….Велосипед в машине. Вытащить на тротуар?
Бобби. Я сам.
Квентин. Давай я. Около двери поставлю. (Делает вид, что Бобби его больше не интересует.)
Леона (Бобби). Побудь еще… Присядь. Ему нужен предлог, чтобы улизнуть.
Бобби. От меня? (В голосе недоумение.)
Леона (в восторге от Бобби, напоминающего ей покойного брата). Скорее от самого себя. Побудь еще.
Бобби. …Темно… на дороге. (Присаживается.)
Леона. Для велосипедиста даже слишком, если учесть, сколько страшных и непонятных личностей вокруг. Знаешь, а у меня есть предложение. Прямо сейчас додумалась, тебе понравится. (Наклоняется к столу, настойчиво.) Поставь-ка велосипед в мой трейлер. В нем две койки.
Бобби. Благодарю, но…
Леона. Денег не надо, а вдвоем нам не скучно будет. У меня трейлер непростой, «Фонда де люкс», стереоаппаратура с двумя колонками, цветной телек с нормальным экраном, кнопочный, и подкормить тебя не мешает, вот так, малыш. А готовлю я — пальчики оближешь, большой мастак, не хуже любого профессионала.
Билл (Стиву). Ишь как уговаривает. Ей нормальный мужик не нужен. Ее вонючий трейлер только для «голубых».
Леона. Никакой он не вонючий, а тебя я раскусила… Тебе не дано понять, что такое бескорыстная помощь, у тебя для этого извилин не хватает. (Бобби.) Куда ты рвешься, видимость-то нулевая?
Бобби (растягивая слова, с воодушевлением). Я переполнен новыми впечатлениями. Мне надо побыть одному и привести мысли в порядок. В моей душе все перевернулось. Поеду я. Так надо.
Леона. Для таких, как ты, Мексика — место опасное, дороги там пустынные… (Задумывается.)
Бобби (твердо, но с теплотой в голосе). Вам видней… но я все равно поеду.
Леона. Малыш, ты что, боишься, что я к тебе приставать стану?
Билл презрительно ворчит, сознавая, что его вывели на «чистую воду».
Я не налегаю, как говорится. Всей тяжестью…. Никогда… (Слегка касается его руки.) Вот что такое мое прикосновение! Тяжелая у меня рука?
Бобби встает. Квентин приставляет велосипед к двери, его фигура едва различима.
Бобби. Вон тот не давил на меня. (Следит за действиями Квентина.) Он чисто по-дружески положил руку на мое колено, а я само собой ответил ему тем же.
Леона. Малыш, он ее положил… с определенным намерением. О, господи, да у тебя кожа и волосы прямо как у моего братика, даже глаза почти того цвета!
Билл. А на скрипке пиликать он умеет?
Бобби. В Голденфилде, в Айове, жил один человек, владелец цветочного магазина, в задней его комнате, отделанной в китайском стиле, пахло ладаном, а на стенах были развешаны картинки с изображениями обнаженных тел. В нее он мальчиков и зазывал. Я был в курсе. Ну, а штучки, вроде этого, в таком городке, как Голденфилд, не проходят. Подозрения и сплетни переросли в возмущение и соответствующие действия, так что ему пришлось быстро сматываться. Он толком и собраться не успел.
Бар погружается в полумрак, специальный прожектор освещает фигуру Бобби.
Однажды вечером я и еще несколько ребят зашли в его магазин. Шелестели усыхающие цветы, на дверях звенели колокольчики, а… в картинках с обнаженными телами было что-то… трогательное, представьте себе. А особенно мне понравилась репродукция с наброска Давида Микеланджело. Я незаметно содрал ее со стены и засунул в карман. Мечты… видения… звездные ночи… Как-то раз пришлось мне заночевать со сбежавшими из дома мальчишками и девчонками одного со мной возраста. А на равнинах Небраски после захода солнца становится холодно. И одна девчонка, такая симпатичная и горячая, улыбнулась мне и жестом пригласила к себе под одеяло, с другой стороны мальчишка какой-то пристроился, так что я оказался между ними. И вот оба они всю ночь шептали мне слово «любовь», один в одно ухо, другая в другое. В конце концов оба голоса слились в один… и прикосновения… Лежащая высоко равнина, пьянящий ночной воздух, легкие прикосновения… А этот-то, нервный, велосипед к двери поставил.
Протягивает Леоне руку. Бар снова освещается.
