надежд на будущее и заверениями, что «скоро всё уладится».
Когда Стелла появилась из ванной, благоухая лавандовым мылом и мамиными духами, я уже вскрывала письма, сложенные аккуратными стопочками в корзинку.
- Что пишут? – спросила меня сестра, с размаху усаживаясь на свою кровать и зевая.
- Всё то же, - ответила я, просматривая очередное послание. – Стихи, признания, и никакого толку.
- Письма от графа Бранчефорте нет? – Стелла упала головой на подушку и закрыла глаза.
- С чего бы ему писать мне письма? – усмехнулась я.
Нож для бумаг затупился, и я взяла серебряную шпильку Стеллы, чтобы вскрыть следующее письмо.
Острие шпильки было запачкано воском, и я, поморщившись, вытерла пальцы и шпильку каким-то из писем. Наверняка, лентяйка Стелла снимала шпилькой нагар со свечей. Мама узнает – влетит обеим, между прочим. Стелле – за то что не бережёт ценные вещи, а мне – за то что за ней не досмотрела.
- Мало ли, - ответила сестра уже сонно. – Увидел мою сестру и влюбился, как и все в этом городке.
- Стелла, - позвала я её, пока она совсем не уснула, хотя собиралась слушать соловьёв всю ночь напролёт, - можно ли попросить тебя кое о чём?
- О чём? – пробормотала она, поудобнее зарываясь в подушку.
- Пойдём со мной на следующий сеанс к господину Эверетту? Мне скучно сидеть там одной, а так сможем поболтать…
- Хорошо, - она снова зевнула, что-то неразборчиво пробормотала, а потом до меня донеслось её ровное дыхание.
А как же соловьи?
Я с усмешкой посмотрела в открытое окно, за которым темнели деревья нашего сада. Что ж, похоже, соловьёв придётся слушать только лишь мне. Потому что мне спать совсем не хотелось. Перечитывая письма, я думала не столько о пылких признаниях в любви и витиеватых комплиментах моей красоте, сколько о разговоре, что подслушала в мастерской Эверетта. Со стороны графа это была не просто болтовня, не просто «новости о семье». Как он сказал? «Король помнит о вашей семье, не хотелось бы, чтобы вы о ней забывали».
Господин Эверетт приехал в Солимар за отдыхом и вдохновением, увидел меня и загорелся написать мой портрет. Разве не казалось мне это смешной одержимостью? А граф предостерёг семейного почтенного мужчину, чтобы он не давал ходу своим чувствам… Неужели, даже в столице ходят сплетни обо мне? Старая дева, которая не смогла выйти замуж, разбивает семью!.. Заголовок, достойный пера господина Ронбери. Или кого-то, такого же злоязычного, как он. Но пока Ронбери будет писать не о Роковой Роксане, а о вас, милорд Бранчефорте.
Я удовлетворённо кивнула и вскрыла следующее письмо. Оно отличалось от остальных. Из конверта высыпались сухие лепестки тёмно-красной, почти чёрной, розы, а на твёрдой картонной карточке было написано всего несколько слов: «Ваша красота должна жить вечно».
Покрутив карточку и так, и эдак, я не нашла на ней ни подписи, ни печати, ни хотя бы каких-то знаков, чтобы понять – от кого она. Пожав плечами, я бросила письмо в общую кучу и взялась за следующее, когда за деревьями раздался шорох, и из-за ствола выглянуло чьё-то бледное лицо.
От неожиданности я опрокинула свечу. Воск пролился на стол, огонёк потух, и комната погрузилась в темноту. Но зато сразу же раздался знакомый голос:
- Не бойтесь, леди Роксана… - зашептал человек, подходя к самому окну. - Это я – Эмиль…
- Боже, как вы меня напугали, господин Бэдфорд, - я прижала руку к груди, пытаясь успокоить колотящееся сердце. – Вы что здесь делаете? Вы потоптали все клумбы!
- Простите, - сказал он виновато и взялся за подоконник, приникая к нему лицом. – Вы же знаете, зачем я здесь. Я не могу жить без вас, Роксана.
- Не говорите глупостей, - ответила я ему шёпотом и оглянулась на Стеллу – не разбудили ли мы её. – И отправляйтесь домой, пока матушка вас не хватилась.
- Вот не надо о матушке, - насупился он. – Я же сказал вам, что мне безразлично мнение семьи по этому поводу. Я люблю вас и…
- Эмиль, - перебила я его решительно. – Вы моложе меня на семь лет. Я вам если не в матери гожусь, то в старшие сёстры. Я уже сто раз вам говорила, что между нами ничего не произойдёт, даже если ваши уважаемые родители не будут против. Поэтому идите домой и не портите мои цветы.
- Разница в возрасте для меня ничего не значит, - пылко заверил он.
- Зато для меня значит, - отрезала я, нашаривая на столе кресало и кремень. – Уходите, прошу вас. Иначе вынуждена буду позвать сторожа. И вас выставят отсюда, как вора.
- Как бы я хотел быть вором, что украдёт ваше сердце! – выпалил он.
Я как раз зажгла свечу и в её свете разглядела восторженную юную и чумазую физиономию в обрамлении взлохмаченных волос.
- Боже, какой вы ещё ребёнок, - вздохнула я, потерев виски. – У меня голова разболелась. Спокойной ночи.
- Никакой я не ребёнок! – обиделся он. – И если бы вы позволили, я бы вам это доказал.
- Но я не хочу позволять, - я старалась говорить терпеливо, но терпения оставалось всё меньше. – Прошу вас разрешить мне жить жизнью по моему выбору.
- Но эта жизнь – она не для вас! – он жадно пожирал меня глазами. – Я увезу вас из этого противного городка… Покажу вам мир… Слышите? Соловей поёт…
В саду, и правда, завёл свою трепетную песню соловей. И я подумала, что всё могло быть очень романтичным на первый взгляд – ночь, соловьиное пенье, преданный поклонник у моего окна… Но это было бы обманом. Вернее, всё это было обманом.
- Эмиль, идите домой, - снова сказала я. – Или послушайте соловьёв с особой вашего возраста. Всё, я закрываю окно.
Я закрыла раму, несмотря на его протесты, и увидела, как он уныло побрёл в сторону калитки, оглядываясь через шаг. Для верности я опустила ещё и штору, чтобы у него не оставалось никаких иллюзий.
- Глупый мальчишка, - сказала я в сердцах, и сразу услышала хихиканье со стороны постели Стеллы. – Не спишь? – я снова занялась письмами.
- «Я хотел быть вором, чтобы украсть ваше сердце!», - повторила, передразнивая Стелла. – Ты такая жестокая, сестрёнка. Он тебе про
