Такой же была и огромная кухня, куда привёл меня мой конвоир. С одной стороны тянулись большие окна, на другой стене ниши из тёмного дерева, заставленные сверкающей утварью. Посредине широкий светлый остров, с мойкой и варочной поверхностью. Сами стены и потолок в светлых тонах, плитка под ногами выводила затейливый рисунок, переплетая темные и светлые линий.
Если бы не обстоятельства, при которых, я здесь оказалась, я бы восхитилась, и дизайн-проектом, и подбором материалов, и выбором цвета. Но было не до всего этого, хотя и отметила про себя, эстетику и противоречащую ей странную недосторенность остальной части дома. Но всё это пролетело в моей голове за минуты, которые понадобились для того чтобы пересечь дом и попасть в кухню. Особенно, когда я там увидела Руслана. На тот момент он отсутствовал уже три дня, и его образ притупился у меня в сознании. А обида и униженное чувство достоинства делали своё дело, и я убеждала себя, что как бы он не был хорош внешне, он гнилой и недостойный человек, и всё, что произошло, ошибка.
Но зайдя следом за хмурым парнем, я на секунду зависла, разглядывая его красивые, широкие мужские кисти, перевитые сухожилиями и татуировками, что виднелись из под закатных рукавов светлой рубахи. И загорелая кожа, украшенная тёмным орнаментом картинок, чётко контрастировала с белым цветом его рубашки. Его кисти настолько были правильно мужскими, сильными, что я моментально представила их на холсте, в штриховке чёрным грифелем, и меньше растушёвки. Его кисти они такие чёткие и сильные, здесь нет плавности и плавного перехода, только игра света с белой рубашкой и татуировок с его кожей. Но весь этот морок заканчивается, когда я замечаю, как он отложил огромный длинный нож, которым он нарезал большую луковицу, и у меня моментально созревает идея, за которую, впрочем, я быстро поплатилась, снова ухнув в бездну.
Как это происходило?
Вот только я готова была его прирезать, а спустя пару минут, уже сгорала, от неистового пламени страсти, что он пробуждал во мне. И ведь он действовал самым порочным способом. Говорил пошлости и гадости. И снова принуждал и насиловал, и сводил с ума. Своими руками, губами, запахом своим давил. И мне это нравилось до безумия.
Я ещё могла цепляться сознанием за крохи благоразумия, тогда, как тело меня предавало, оно выдавало меня со всеми низменными потрохами. И я сдалась, потому что сил сопротивляться ему, не осталось, он выматывал меня. Доводил до черты. И покорял, принуждал, неволил. И я горела под ним, потому что на краткий миг, когда сознание топило яркой вспышкой, а тело билось в сладкой судороге, я была, не я. Я была его самкой, сукой, его царицей, как он прозвал меня с первого взгляда.
Тогда же вечером, когда я пребывала в прострации, после произошедшего, и даже не отследила, как вообще вернулась обратно в комнату, он снова появился на пороге.
Всё в той же белой рубахе, и черных узких брюках, он встал в проходе, держа в руках поднос с горкой мяса, зелени и хлеба и распространял по моему временному жилищу, умопомрачительные ароматы еды. Он пытливо смотрел на меня, словно оценивая, насколько я благосклонна. Карие глаза смотрели с интересом. Его, несомненно, увлекала та реакция, что я выдавала, и он ждал нового хода. Но я замерла, сидя на краю кровати, и подавленная всей сложившийся ситуацией, и не могла пока выдавать вообще никаких эмоций, и он легко считал это. Прошёл в комнату, и поставил на низкий столик всё что принес.
— Хочешь выпить, царица? — спросил он, всё так же рассматривая меня.
— Я хочу увидеть дочь, — тихо вышло и хрипло, и я прокашлялась, потому что горло моментально засаднило.
— Давай для начала ты поешь.
— Пошел ты к чёрту, — устало произнесла я, и отвернулась.
— Вот сейчас, правильная тактика, царица, — аромат его парфюма стал сильнее, и я поняла, что он приблизился, но упрямо не поворачивалась к нему.
