знатных дам, служанок, фрейлин. Многие жены знатных пилигримов также направились в поход со своими мужьями, чем даже вызвали возмущение некоторых особо благочестивых персон. Один рыцарь, направившийся в Палестину с берегов Шотландии, писал в своем дневнике: «В христианском лагере, где должна была царить непорочность, бесились толпы женщин; это особенно позорило нашу армию»[486].
Французский король Людовик VII проявил гораздо больше такта, чем его германский собрат по оружию. Он поспешил направить Мануилу I послание, в котором заверял василевса в своих мирных намерениях по отношению к Византийской империи и предлагал военный союз против турок. Впрочем, молодой и упрямый король наотрез отказался давать обещание передать Мануилу все завоеванные в будущем французскими рыцарями владения турок в Палестине. И хотя его армия шла по территориям, где перед ними германские пилигримы обчистили все до листочка, французы проявляли завидную дисциплинированность, не беспокоя мирное население. Естественно, 4 октября 1147 г. король был принят с большой пышностью в Константинополе, а затем вместе с императором отправился во Влахернский дворец и приложился к пеленам, которыми было обернуто тело Христа после Его смерти[487].
Впрочем, и встреча с новой волной пилигримов была далеко не безопасной, поскольку во французском войске нашлось немало людей, которые, насмотревшись на богатства Константинополя, предлагали Людовику VII прекратить Крестовый поход и захватить византийскую столицу (!). Общее настроение, вызванное отказом короля, выразил один из современников, написавший, что «эти советы не были приняты королем к нашему несчастью и несчастью всех служителей апостола Петра»[488].
Наглядно убеждаясь в том, что уровень культуры византийцев намного превосходит их собственный, французы находили приятную для себя отговорку в том, будто хорошие манеры греков — всего лишь проявление их прирожденной хитрости и лукавства. Видя в византийцах всего лишь схизматиков, пилигримы особенно обращали внимание на различия в литургических обрядах, полагая, что еретики не могут не быть безнравственными. Более того, кто-то высказал мысль, будто и считать византийцев христианами — глубокая ошибка, а, следовательно, убить их ничего не стоило.
В один момент всем казалось, что с великим трудом сохранявшееся мирное положение вот-вот взорвется. И повод действительно нашелся: некий фламандец не устоял перед соблазном и начал грабить лавки менял (по другой версии, не оплатил товары, взятые в торговой лавке). Торговцы, естественно, побежали за помощью и византийцы в отместку ограбили и избили французов, запасавшихся в городе провиантом. Чтобы восстановить мир, Французский король повесил зачинщика ссоры, а Мануил I потребовал от баронов принести ему оммаж — вассальную клятву верности за завоеванные в будущем турецкие земли. Кроме того, император предложил женить своего племянника на одной из французских аристократок, входивших в свиту Французской королевы Алиеноры; правда, брак не состоялся вследствие откровенного нежелания со стороны Людовика VII[489].
Несмотря на хорошие манеры вождя крестоносцев, Мануил I не сомневался, что при первой возможности Константинополь будет взят французами. Он и так молил Бога за тот счастливый случай, что французы шли отдельно от германцев — иначе не было никаких сомнений, что они предпочтут «синицу в руках», тем более такую великолепную и богатую[490]. И тут василевс придумал хитрый ход, чтобы поскорее отправить французов восвояси. Он пустил слух, будто германцы уже взяли Эдессу и захватили фантастическую добычу. Так что французам скоро уже будет нечего делать в Малой Азии. Конечно, те всколыхнулись и немедленно отправились в поход.
У Никеи оба короля встретились, и неудачи германцев вызвали множество грубых шуток со стороны союзников, чем совершенно разладили отношения между двумя армиями. Поэтому сколько бы Конрад III и Людовик VII ни уверяли друг друга в дружбе, их подданные искали лишь повода, чтобы дать волю накопившейся злости или безудержной драке.
С грехом пополам союзники дошли до Дорилеи, и там, дабы не смущать взоры крестоносцев видом павших германских рыцарей, решили пройти к цели своего путешествия обходным путем — через Пергам и Смирну. Это также являлось ошибкой — вследствие пустынной местности и постоянных набегов легкоконных турок, французы вскоре потеряли почти весь обоз и многих вьючных животных. Только к началу 1148 г. остатки обеих крестоносных армий дошли до Эфеса[491].
Здесь произошел первый, хотя и временный, распад крестоносного союза: король Конрад III серьезно заболел и с благодарностью принял приглашение императора Мануила Комнина отправиться на специально присланном для него корабле в Константинополь. По счастью, время пребывания в Константинополе благотворно сказалось на отношениях двух могущественных монархов, чему причиной, конечно, являлась свояченица Конрада III царица Ирина. Именно она сумела сгладить углы противоречий и примирить двух близких ей людей.
Зато напрочь испортились отношения между Мануилом Комнином и Людовиком VII, который теперь остался один. Опасаясь, что в случае неудачи французов Европа обвинит его в провале Крестового похода, царь разумно советовал королю двигаться по территории, где имелись во множество византийские крепости. Это, с одной стороны, обеспечивало безопасность (хотя бы относительную) крестоносной армии. С другой, позволяло надеяться, что пилигримы не вступят в столкновения с союзными императору турками Масуда I. Комнину очень не хотелось, чтобы сельджуки посчитали, будто Константинополь втайне натравил на них латинян, и не начали войны с Византией.
Однако неожиданно для Комнина Французский король поменял направление движения и со всем воинством взял путь на Меандр, в глубь страны. 1 января 1148 г. французы столкнулись с турками у небольшого городка Антиохии Фригийской, находившейся во владении Византии. Сражение сложилось вполне удачно для французов, но каково было их удивление, когда оставшиеся в живых турки спрятались за крепостными стенами византийского города! На самом деле объяснения вполне просты: за десятилетия крестоносных мероприятий местные жители сумели познать тяжесть пилигримского сапога и предпочли турок своим собратьям, от которых могли ожидать чего угодно. Эта догадка подтверждается тем фактом, что буквально через 3 дня крестоносцы заняли другой византийский город, Лаодикею Лидийскую, которую спешно оставили жители, греки. Надо полагать, небезосновательно.
А затем для латинян началось самое страшное: и день и ночь турецкие всадники не давали покоя рыцарям, осыпая их градом стрел. В один из дней авангард крестоносцев под командованием дяди короля графа Амадея и Аквитанского барона Жофруа де Ранкова оторвался от остальной армии и едва не был уничтожен атакой турецкой кавалерии. Их спасли лишь дисциплина и выдержка рыцарей-тамплиеров, которые помогали своим собратьям. Сам король едва не попал в плен — лишь темнота спасла его, когда он, забравшись на дерево, спрятался от конных разъездов турок. С великим трудом оторвавшись от противника, пилигримы вышли в начале февраля 1148 г. к Атталии
