Многие из тех, кто оказался в плену, в дальнейшем отвергли все попытки врага склонить их к сотрудничеству и были расстреляны или замучены гитлеровцами. Так погибли генералы Алавердов, Ершаков, Карбышев, Макаров, Никитин, Новиков, Пресняков, Романов, Сотенский, Старостин, Ткаченко, Тхор, Шепетов. Генералы Алексеев, Огурцов, Сысоев, Цирульников бежали из плена, перешли линию фронта или примкнули к партизанским отрядам [20, 124].
Все это — правда. Другая часть горькой правды состоит в том, что большая часть плененных генералов явно забыла, что личное табельное оружие было им выдано не только для того, чтобы поднимать в атаку своих подчиненных. Нынешним гуманистам, призывающим войти в «тяжелое положение беззащитных генералов», следовало бы вспомнить о том, что каждый сдавшийся врагу командир губил тем самым тысячи своих солдат, отдавал фашистам на растерзание сотни тысяч мирных жителей. И мера ответственности за разгром армии и разорение страны для мобилизованного колхозного мужика и осыпанного всеми благами жизни генерала (которого государство наделило правом распоряжаться жизнью и смертью тысяч таких мужиков) должна, наверное, быть разной.
Уже к концу июля 1941 г. поток военнопленных превысил возможности вермахта по их охране и содержанию.
25 июля 41-го года был издан приказ генерал-квартирмейстера № 11/4590, в соответствии с которым началось массовое освобождение пленных ряда национальностей (украинцев, белорусов, прибалтов). За время действия этого приказа, т.е. до 13 ноября 1941 г., было распушено по домам 318 770 бывших красноармейцев (главным образом украинцев — 277 761 человек) [35, с. 334].
И советское руководство сочло необходимым как-то отреагировать на такое неслыханное поведение своих подданных. Во всех частях и подразделениях был зачитан знаменитый Приказ Ставки № 270 от 16 августа 1941 г. Нужны ли какие-то комментарии к вопросу о моральном состоянии Красной Армии, если в ней издавались приказы такого содержания:
«...командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту...
...если часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи...» [ВИЖ, 1988, № 9].
Увы, даже такими мерами пробудить воспетую в свое время Ворошиловым «любовь советских людей к войне» не удалось. Красноармейцы продолжали бросать оружие и толпами разбредались по лесам. Не прошло и месяца со дня выхода Приказа № 270, как 12 сентября была принята Директива Ставки № 001919 о создании заградительных отрядов, численностью не менее одной роты на стрелковый полк. Во первых строках этой Директивы говорилось дословно следующее:
«Опыт борьбы с немецким фашизмом показал, что в наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямо враждебных элементов, которые при первом же нажиме со стороны противника бросают оружие, начинают кричать: «Нас окружили» и увлекают за собой остальных бойцов. В результате дивизия обращается в бегство, бросает материальную часть и потом одиночками начинает выходить из леса. Подобные явления имеют место на всех фронтах...» (подчеркнуто мной. — М.С.) [5, с. 180]
К моменту выхода этой директивы в немецком плену находилось уже полтора миллиона бойцов и командиров Красной Армии. По крайней мере, такая цифра фигурирует в переписке Кейтеля и Канариса. Причем стоит отметить и то, что Канарис пишет про полтора миллиона «трудоспособных военнопленных», т.е. именно сдавшихся в плен, а не захваченных после тяжелого ранения.
Более того, в первые же недели войны немцы столкнулись с массой перебежчиков, которые спешили покинуть расположение своей части и сдаться в немецкий плен еще до боя. Для их содержания вермахту пришлось даже создать несколько специальных лагерей.
Правда, в докладе Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий сообщается, что число перебежчиков в Красной Армии было совсем малым: «в первый год войны не более 1,4—1,5% от общего числа военнопленных» [74]. Да, в процентном отношении это почти ничего. Но в абсолютных цифрах — по меньшей мере 40 тысяч человек. Сравнивать это с числом немецких перебежчиков просто невозможно — количество перебежчиков в вермахте за три первых года войны выражалось двузначным числом 29.
Само звучание слова «перебежчик» может вызвать в воображении читателя образ человека, бегущего по полю и истошно вопящего: «Нихт шиссен, Сталин капут!» Бывало, разумеется, и так.