— Так стоило вести себя с самого начала, а не дерзить…
— Так это я виновата?! — всё же не выдержала я, резко обернулась и замерла. Он стоял рядом, высокий и мощный, особенно с того ракурса, с которого я наблюдала за ним. Голова моя как раз оказалась на уровне его ширинки, и я прокляла себя, что снова не совладала со своим характером, и повелась на его слова.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Его широкая ладонь опустилась на мою макушку, и я дернулась, словно он током меня ударил. Сейчас разум, ещё не отравлен его похотью, и я не хотела его прикосновений, не хотела его присутствия в моём личном пространстве. И я старалась отстраниться, оттолкнуть, но уже понимала что тщетно. Ладонь его становиться жесткой, и пальцы запутываются в моих волосах, а взгляд стал ещё темнее.
Он тянет меня за подбородок, и я инстинктивно впиваюсь в его кисть, которой совсем недавно так восхищалась, а сейчас готова рвать её ногтями. Но он не замечает боли, поднимает мою голову, вертит, разглядывает моё лицо, водит большим пальцем по губам, и снова глаза загораются хищным блеском.
— Давай так, царица, выполнишь мои условия и завтра увидишь дочь, дам вам час на свидание, — говорит он.
— Условия? — переспрашиваю я, а у самой в голове уже проносятся картинки, грязнее и пошлее некуда. — Какие ещё условия? Тебе не достаточно, того что было в подвале или на кухне?
— Первое, — не реагирует он, всё так же поглаживая мои губы, большим пальцем, и сканируя моё лицо, — ты должна поесть, хочешь сейчас, хочешь потом, но это не обсуждается.
Я презрительно фыркнула, и попыталась вернуть себе своё лицо, выкрутиться из его пальцев, но они стали вдруг жестче, и стали причинять боль.
— Ай! — вскрикнула я.
— Ты сама виновата! Чего дёргаешься? — к первой руке присоединилась вторая, которая зарылась в моих волосах, и теперь двинуться, уж точно не получиться.
— Первое условие понятно? — уточнил Руслан.
— Да, — выплюнула сквозь зубы.
— Умница, — поиздевался он, но от меня не укрылся хрип в его голосе, и это неприятно царапнуло, вернее приятно, а от этого стало неприятно. Не люблю себя обманывать, но сейчас я ни в какую не могла признаться себе, что вот это его доминирование меня заводить. Заводит так, что если он сейчас надавит, я сдамся. Снова.
— Второе, — продолжил он, просевшим голосом, — ты меня поцелуешь.
— Что? — удивилась я, вытаращившись на него. — Куда?
Он рассмеялся, но хват не ослабил.
— Мне нравиться твои мысли, царица, но не в этот раз.
Я уязвленная и его словами, и своими мыслями, прикусила язык, и в немом ожидании уставилась на Руслана.
Он выгнул широкую бровь, считывая все мои метания, отразившиеся на лице, и я заметила скользнувший между белым рядом зубов кончик языка. Он явно облизывался, представляя то, что я озвучила, и это взбудоражило меня снова, и взбесило одновременно.
— Ты можешь толком сказать, что тебе ещё нужно от меня, — раздражённо произнесла я.
— Могу, — кивнул он, и потянул меня вверх, поднимая.
И всё равно я смотрела на него снизу вверх, но теперь хотя бы я не ровнялась глазами с его ширинкой, и он даже руки свои от меня убрал.
— Поцелуй меня, сама, искренне, — продолжил он, — так как ты хочешь это сделать, когда отпускаешь себя.
Я смотрела на него и не верила, что он серьёзен. Разглядывала карие глаза, в глубине которых мне казались золотые искорки, но они отнюдь не были лукавыми, скорее предвкушающими. Длинные, чёрные ресницы порхали, когда он моргал, и я на мгновение теряла свет искр. Он непроизвольно снова облизывал кончиком языка нижнюю губу, а крылья его прямого носа порхали, и я слышала, как бьется его сердце. Нет, он не лукавил, он действительно хотел этого. Моей искренности, моих эмоций, моей добровольности.
— Да пошёл ты, извращенец, — выдохнула я и оттолкнула его. — Ничего тебе не светит!
Искры в его глазах погасли, их затопила тьма. Он склонил голову, и совсем невесело улыбнулся.
— Хорошо, — выдал он, отступая на шаг, — поесть, не забудь.
Я не верила своим ушам. Я ждала новых угроз, шантажа, того что он просто сломит меня и морально и физически, но он отступает.
