Сам факт смещения центра тяжести в воспитании войск от воинских уставов к частным наставлениям и правилам говорит о том, что в российской армии постепенно забывалась великая боевая роль главнокомандующего и генералов, которые, напомним, согласно петровскому уставу, полагались душой армии. Эту роль на полях сражений все чаще начинали играть офицеры, унтер-офицеры и рядовые, высокие боевые качества которых удобно располагали господ, а потом по преемству и товарищей командующих считать, что уж солдатики-то ни в коем случае «не выдадут». Ставка на героизм войск, а не на умение командовать естественным образом сказывалась на том, что слава русского оружия в войнах XIX–XX вв. стала покупаться все большей кровью, пропорционально ошибкам и нередко прямой бездарности главнокомандующих. Повторимся: в уставах необходимо излагать обязанности должностных лиц, начиная с верховного главнокомандующего (президента), министра обороны, главнокомандующих видами и командующих родами вооруженных сил, и эти обязанности не должны быть тайной за семью печатями – на них должно воспитываться взаимное доверие всех военнослужащих «от вышняго генерала даже до последняго мушкетера». Это необходимо, чтобы в сознании подчиненных не возникало стойкое ощущение, что «командующий» и «генерал» – это прежде всего счастье, а потом уже должность и звание. И обязанности не должны тонуть в море маркированных списков, а звучать кратко, внушительно и обязывающе, например, «…на ваши плечи ложится миссия – выигрывать наши войны» [144, с. 20].
Воинские уставы николаевской империи
Возраставшая бюрократизация николаевской армии сказывалась и на стиле ее уставов и ярко проявлялась в их языке. «Воинский устав о пехотной службе» (1831) – усложненный вариант устава 1811 года, отличается от него только малопонятными сокращениями и аббревиатурами, в изобилии рассыпанными по тексту. Например: «Каждый оф-р непременно обязан знать все, что предписано в Ш. Р., в У. Р., Б. (соответственно, школе рекрутов, ученье ротном и батальонном. – С. З.), застрельщичьем и форпостной службе; но знания сего еще недостаточно: дабы для службы быть прямо полезным, надобно, чтобы оф-р умел предписанные правила хорошо объяснять и мог сам показать солдату все, что от него требуется, начиная от стойки, маршировки, ружейных приемов и т. д.» [65, с. 21].
Надо заметить, что неоправданное употребление сокращений и сложных аббревиатур, стремящихся придать тексту ложную значительность и туманную ученость, является самым верным признаком бессилия военной мысли или же попытки запутать и усложнить коммуникацию до предела, за которым всякий спрос за некомпетентность или неисполнительность будет переложен на объективные обстоятельства.
Под многозначительным канцелярским «и т. д.», надо понимать, подразумевались действия солдата в бою. Показательно, что до боя-то руки у творцов устава так и не дошли, в отличие от описания строевой стойки, которое заботливо воспроизведено с устава двадцатилетней давности. В уставе 1831 года вообще нет ни главы, ни параграфа «О атаке». Первое, что имеет более-менее «военный» вид – параграф «О боевом порядке вообще» отделения «О рассыпном строе» батальонного учения – является аж 588-м по счету. Сами же общие правила рассыпного строя во многом повторяют таковые, изданные штабом 1-й армии в 1818 году. Но и здесь встречается сакраментальное: «Хотя выше и сказано, что в рассыпном строю людям следует ходить и действовать свободно, но солдат никогда не должен терять приличной ему осанки и по возможности сохранять данную ему выправку» [65, с. 172]. И это в цепи под пулями неприятеля!
Кстати, об осанке солдата и раньше заботились весьма деятельно. В вышедшем в 1826 г. в Варшаве наставлении под дивным названием «Правила для солдат, каким образом они должны поступать на службе и вне оной, сохраняя приличную осанку» говорилось: «Солдат без хорошего обхождения и благопристойности никогда не будет нравиться ни начальникам, ни товарищам, ни всем вообще, хотя бы он при том был отлично храбрый и дело свое знающий (курсив мой. – С. З.). Суровая и неловкая его наружность или поступки, не означающие благопристойности, будут причиною к исключению его от почетного поручения или командировки. Он не будет пользоваться доверенностью Начальников из опасения, дабы не причинил стыда своим сослуживцам» [135, с. 10]. Другими словами, сколько не геройствуй, а с реляцией об одержанной победе тебя не пошлют, чтобы начальник не сгорел от стыда за твою неловкость перед вышним Начальником. О том, что суровая наружность воина и незнакомство его с правилами хорошего обхождения на поле брани может прийтись очень не по вкусу неприятелю, как-то не задумывались.
