Из все тех же журнальных статей о кинозвездах она четко уяснила, что в самом деле начала сниматься слишком поздно.
– Так, – бормотала она, листая глянцевые странички, – Кирсти снялась в двадцати роликах… рекламировала линию детской одежды – ничего себе… а уже в девять лет получила роль в кино. Значит, двадцать роликов она отработала еще до девяти… А красавчик Майкл, лапочка моя обожаемая… Ого, начал сниматься в три года!.. Шесть рекламных роликов, два эпизода, а в четырнадцать уже приглашение в молодежный сериал… Черт, лучше бы я вообще никогда не попадала на телевидение…
Она всхлипывала, шмыгала носом, задумчиво смотрела в украшенное наклейками зеркало, крутя на пальцах дешевенькие колечки, потом яростно отшвыривала журнал и вновь включала музыку на полную громкость.
Больше ради матери (не для того, чтобы утешить ее, а чтобы с подростковой жестокой злорадностью доказать ей собственную несостоятельность) Саманта посетила еще два кастинга. Для рекламы новой коллекции джинсов требовались именно подростки, и у Саманты, безусловно, чисто теоретически были шансы. В коридоре телецентра она с мрачной ненавистью оглядела толпу явившихся сюда хорошеньких стройных девочек, благоухающих всеми сортами духов, поправляющих пышные локоны, жующих жвачку, беспрестанно глупо хихикающих, и сразу же сочла, что не сможет составить им конкуренцию. На самом деле она ничем им не уступала, но неотвратимые изменения, слишком стремительно происходящие в ее организме, заставляли Саманту видеть все в черном цвете. Здесь никто не стал называть ее деткой, с ней поговорили очень вежливо и по-взрослому серьезно, поулыбались и обещали позвонить. Саманта немного воспрянула духом, но звонка не дождалась.
На последний кастинг в своей жизни Саманта пришла уже тринадцатилетней. Это были настоящие кинопробы: для крупнобюджетного фильма-сказки требовалась хорошенькая юная блондинка, во внешности которой присутствовала бы некая неземная «инакость». Перед тем как показываться на глаза всемогущим людям-исполинам из мира кино (по сравнению с ними рекламщики теперь казались мелкими хоббитами рядом с величественными эльфами), стоило подкрасить губы и еще раз напудрить нос. Вибрирующая от волнения Саманта поинтересовалась у какой-то девочки с изумрудными глазами, где находится туалет. Та решила ее сопровождать, по дороге они разговорились, и девочка сообщила Саманте, что в общей сложности насчитывается четыре тысячи претенденток, кастинг идет уже несколько дней и будет идти по меньшей мере неделю.
– Четыре тысячи? – ошеломленно охнула Саманта, остановившись на полпути. – И ты на что-то рассчитываешь?
Девочка пожала плечами:
– А почему нет? Кого-то же выберут. Может, это буду я. А может, ты.
– Ты – может быть, – заявила Саманта, оглядываясь на гудящую толпу в конце длинного коридора. – У тебя глаза сказочные, как у выросшей Дюймовочки. А я… Знаешь, трудно вообразить, что из-за меня остальным трем тысячам девятистам девяноста девяти откажут. Пойду-ка я домой.
– Не глупи! – Девочка взяла Саманту за локоть. – Ты ведь зачем-то сюда пришла? Так хоть попытайся!
– Потеря времени, – пробормотала Саманта, вы–свобождая руку, – четыре тысячи – ты смеешься, что ли? И потом сегодня же пятница, через полтора часа начнется шоу Билли Морено. Я его всегда смотрю и сегодня не пропущу. Больше пользы, чем здесь торчать и без толку надеяться… А тебе удачи!
Саманта развернулась и, не оборачиваясь, направилась к лифту. С мечтой о звездной кинокарьере было покончено раз и навсегда.
Когда Саманте было пятнадцать, в их классе появилась новая ученица. В тот день первый урок (ненавистная математика) проходил в кабинете, располагавшемся в восточном крыле. В осенние утренние часы ряд столов, расставленных вдоль окон, освещали лучи пробуждающегося несмелого солнышка. Саманта, словно котенок, обожала купаться в еще неярких, но удивительно нежных лучах и неизменно облюбовывала себе место у самого окна – перед учительским столом. Хотя в математике она разбиралась так же посредственно, как и почти во всех остальных предметах (точнее, не понимала практически ничего), но мозолить глаза преподавательнице, постоянно торча перед самым ее носом с отсутствующим видом, она не боялась. Немолодая болезненная дама, преподающая эту дисциплину, по непонятным причинам благоволила к Саманте и относилась к ее математической невменяемости довольно снисходительно. Время от времени она пыталась пробиться сквозь эту глухую стену и довести до сознания Саманты хоть какие-то элементарные сведения, но затем оставляла бесплодные попытки и с печальными вздохами выставляла ей оценки, позволяющие худо-бедно тянуть эту лямку дальше.
