Оставленная нами в Сибири кадрированная дивизия располагалась в великолепном сосновом бору и представлялась нам теперь раем, из которого мы были несправедливо изгнаны.
***
Гражданское население Безречного проживало в одноэтажных деревянных бараках и избах, сосредоточенных вблизи одноименной железнодорожной станции. Всех новичков, прибывающих в дивизию, начальство сразу предупреждало, что местное население представляет собой остатки банд атамана Семенова, воевавшего в Забайкалье против большевиков во время Гражданской войны. Недобитые семеновцы и их потомки по сей день сохранили свою враждебность и к Советской власти, и к Советской армии, поэтому военнослужащим не рекомендовалось вступать с аборигенами ни в какие контакты. Конечно, такая пропаганда имела своей целью предупредить самоволки солдат, мы же с Андреем в дальнейшем убедились, что, по крайней мере, внучки недорезанных семеновцев относятся к Советской армии, а особенно к советским офицерам, вовсе не враждебно, а совсем наоборот.
Гарнизон – место расположения штабов, солдатских казарм, парков боевых машин, складов и других военных объектов – был огорожен бетонным забором. С внешней стороны забора, уже в самом поселке, стояли дома офицерского состава, так называемые ДОСы. Здесь же располагались военторговский магазин, госпиталь, Дом офицеров, офицерская столовая, офицерская гостиница, баня и гарнизонная гауптвахта. Сначала нас с Веселовским поселили в гостиницу. Одну из трех коек в нашем номере занимал капитан с эмблемами связиста – угрюмый, неразговорчивый человек. Грохот его будильника поднимал нас по утрам. Заглушив будильник ударом волосатой руки, капитан спускал с кровати еще более волосатые ноги и, обхватив руками всклокоченную голову, сидел так минут десять, приходя в себя. При этом он повторял с непередаваемым трагизмом: «Ё…..е Забайкалье, ё…..е Забайкалье…». Вечером, опять же сидя на кровати, капитан из горлышка высасывал бутылку вина и сразу заваливался спать. Утром следующего дня сцена пробуждения повторялась, из чего резонно было заключить, что он каждый раз рассчитывал проснуться каким-то чудесным образом в другом месте.
Через месяц нам с Андреем была выделена однокомнатная квартира в ДОСе. Были в Безречном ДОСы, представляющие собой вполне приличные четырехэтажные и пятиэтажные кирпичные дома, наш же ДОС являл собой замшелый двухэтажный деревянный барак на десять квартир. В таком же бараке мы с мамой жили в Листвянке.
Квартирка наша лишена была каких-либо коммунальных удобств. Воду мы носили ведрами из колонки, расположенной на улице. Отапливалась квартира печью-голландкой, благо уголь и дрова мы получали бесплатно. Другой существенной льготой, которую мы не имели на прежнем месте службы, был так называемый забайкальский паек – набор продуктов, выдаваемый ежемесячно каждому офицеру. Из этого пайка мы с Веселовским забирали мясо, сливочное масло, наиболее вкусные консервы, а остальное – всякие там крупы да рожки-макарошки – отдавали семейным офицерам.
Я был далеко не гурманом, по большому счету мне было все равно, что есть, лишь бы утолить голод. Андрей же, наоборот, терпеть не мог питаться как попало. К тому же, и это стало приятной неожиданностью, Андрюша оказался не только любителем вкусно поесть, но и человеком, умеющим вкусно приготовить. Несмотря на мой кулинарный аскетизм, мне было приятно, когда Веселовский, поколдовав на кухне с мясом, овощами и яйцами, приносил оттуда большую, жаркую, скворчащую сковороду, и восхитительный запах заполнял комнату. Тогда я шустро соскакивал с кровати, чтобы освободить место на столе, внести, так сказать, свои пять копеек… И как-то всегда выходило, что, какое бы блюдо Андрей не приготовил, его нельзя было есть, не запивая вином.
В безреченском военторге был исключительно богатый выбор качественных болгарских и венгерских вин. От фасонистых бутылок с яркими этикетками глаза разбегались. Вероятно, наличие изысканного винного ассортимента в военторге объяснялось тем, что и в Болгарии, и в Венгрии, как и во всех других государствах Восточной Европы, стояли наши войска, и оттуда шли поставки вин по каким-то особым армейским каналам.
