Витрина была полна искусственными фаллосами всех размеров, цветов и форм. Продавец услужливо улыбнулся.
Все остальное время пребывания в прекрасном Париже чужой ответсекр трясся от страха и питался привезенными консервами.
Трое друзей сняли деньги со сберкнижек. Торг был долгим. Купец переводил водку и икру во франки, франки – в мохер, мохер – в рубли, и сумма получалась ужасная.
– Сколько бы я мог заработать, если бы не ваш хрен моржовый! – потрясал товаром поставщик. – Мне еще надо подарки семье купить, и чтоб все было французским!
Он вытряс из несчастных четыреста рублей! Но фаллос иногда стоит и больше. Иногда он, как свидетельствует история, дороже самой жизни.
– Красавец! – любовался Рубилин, взвешивая в руках нежно-розовый лом, годящийся для скалывания льда с тротуаров.
Желтоперышкин заправил четыре батарейки в длинную полость, как патроны в магазин винчестера. Он нажал красную кнопочку, и фаллос затрясся крупной тряской, как скорострельная зенитка.
– А мощность! – восхитился старший редактор.
Клячин налил в дырочку под пластиковой мошонкой стакан воды, подогретой согласно инструкции, и нажал синюю кнопочку. Ударил мощный фонтан.
– Лучше, чем в Петергофе! – оценил он. К искусственному супермену прилагался тюбик крема и флакончик духов.
Вот это механическое чудовище и подарили Норочке. Проблема была разрешена. Гибрид фурии и валькирии успокоился. Изобретательский гений человечества победил человечества же половую силу.
– Если бы и этот Жан ей не сломал – тогда только на полигон, и из бронебойной пушки, – рассудил Рубилин, возвращаясь к своим прямым обязанностям.
Таким образом, фаллос жрал батарейки, как пулемет патроны, и удовлетворял Норочку. Норочка удовлетворяла главного путем готовки обедов, которые главный стал со страху жрать тоже почти с пулеметной прожорливостью. А редакция работала.
И тут в редакции появился практикант. Пришел он на месяц, но за месяц рушились целые царства. Ему хватило и недели.
Этот здоровенный парняга с хитрыми поросячьими глазками был себе на уме. На этом уме было одно: кого бы еще сделать жертвой своих самых низменных страстей. Поручик Ржевский рядом с ним выглядел бы как маленький лорд Фаунтлерой.
В первый же день он совершил анальный половой акт с машинисткой Наташей. Из всех женских достоинств у Наташи была разве что круглая попка. На ней она сидела на стульчике и перепечатывала бесконечные рукописи в номер. Рукописи становились удобочитаемее, но зад сплющивался. После сдачи номера его приходилось просто расправлять руками. Правда, для этого всегда находились добровольцы из мужчин. Наташа озабоченно следила за правильной геометрической формой своего зада.
Практикант Втыкалов вошел в машинописное бюро, сзади подмышки приподнял Наташу со стула, обнажил ей ягодицы и, даже не расправляя их, совершил не одобряемый медициной акт. Вазелин он по явному жлобству не применил, а вместо этого зажал бедной машинистке рот, чтоб ее верещанье не отвлекало от работы остальных сотрудников.
Правда, после анального он совершил вагинальный акт, что примирило девушку с действительностью. Но редакция насторожилась. Сияющее лицо машинистки не давало сомнений в истолковании.
Назавтра Втыкалов осчастливил завредак-цией Антонину Ивановну. Учитывая ее предпенсионный возраст, это было непросто. При этом Антонина Ивановна одной ручкой махала, как мельница, а другой отказывала по телефону известному городскому графоману.
И вот вчера ему на глаза попалась Норочка. Она принесла в судках обед мужу. Даже если удовлетворить женщину механически, она все равно делается заботливой.
Втыкалов увидел Норочку и сделал стойку. Груди Норочки выпятились, а ягодицы окаменели. В приемной проскочила молния.
Втыкалов посмотрел мимо плеча Норочки на приоткрытую дверь кладовки, где лежали кипы старых журналов. Норочка перехватила его взгляд, оглянулась и поставила судки на пол.
Задвижка двери щелкнула за ними. Втыкалов с размаху задрал Норочке юбку.
– А ты сможешь? – с надеждой и недоверием спросила она, расстегивая ему брюки и таким образом принимая участие в редакционной практике студента-заочника.
– А чего тут мочь? – удивилась надежда и будущее редакционной деятельности. И продемонстрировала лучшей половине главного редактора, что имитация природы всегда недотягивает до оригинала. Парижские палкоделы были посрамлены.
– О боже мой! – воскликнула жена столь же молодая, сколь и чужая, и оттого еще более прекрасная. Глаза и бедра ее распахнулись. Нетерпеливые руки жадно схватились за предмет, сулящий наслаждение.
