из истории человека, истории его религиозных верований, философских исканий и мифологии. Откуда мы пришли? Почему мы сделаны так, а не иначе? Почему мир, который мы воспринимаем, имеет именно такие, а не совершенно иные качества? Каково значение этого мира для нас? Каково наше значение для него? Подобные размышления в конце концов неизбежно приводят их к простейшему вопросу онтологии: развилось ли их существование “само по себе”, или же оно является продуктом акта творения и за ним спрятан некий обладающий волей и сознанием активный мастер ситуации, Создатель. Именно здесь и показывает себя вся жестокость, вся аморальность персонетики.
Прежде чем во второй части своей книги перейти к рассказу об этих интеллектуальных исканиях, о борьбе разума, ставшего жертвой подобных вопросов, Добб рисует в нескольких главах портрет “типичного персоноида”, описывает его “анатомию, физиологию, психологию”.
Мышление одинокого персоноида остается рудиментарным, поскольку в одиночестве он не может практиковать свои языковые способности, а без речи не может развиваться и дискурсивная мысль. Как показали сотни экспериментов, группы от четырех до семи персоноидов являются оптимальными, по крайней мере для развития речи и типичной исследовательской деятельности, а также для “культуризации”. С другой стороны, для явлений, соответствующих более крупномасштабным социальным процессам, требуются более многочисленные группы. В настоящее время возможно “разместить” приблизительно тысячу персоноидов в достаточно вместительной компьютерной вселенной. Однако исследования этого типа принадлежат к отдельной, независимой дисциплине — социодинамике — и не входят в круг научных интересов Добба; поэтому они упоминаются в его книге только вскользь. Как уже было сказано, у персоноида нет тела, но у него есть “душа”. Для стороннего наблюдателя, который может заглянуть в машинный мир при помощи специального приспособления типа зонда, встроенного в компьютер, эта душа предстает в виде “связного облачка процессов”, функционального целого с неким “центром”, который возможно с большой точностью изолировать, то есть очертить его место в машинной сети. (Обратите внимание, что это задача непростая и во многом напоминает нейрохирургический поиск локализованных функциональных центров в мозгу человека.)
Для понимания того, что сделало возможным создание персоноидов, основной является одиннадцатая глава “Non serviam”, в которой вполне доступно объясняются основы теории сознания. Сознание — не только персоноидное, но и любое другое — в физическом аспекте представляет из себя “информационную стоЯщую волну”, некий динамический инвариант в потоке безостановочных трансформаций. Его особенность в том, что он представляет одновременно как “компромисс”, так и “результат”, который, насколько мы можем судить, был вовсе не запланирован естественной эволюцией. Как раз наоборот, с самого начала эволюция воздвигала труднейшие препятствия на пути гармонизации мозговой деятельности выше некой средней величины — то есть, выше определенного уровня сложности — и вступила на эту запретную территорию явно ненамеренно, поскольку эволюция вообще лишена активного творческого начала. Произошло следующее: некоторые очень старые эволюционные решения проблем контроля и регуляции, общие для всей нервной системы, были перенесены на тот уровень, на котором начинается антропогенез. С точки зрения инженерной эффективности, эти решения должны были быть оставлены в пользу чего-то совершенно нового — а именно, мозга разумного существа. Но разумеется, эволюция не могла поступить таким образом, поскольку она не в состоянии освободиться от прежних решений, иногда насчитывающих сотни или миллионы лет развития. Поскольку она продвигается вперед крохотными увеличениями адаптации, поскольку она “ползет”, а не “передвигается скачками”, эволюция — это сеть, которая “тащит за собой несчетное число архаизмов, всяческий мусор”, как пишут Таммер и Бовайн. (Таммер и Бовайн принадлежат к создателям компьютерной симуляции человеческой психики; их работы заложили фундамент персонетики.) Сознание человека — результат компромисса особого типа. Это что-то вроде лоскутного одеяла, или, как подметил Гебхардт, прекрасная иллюстрация к хорошо известной немецкой поговорке: “Aus einer Not eine Tugend machen” (здесь: “Превратить некий дефект, некую трудность, в достоинство”). Сама по себе цифровая машина не может породить сознание, по той простой причине, что в ней не могут возникнуть иерархические операционные конфликты. Самое большее, на что такая машина способна, это впасть в “логический ступор”, в “логический паралич”, когда количество антиномий в ней нарастает. С другой стороны, противоречия, которыми положительно кишит человеческий мозг, в течение сотен тысяч лет постепенно подвергались регулирующим процедурам. Образовались высшие и низшие уровни, уровни рефлексов и размышлений, импульса и контроля, моделирования элементарного окружения зоологическими, а концептуального окружения — лингвистическими способами. Все эти уровни не могут, “не желают” складываться в круглую сумму или сливаться и образовывать одно целое.