Объяснение правил службы господами оф-рами тоже, надо понимать, сильно хромало. Катехизис «Вопросы к изучению полевой пехотной службы» (1834) написан тяжелым, «занаученным», совершенно не учитывающим особенности воинского этоса языком, не содержит обязанностей солдата в сомкнутом строю и в цепи застрельщиков, ограничиваясь освещением порядка действий в патрулях, секретах, авангарде и арьергарде, прикрытии и т. п.
Единственным интересным ответом на вопрос: «Что делает секрет в случае нападения на него неприятеля с превосходными силами?», несущим в себе отзвук прежнего гордого воинственного духа русской пехоты, является следующий: «…он защищается до последнего человека, ибо против восточных народов малейшее отступление влечет за собой гибель такового немногочисленного поста» со ссылкой на боевую практику Кавказского корпуса «при известной их храбрости, бдительности и неутомимости» [75, с. 93]. Это косвенно подтверждает факт, что боевые традиции в рассматриваемое время сохранялись только на самой беспокойной окраине Империи.
Своеобразным руководящим документом, обобщающим различные уставные требования, являлся «Наказ войскам» (1838), в книге первой, «О внутреннем управлении войск», заключавший в себе самонужнейшие обязанности должностных лиц и необходимые для организации службы справочные данные. Но обязанности офицеров от полкового до ротного командиров изложены в нем только применительно к мирному времени и строевому учению; прямо указывалось, что «батальонных и дивизионных командиров должны быть постоянными занятиями фронтовая часть» [140, кн. 1, с. 24].
«Наказ» пропитан духом подозрительной казенной слащавости, резко диссонирующей с суровыми порядками того времени, хорошо известными по мемуарам и произведениям художественной литературы; поразительна, например, следующая сентенция: «Полковой командир в особенности заботится о том, чтобы ротные и эскадронные командиры вкореняли в солдат понятие, что только вера, пламенная любовь к отечеству и беспредельное повиновение начальникам могут сделать их счастливыми» [140, кн. 1, с. 15]. Обязанности солдата в «Памятной книжке для нижних чинов», помещенной в приложении к наказу, изложены также весьма лирично, начиная с украшения суховатого петровского определения: «Солдат есть имя общее, знаменитое. Солдатом называется и первейший генерал и последний рядовой. Имя солдата носит на себе всякий тот из верноподданных государя, на могучих плечах которого лежит сладкая душе и сердцу обязанность защищать святую Веру, Царский Трон и родной край; поражать врагов иноземных, истреблять врагов внутренних и поддерживать в государстве всеобщий законами определенный порядок. Дурной сын Церкви не может быть сыном Отечества: а потому солдат должен всеми намерениями и помышлениями утвердиться в законе Божием, в святой Христовой вере и в словах царского устава. Чтобы быть хорошим солдатом немного надобно: люби Бога, Государя и Отечество; повинуйся слепо Начальству (весь показательно, что слово это употреблено с прописной, наряду с Богом и Отечеством. – С. З.); будь храбр и неустрашим в сражениях; все дела службы исполняй с охотой, с доброй волей, и все тягости, которые подчас бывают неизбежны, переноси с христианским терпением» [140, прил. I, с. 1].
Касательно последнего качества, свойственного скорее монаху, чем воину, в вышедшей в 1835 г. книге «Правда русского солдата» также давался поразительный совет, косвенно помогающий понять, что за тягости приходилось претерпевать служивым: «В военной службе должно даже часто переносить и несправедливый гнев начальника; надо совершенно смиряться духом… и слепо повиноваться установленной власти, держась справедливой русской пословицы: «Когда стерпится, так слюбится» [101, с. 66].
Подчеркнутое внимание к вере легко объяснимо: все николаевское царствование прошло под знаком религиозного пафоса, который призван был оградить умы от всевозможных шатаний и авторитетом религии освящал безгласие и слепое, нерассуждающее повиновение, которого так истово требовал от воинов «Наказ», и потом, скорее уже по привычке, солдатские памятки и воинские уставы вплоть до 1917 года. Обращает внимание и некоторое несоответствие между обязанностью поражать врагов внешних и кровожадным требованием истреблять врагов внутренних, круг которых к тому же не очерчен. Как видно, декабрьские события 1825 г. и Польское восстание 1830–1831 гг. были еще свежи в памяти Николая I.