Саманта только-только комфортно расположилась за столом, скрестив руки на новеньком учебнике и уронив на них голову, как рядом раздался хрипловатый голос:
– Здесь свободно?
Подняв глаза, Саманта увидела костлявую бесформенную дылду с немного лошадиным лицом, чрезмерно вытянутым подбородком, серовато-бледной кожей и светлыми жидкими волосами. Однако в ее взгляде не наблюдалось ни затравленности, ни испуга – что было бы вполне естественно для девочки с такой жуткой внешно–стью, впервые оказавшейся в новом классе. Новенькая обеими руками держала перед собой школьную сумку, то и дело наподдавая ее коленом, и смотрела на Саманту уверенно и безмятежно. От нее исходило некое необъяснимое обаяние: возможно, причиной тому был умный и проницательный взгляд голубовато-серых глаз, возможно, спокойная улыбка без малейшего намека на заискивание. Саманта улыбнулась в ответ и кивнула:
– Присаживайся. Преподавательница у нас классная, сидеть прямо перед ней не страшно.
Девочка, уже успевшая бухнуть сумку на стол, повернулась к Саманте и несколько секунд изучающе смотрела на нее.
– Да меня вообще этот предмет не пугает. Я люблю математику.
– А я ненавижу. Просто у меня зрение постоянно ухудшается, поэтому приходится сидеть поближе к доске.
– Постоянно ухудшается? – деловито переспросила девочка, раскладывая перед собой разноцветные ручки. – Это серьезная проблема, скажу я тебе. У меня тоже проблемы со зрением. Левый глаз видит почти идеально, а правый полуслепой. Чтобы разглядеть то, что написано на доске, мне приходится делать так…
Она большим пальцем оттянула нижнее веко левого глаза чуть не до щеки, а средним приподняла нижнее веко правого. Саманта смотрела на нее с ужасом.
– Да… – невозмутимо продолжала девочка, никак не реагируя (или делая вид, что не реагирует) на изумленное выражение лица Саманты, которую весьма впечатлила эта пантомима. – Носить очки я не хочу – они меня уродуют. А носить линзы не могу – у меня слабые глазные мышцы. Я решила так: подожду до восемнадцати лет, а потом буду делать операцию. Она, конечно, опасная – перед ее началом веки смазывают йодом, а если у медсестры дрогнет рука, йод может попасть на сетчатку, и тогда появляется риск, что во время операции ты ослепнешь… Но для меня это единственный выход. Правда, потом нельзя рожать детей: из-за сильного физиче–ского напряжения зрение опять может полететь к чертям, и все предыдущие усилия окажутся напрасными. Но ничего: сделаем кесарево сечение.
– А почему ты хочешь ждать до восемнадцати лет? – после небольшой паузы спросила Саманта, совершенно раздавленная обрушившимися на нее яркими и многогранными сведениями.
– Я должна окончить школу и поступить в престижный колледж, – ответила девочка с королевским достоинством. – Этого хочет мой отец, и, скажу я тебе, наши с ним желания совпадают, что бывает не так уж часто… Кстати, меня зовут Джоди.
Последние слова девочка договорила уже торопливым шепотом, потому что в класс, кашляя и отдуваясь, вплыла математичка.
Джоди оказалась весьма занятной и сверхнеза–урядной личностью – она разбиралась во всем: в теории медитации и творчестве «Битлз», математических головоломках и генетических кодах, немецких глаголах и наиболее надежных и безвредных способах контрацепции. Возможно, ее познания были не столь уж верны и глубоки, но на любую тему она рассуждала с таким завидным апломбом и уверенностью, что усомниться в ее словах даже не приходило в голову. Не прошло и месяца, как Саманта стала ее лучшей подругой и теперь взахлеб обсуждала с Джоди на переменах толстые романы и фильмы «не для всех», представляясь самой себе необычайно продвинутой интеллектуалкой. Гадкие завистливые соученицы шептались за ее спиной, что Саманта специально подобрала себе подружку поуродливее, чтобы на ее фоне казаться первой красавицей. Недалекие бедняжки! Они снова ошибались, на сей раз приписывая Саманте отвратительную трезвую расчетливость. Просто она растворилась в Джоди, почитая ее гениальнейшей остроумицей и неповторимейшей оригиналкой, она была счастлива, что наконец обзавелась такой самобытной подругой, которая к тому же прекрасно понимает самые тончайшие движения ее души – настолько мятущейся, насколько это возможно в пятнадцать лет. Да они вообще понимают друг друга с полуслова и с полунамека!