Что же такое тогда сознание? Некое приспособление, стратегия, выход из ловушки, последнее средство, по-видимому (но лишь по-видимому!), последняя ступень апелляции. На языке физики и теории информации, это функция, которая, однажды начавшись, не допускает конца, то есть определенного завершения. Таким образом, это только план подобного завершения, полного “примирения” всех упрямых противоречий мозга. Можно сказать, что это — зеркало, задача которого состоит в том, чтобы отражать другие зеркала, в свою очередь отражающие другие зеркала, и так до бесконечности. Физически это просто невозможно, и regressus ad infinitum представляет ту бездну, над которой парит и трепещет феномен человеческого сознания. “Под сознательным уровнем” не прекращается борьба за полное отражение в сознании того, что за неимением места туда не попадает, или попадает только частично. Чтобы предоставить полные и равные права всем борющимся за внимание тенденциям, понадобились бы бесконечная вместимость и бесконечный объем мозга. Итак, вокруг сознания кипит вечная схватка, толкается и бурлит “толпа”, и сознательный уровень вовсе не является невозмутимым, суверенным правителем всех мыслительных феноменов — скорее, он напоминает поплавок, пляшущий на бурных волнах, и то, что он находится выше всего остального, не значит, что он управляет этими волнами… Современная теория сознания, в ее информационной и динамической интерпретации, не может, к сожалению, быть изложена простым и ясным языком, поэтому, по крайней мере, в этом популярном издании, нам приходится постоянно прибегать к визуальным моделям и метафорам. Так или иначе, нам известно, что сознание — что-то вроде трюка, некоего сдвига, к которому прибегла эволюция, верная своему характерному и необходимому modus operandi, оппортунизму — то есть, нахождению быстрого и импровизированного выхода из трудного положения. Таким образом, если бы мы, действительно, вознамерились создать разумное существо и сделали бы это согласно всем рациональным инженерным и логическим канонам, применяя критерии технологической эффективности, такое существо, скорее всего, оказалось бы лишено дара сознания. Оно вело бы себя абсолютно логично, было бы всегда последовательно, внимательно и аккуратно и могло бы даже показаться человеческому наблюдателю гением в области творческой деятельности и принятия решений. Но оно ни в коем случае не могло бы быть человеком, поскольку было бы лишено его таинственной глубины, его внутренней сложности, его сравнимой с лабиринтом природы…
Мы не будем здесь дальше углубляться в современную теорию сознательного, как не делает этого и профессор Добб. Но мы не могли обойтись без нескольких пояснительных слов, поскольку они дают необходимое введение в структуру персоноидов. Их создание помогло сделать реальностью один из древнейших мифов — миф о гомункулусе. Чтобы придать персоноидам сходство с человеком, с его психикой, нам приходится вводить в информационный субстрат определенные противоречия, придавать ему асимметрию, ацентрированные тенденции; одним словом, нам необходимо одновременно объединять и создавать антагонизм. Разумно ли это? Не только разумно, но и абсолютно необходимо, если вместо некоего синтетического интеллекта мы хотим имитировать мысль и вместе с ней — индивидуальность человека.