А бывало и совсем по-другому. Например, 22 августа 1941 г. ушел к немцам майор И. Кононов, член партии большевиков с 1929 г., кавалер ордена Красного Знамени, выпускник Академии имени Фрунзе. Ушел вместе с большей частью бойцов своего 436-го стрелкового полка (155-я сд, 13-я армия, Брянский фронт), с боевым знаменем и даже вместе с комиссаром (!) полка Д. Панченко. К сентябрю 1941 г. сформированный из военнопленных под командованием Кононова «102-й казачий дивизион» вермахта насчитывал 1799 человек [74, 119].
Десятки летчиков перелетели к немцам вместе с боевыми самолетами. Позднее из них и находившихся в лагерях летчиков была сформирована «русская» авиачасть люфтваффе под командованием полковника Мальцева. Были среди них и два Героя Советского Союза: истребитель капитан Бычков и штурмовик старший лейтенант Антилевский. Да и сам Мальцев в свое время был уже представлен к награждению орденом Ленина, но попал под «колесо» массовых репрессий в 1938 году [120].
За добровольную сдачу в плен и сотрудничество с оккупантами после войны было расстреляно или повешено двадцать три бывших генерала Красной Армии (это не считая тех, кто получил за предательство полновесный лагерный срок). Среди них были и командиры весьма высокого ранга:
— начальник оперативного отдела штаба Северо-Западного фронта Трухин;
— командующий 2-й Ударной армией Власов;
— начальник штаба 19-й армии Малышкин;
— член Военного совета 32-й армии Жиленков;
— командир 4-го стрелкового корпуса (3-я армия) Егоров;
— командир 21-го стрелкового корпуса (Западный фронт) Закутный.
Да, десять человек из числа казненных генералов были в конце 50-х посмертно реабилитированы. Но при этом не следует забывать, что реабилитации 50-х годов проводились по тем же самым правилам, что и репрессии 30-х. Списком, без всякого объективного разбирательства, по прямому указанию «директивных органов»...
В начале октября 1941 г. паника, охватившая высшее командование РККА, дошла до того, что Г.К. Жуков (в то время командующий Ленинградским фронтом) отправляет в войска шифрограмму № 4976 следующего содержания:
«...разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они (сдавшиеся. — М.С.) также будут все расстреляны...» [117, с. 429]
Слава богу, до такого дело не дошло, но стрельба по своим не прекращалась ни на день. Только за неполные четыре месяца войны (с 22 июня по 10 октября 1941 г.) по приговорам военных трибуналов и Особых отделов НКВД было расстреляно 10 201 военнослужащий. А всего за годы войны только военными трибуналами было осуждено свыше 994 тысяч советских военнослужащих, из них 157 593 человека расстреляно [118, с. 139]. ДЕСЯТЬ ДИВИЗИЙ расстрелянных!
Все познается в сравнении. Немецкий историк Фриц Ган на основании докладных записок, которые командование вермахта подавало Гитлеру, приводит следующие цифры [60]. За три года войны (с 1 сентября 39-го по 1 сентября 42-го года) в многомиллионном вермахте было приговорено к смертной казни 2271 военнослужащий, в том числе 11 офицеров. 2 человека в день. А в Красной Армии в 1941 году — 92 человека в день.
Всего за четыре года войны (с 1.09.39 по 1.09.44 г.) в вермахте расстреляли 7810 солдат и офицеров. В двадцать раз меньше, чем в Красной Армии.
И дезертиры в рядах вермахта обнаруживались. Мюллер-Гиллебранд утверждает, что во всех Вооруженных силах Германии (армия, авиация, флот) за четыре последних месяца войны (с января по май 1945 г.) дезертировало 722 человека [11, с. 712]. А в предшествующие годы количество дезертиров в вермахте и вовсе измерялось двузначными числами.
Нет, это не просто разные цифры, разные количества. Это уже разное качество общества и власти. Стоит отметить и то, что массовая сдача красноармейцев в немецкий плен отнюдь не закончилась в 1941 — 1942 гг. Из доклада Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий следует, что даже в 1944 году — во время общего наступления Красной Армии на всех фронтах — в плен попало 203 тысячи бойцов и командиров [74. с. 154].
Теперь подведем некоторый арифметический итог. Не претендуя на абсолютную точность этих цифр (сама природа таких явлений, как дезертирство и плен, исключает возможность точного, поименного учета), попытаемся оценить общее число пленных и дезертиров 1941 года.