– Скажи мне что-нибудь… – слабым нежным шепотом попросила она. – С моим пластмассовым Жаном много не поговоришь.
– Руки убери, – попросил Втыкалов.
– Зачем?
– Мешают.
– Чему?… Ах, да… Нет, скажи что-нибудь хорошее!…
– Ив грудь пылающий задвинул! – процитировал Втыкалов и в подтверждение своих слов задвинул. Он был честный молодой человек, и насчет груди не соврал.
– До самого сердца… – пролепетала Норочка и закрыла глаза.
Как хороши и полезны бывают подшивки старых журналов, если на них сидит голая женщина, переходя в лежачее положение! А если ей при этом есть чего и кого ради принимать все эти затейливые позы – следует признать, что нет на свете ничего прекраснее толстых журналов. Разве что толстые… но это рассказ о редакции, а не о сексологической консультации.
Норочка выползла из кладовки неуверенно, как будто из нее вынули кости и нафаршировали тело сладким сливочным кремом. Втыкалов же по выходе отряхнулся бодро, как деревенский петух после случайно забредшей в курятник индюшки, перед которой он не сплоховал.
Сравнение оказалось не в пользу француза Жана. Норочка требовала только Втыкалова. Практикант же блудливо пах чужими духами и помадами. Это сулило неисчислимые беды.
Главный явился на летучку с фонарем под глазом. Антонина Ивановна побежала со сверточком в туалет. Машинистка Наташа намертво прилипла к стулу. Желтоперышкин задумчиво перечитывал свой выговор. Рубилин сосал валидол и что ни попадя.
После работы их удостоил приглашения в свой кабинет замглавного Безмыльный-Лазеев. Он распечатал поллитровку и приступил.
– Дело плохо, ребята, – так начал свою речь Безмыльный-Лазеев. – Нужны меры. Есть план. У кого есть деньги?
Денег не было, но у каждого был совет.
– Оставьте ваши советы, лучше помогите материально, – отмахнулся Безмыльный-Лазеев. – Вы знаете, почему Втыкалов учится на заочном? Он отправил в больницу своего замдекана дневного отделения. А знаете, с чем отправил? С разрывом промежности. А знаете, чем он ее разорвал? Прошу угадать с трех раз.
Сотрудники похолодели. До них дошло, какой опасности они избегали до сих пор.
Трудна и опасна служба журналиста! Никогда не знаешь, кто и в какой момент разорвет тебе промежность.
– Главный пьет только коньяк «КВВК», – сказал Безмыльный-Лазеев.
– Ну и что? – не понял Руби л ин.
– А Втыкалову и водка за высший сорт сойдет, – продолжал замглавного.
– Это вы к чему?… – стал соображать Клячин.
– К тому, что деньги на бочку. Если мы переведем главного на другой тип удовольствия, то плевать ему будет на Норочку. Может, вообще разведется.
– А Втыкалова ты спросил?
– А кто практикантов спрашивает? Дать редакционное задание. Он практику зачесть хочет?
В понедельник Безмыльный-Лазеев вошел в кабинет главного со свертком и аккуратно влил в шефа литр под рассказы об его гениальности и незаменимости.
– А за ваш талант?
– А за любовь к вам коллектива?
– А за ваше огромное будущее! Главный открывал рот и глотал послушно,
как доверчивый ребенок, которому бабушка заговаривает зубы.
Отдел прозы в это время накачивал водкой практиканта. Когда ему дали прочитать двоящийся в глазах приказ, он уже не удивился.
– Ам-м-мможет, сначала на м-м-младшем редакторе поп-поп-попрактиковаться? – выговорил он.
Клячин упал в обморок.
Вошел Безмыльный-Лазеев, хлопнул практиканта по плечу и с подъемом скомандовал:
– Пошел… Вильгельм Телль!
Друзья приникли к высоким двустворчатым дверям. Когда оттуда раздался характерный стук, шлеп и вздох, они облегченно переглянулись.
– Воткнул Втыкалов! – констатировал Жел-топерышкин, и друзья отправились пить пиво.
Однако по мере быстрого течения месяцев и номеров главный, с тяжелой формой геморроя, был торжественно препровожден на пенсию. Безмыльный-Лазеев торжествовал, однако в должности его не утвердили, оставив лишь и. о.
А через год, а через год!… Втыкалов вернулся в редакцию, но уже в новом качестве. Какие ухищрения, какие неправедные связи, какой каприз судьбы поставили его сразу на место главного редактора?!
И теперь по пятницам, за час до конца рабочего дня, Безмыльный-Лазеев, жалко улыбаясь, входит со свертком в главредовскую дверь и поворачивает за собой ключ.