Рад был познакомиться с такой замечательной женщиной, как вы. Ух, сколько новых приключений и впечатлений, есть о чем подумать, пока буду педали крутить. Всю ночь буду их накручивать, пока совсем не выдохнусь.
Бобби открывает дверь, улыбается и кивает головой в знак прощания с заведением Монка.
Леона. Эй, «из Айовы в Мексику», деньги… вот деньги! (Бросается к двери, но Бобби уже уехал.)
Билл. Больно ему нужны твои вшивые пять долларов, ему целиком бумажник подавай. Обчистит своего педика, вскочит на велик и вперед — как ни в чем не бывало; вид у него смазливый и невинный, как у ее братца, когда он в церкви на скрипочке пиликал.
Леона выбегает из бара и кричит Бобби вдогонку.
Стив. Да таких на Побережье пруд пруди, бегут сюда как звери от лесного пожара.
Монк (с большим подносом обходит столы, ставит на него пустые банки, бутылки; стряхивает на него пепел из пепельницы). С моральной стороны я против них ничего не имею, они часть рода людского, но у себя в заведении я бы их видеть не хотел. Сначала один, за ним другие. Ты вдруг обнаруживаешь, что твое заведение окрестили «баром для голубых». Это уже приманка, и вот они кучкуются в глубине бара и выстраиваются в очередь в мужской туалет. Первые несколько месяцев заведение процветает. Но вот заявляются стражи порядка. Начинаются облавы, мальчишек затаскивают в полицейскую машину, а твое заведение закрывают на висячий замок. Потом у твоей двери вновь вырастает полицейский или гангстер — улыбка во весь рот и прямо ест глазами. «Заведение у тебя», — говорит, — «что надо, прямо класс. Только без покровительства тебе никак не обойтись». Платишь ему деньги, и вот он становится твоим покровителем. Заведение снова открывается, и следующие несколько месяцев от клиентов отбоя нет. И что потом? Опять облавы, а когда в очередной раз открываешься, с тебя уже три шкуры сдирают. Кому это надо? Лично мне — нет. Пусть у меня будет небольшое солидное заведение, и доход пусть будет скромный, но стабильный, а я уж как-нибудь один управлюсь. Никакого панибратства ни с гангстером, ни с полицией. И чтобы всех клиентов своих я изучил настолько, что стоит любому из них появиться на пороге, а я уже знаю, что ему предложить — пива или чего покрепче. И чем они живут, тоже хорошо знать.
Вайлет, словно водоросль, покачивается из стороны в сторону и тихонько, не открывая рта, напевает. Монк заканчивает уборку и возвращается за стойку бара. Воцаряется полумрак; специальный прожектор освещает Монка.
Я своих постоянных посетителей люблю, я к ним искренне привязан, мне интересно знать, чем они живут. Стоит им куда-нибудь уехать, вот уже и открытка приходит, пишут о своем житье-бытье — и это же здорово. Вот в прошлом месяце получил уведомление от одного моего клиента. Он пять лет как уехал и умер в Нью-Мехико. Так вот, он завещал мне все, чем владел в этом мире: личное обаяние да банковский счет на две с половиной сотни долларов. Такое отношение — как бальзам на душу. Такие люди — как родные, они заменяют мне семью. Как это здорово: выйти вечерком из своей комнаты, спуститься вниз по этим вот ступенькам и открыть заведение, потом поздно-поздно закрыть его, подняться к себе с баночкой пива и посмаковать впечатления, и рассказы, и анекдоты, и секретные разговоры, и откровенные признания. И чувствуешь себя не таким одиноким… Я ведь пережил несколько сердечных приступов, и, честно говоря, мне было страшно, страшно и сейчас. А однажды ночью я возьму да помру у себя наверху, помру в одиночестве, и дай мне бог не проснуться и тихо отойти в лучший мир.
Возвращается Леона. В баре становится чуть светлее.
Леона. …А это что еще за шум? Кто-нибудь на паровозе сюда прикатил, пока я отлучалась?
Монк (как бы очнувшись). …что-что?
Леона. Доносятся до меня «пафф-пафф», как будто старый паровозик к станции подходит.
Леона оборачивается на звук. Он исходит от Билла: тот сидит за неосвещенным столом — рядом с ним Вайлет, за ней Стив — и, как собака, часто и тяжело дышит.
А, глаза б мои его не видели… Монк, виски мне.