Многогранный Веселовский, имеющий с детства страсть к коллекционированию (марки, монеты, минералы), обожающий в качестве кулинарного эстета всякие дегустации и, наконец, обладающий приобретенным в студенческие годы стойким энтузиазмом по отношению к спиртному, был потрясен счастливой возможностью сочетать три в одном. Он стал коллекционировать бутылки из-под продегустированных вин. Вскоре он заполнил ими большую, во всю стену, полку над своей кроватью, а потом и подкроватное пространство. Соотнеся темпы бутылочной экспансии с размерами нашей квартиры, я понял, что через пару месяцев она будет выглядеть как пункт приема стеклотары. И я возмутился. Андрей, как выяснилось, тоже был уже не рад. Стоило ему только сделать на кровати неосторожное движение, как бутылки с веселым звоном вываливались из-под нее на свет божий и раскатывались по всей комнате. После моего демарша он нагрел воду в алюминиевом тазу и целый день посвятил отпариванию бутылочных этикеток. Добытые этикетки он без промежутков наклеил на стену над своей кроватью и в дальнейшем пополнял свою коллекцию именно таким образом.
Забегая вперед, скажу, что к концу нашей службы вся Андрюшина стена от пола до потолка была оклеена этикетками. Причем Андрей старался, чтобы картинки в этом панно не повторялись. Конечно, к тому времени коллекция отражала не только то, что мы покупали в нашем славном военторге, но и то, что мы с Андреем распивали, вместе или порознь, будучи в отпуске и в командировках. Кроме того, едва только слух о необычном хобби двухгодичника из саперного батальона распространился по поселку, к нам потянулись сочувствующие и любители со своими образцами на нашу закуску. Прежде всего, из числа тех офицеров, чьи жены не одобряли их страсть к дегустации спиртосодержащих жидкостей. Среди членов клуба были не только ценители марочных вин, поэтому коллекция прирастала этикетками различных водок, коньяков, ликеров, настоек и портвейнов и являла собой, таким образом, яркую иллюстрацию алкогольных пристрастий, а вернее, алкогольной всеядности советского офицерского корпуса.
Раз уж я начал описывать наш быт, не удержусь от упоминания о том, что в характере Андрея Веселовского при совместном моем с ним проживании обнаружились довольно скоро существенные отрицательные черты. Прежде всего, меня убивала его бардачность, то есть неспособность или, скорее, упорное нежелание поддерживать порядок. Он мог спокойно, день за днем, как будто ничего не происходит, наблюдать за тем, как наша квартира все более и более превращается в свалку вещей и мусора, и даже пальцем не шевельнуть для наведения порядка. На столе засыхали остатки пищи, громоздились грязные сковороды, кастрюли и миски, которые он сам же и натаскал из кухни, и которые он и не думал уносить обратно, не говоря уже о том, чтобы их помыть. Вероятно, все же существовала какая-то «критическая масса» бардака, при которой Андрей уже не выдержал бы и взялся-таки за уборку, но практически мы до этого рубежа так ни разу и не дотянули, потому что раньше не выдерживал я – и, засучив рукава и штанины, принимался чистить авгиевы конюшни.
Словом, постепенно установилось такое негласное распределение домашних обязанностей: Веселовский отвечает за кормежку, а я – за порядок в квартире.
***
И здесь, в Забайкалье, мы с Андреем получили назначения на должности зампотехов. Однако теперь мы были не зампотехами полков, а всего лишь зампотехами рот, что, безусловно, более соответствовало нашим лейтенантским погонам и нашему никакому опыту. Полное название моей новой должности звучало так: заместитель командира технической роты по технической части. В задачи технической роты входило устройство различных сооружений для личного состава и боевой техники – окопов, траншей, всяких ДОТов и ДЗОТов, командных пунктов, укрытий и много еще чего, связанного со строительством в земле и под землей. Как зампотех я в своем непосредственно подчинении солдат не имел, но зато я отвечал за боевую готовность трех десятков единиц техники. В это число входили военные грузовики, автокраны, экскаваторы и разнообразные, порой просто диковинные, землеройные машины. Всех их объединяло одно – я в них совершенно не разбирался. Меня к ним как-то не тянуло, можно даже сказать: они меня пугали…
Командиром технической роты и моим непосредственным начальником был старший лейтенант Жеребцов. Высокий, большерукий, с густыми пшеничными усами на аскетичном лице, Виктор Жеребцов входил в число тех людей, что предпочитают больше делать, чем говорить. Вот он-то, как раз, в технике разбирался прекрасно, он просто обожал ее. Порой, не доверяя никому, он сам лез под капот «занемогшей» машины и лечил ее своими руками, а солдаты, как ассистенты хирургу, только подавали ему нужные инструменты. Пятна от машинного масла украшали его мундир, а многочисленные ссадины – руки. Моя явная неприязнь к механизмам была ему не понятна, но он на меня сильно не давил, надеясь, видимо, что я со временем пообвыкнусь и потяну лямку зампотеха в полную силу. Пока же эту лямку ему приходилось, по существу, тянуть самому. Вообще, как я стал понимать позже, он тогда работал за пятерых. Кроме того, что ему достался в моем лице совершенно никчемный зампотех, в его роте из трех положенных офицеров-командиров взводов был только один, да и тот, как и я, двухгодичник.
